— Готовы, Пат?

— Да, сэр.

— Вы останетесь здесь, — сказал Шарп El Castrador'у— не тоном приказа, но и не спрашивая его.

— Я буду ждать здесь, senor. — Судя по голосу, у партизана не было никакого желания забираться прямо в логовище волка.

Шарп повел своих людей на юг позади гребня — туда, где изломанная линия скал отбрасывала достаточно густую тень, где они были в безопасности. Они двигались быстро, несмотря на необходимость карабкаться вверх, потому что тени каменных стен проложили целые полосы невидимости, которые вели к деревне. На полпути через долину Шарп остановился и внимательно осмотрел деревню через подзорную трубу. Отсюда он мог видеть, что все нижние окна домов заделаны камнями, а недоступные верхние окна оставлены свободными для наблюдения. Он также увидел фундаменты домов, снесенных вне ограждения, чтобы атакующие не могли укрыться поблизости от Сан-Кристобаля. Луп так же позаботился о том, чтобы разрушить все каменные ограды на дистанции выстрела из мушкета. Шарп мог пройти еще шестьдесят или семьдесят шагов, но после этого он и его люди будут видны столь же отчетливо, как навозные мясные мухи на побеленной стене.

— Педераст не оставил нам ни шанса, — сказал Харпер.

— Ты станешь упрекать его в этом? — спросил Шарп. — Я возвел бы десяток стен, чтобы не дать El Castrador'у добраться до меня со своим инструментом.

— И что мы сделаем? — спросил Харпер.

— Еще не знаю.

И Шарп действительно не знал. Он подобрался на расстояние выстрела из винтовки к цитадели врага, и при этом не ощущал и намека на страх. И никаких предчувствий. Возможно, думал он, Лупа здесь нет. Или, что куда хуже, с инстинктами Шарпа что-то не в порядке. Возможно, Луп — опытный кукловод, и он играет с Шарпом, заманивает его, внушает своей жертве гибельную веру в безопасность.

— Кто-то там есть, — сказал Харпер, прерывая раздумья Шарпа, — иначе не было бы никакого дыма.

— Самое умное, что мы можем сделать, — сказал Шарп, — убраться прочь отсюда и лечь спать.

— Самое умное, что мы можем сделать, — сказал Харпер, — бросить чертову армию и умереть в собственной постели.

— Но ведь мы не ради этого вступили в нее, не так ли?

— Говорите за себя, сэр. Я вступил в армию, чтобы получать нормальную жратву, — сказал Харпер. Он зарядил винтовку, потом — свою семистволку. — Быть убитым не входило в мои планы.

— А я завербовался, чтобы не болтаться на виселице, — сказал Шарп. Он тоже зарядил винтовку, затем пристально вгляделся в освещенные лунным светом стены. — Черт побери! Я подберусь ближе.

Это походило на детскую игру, когда игроки пытаются как можно ближе подобраться к водящему, оставаясь незамеченными, а деревня представилась ему замком из детских фантазий — страшным, но при этом спящим, и надо было подобраться к нему, используя всю свою хитрость, иначе он проснется и убьет тебя. Но велик ли риск быть убитым, спрашивал он себя? И не мог дать себе другого ответа на этот вопрос, кроме того, что он не затем так близко подобрался к убежищу самого злейшего врага, чтобы повернуться и позорно отступить.

— Наблюдайте за окнами, — сказал он своим людям, потом скользнул вдоль основания затененной стены, пока не добрался до места, где стены кончились, и лишь несколько упавших камней показывали, где они прежде стояли.

Но по крайней мере эти разбросанные камни создавали запутанный лабиринт теней. Шарп глядел на этот лабиринт, задаваясь вопросом, были ли тени достаточно глубоки, чтобы скрыть человека, затем посмотрел в сторону деревни. Никакого движения, только дым из печи, сдуваемый легким ночным ветерком.

— Вернитесь, сэр! — прошептал Харпер.

Но вместо этого Шарп вздохнул, лег и пополз прямо в лунный свет. Он скользил как змея между скалами, настолько медленно, что, как он полагал, никакой наблюдатель не мог обнаружить его движения среди путаницы теней. Ремень и прорехи в его мундире цеплялись за камни, но каждый раз он освобождался и проползал несколько футов вперед, прежде чем застыть и прислушаться. Он ждал, что раздастся знакомый звук взводимого курка мушкета: резкий двойной щелчок, который будет предвещать убийственный выстрел. Но не услышал ничего, кроме мягкого шелеста ветра. Даже собаки не лаяли.

Он подползал все ближе и ближе, и в конце концов и разбросанные камни кончились, и впереди было только залитое лунным светом открытое пространство между ним и высокой стеной ближнего дома. Он вглядывался в окна, но ничего не видел. И не чуял ничего, кроме запаха лошадиного навоза. Не пахло табаком, не доносилась вонь от натертых седлами лошадиных спин и нестиранных солдатских мундиров. Только слабый аромат печного дыма примешивался к навозному духу, а больше никаких следов присутствия в деревне людей. Две летучие мыши пролетели мимо стены, их черные крылья мерцали на фоне белой извести. Подобравшись так близко к деревне, Шарп уже видел признаки разрухи. Побелка всюду облезла, черепица осыпалась с крыш, оконные рамы были пущены на дрова. Французы выселили жителей из Сан-Кристобаля и превратили его в деревню призраков. Сердце Шарпа тяжело билось, отдаваясь эхом в ушах, покуда он ждал хоть какого-то намека на то, что ждет его за этими чистыми немыми стенами. Он взвел курок винтовки и щелчки показались противоестественно громкими среди ночи, но не вызвали никакого отклика в деревне.

— К черту все это! — Он не должен был говорить громко, но сказал, а после того, как он заговорил, он встал.

Он почти чувствовал, как Харпер тревожно вздохнул в нескольких шагах позади него. Шарп стоял и ждал, и никто не заговорил, никто не крикнул, никто не отдавал приказов, и никто не стрелял. Он чувствовал себя в пустоте между жизнью и смертью, словно весь огромные земной шар стал хрупким, как стеклянный шарик, который может разбиться от единственного громкого звука.

Он шел к деревне, которая была в двадцати шагах от него. Самыми громкими звуками в ночи были шарканье его ботинок в траве и дыхание у него в горле. Он протянул руку и коснулся холодной каменной стены — и никто не стрелял, никто не окликнул его, и так Шарп прошел вдоль окраины деревни, мимо замурованных окон и забаррикадированных улиц, пока он не добрался наконец до подобного лабиринту входа.

Он остановился в пяти шагах от внешней стены. Облизал сухие губы и уставился на темный промежуток. За ним наблюдают? Луп, как волшебник в башне, заманивает его? Французы затаили дыхание и едва верят в свою удачу: жертва сама неторопливо пришла к ним? Ночь сейчас взорвется ужасным грохотом? Заполнится ружейным огнем, резней, поражением и болью? Эта мысль чуть не заставила Шарпа бежать прочь от деревни, но гордость не давала ему отступить, и гордость была достаточно сильна, чтобы заставить его сделать еще один шаг к зигзагообразному проходу.

Шаг, другой — и внезапно он оказался уже в проходе, и не видел никакого движения. Ни единого вздоха. Перед ним была вторая стена с приглашающим просветом слева от Шарпа. Он прошел в промежуток между стенами, укрытый теперь от лунного света и от взглядов своих стрелков. Он был в лабиринте, в ловушке Лупа — и он двигался дальше, в узком проходе между стенами, держа палец на спусковом крючке винтовки.

Он зашел во второй просвет и увидел третью глухую стену впереди, и тогда он вступил в последний узкий проход, который привел к его к правому, последнему просвету в последней стене. Его подошвы скрипели на камнях, дыхание стремительно учащалось. Лунный свет царил за третьей стеной, но в лабиринте было темно и холодно. Его спина была прижата к средней стене, и от прикосновения к твердому камню ему было спокойнее. Он двинулся в сторону, пытаясь не обращать внимания на учащенный стук сердца, глубоко вздохнул, упал на одно колено и одновременно уклонился в сторону, так что он оказался на коленях в последнем проходе, ведущем в деревню Лупа, с винтовкой, нацеленной прямо сквозь мощеную камнем улицу в сторону силуэта церкви.

И перед ним не было ничего.

Никто не орал от восторга, никто не глумился над ним, никто не приказывал его захватить.