— Мы движемся вдоль Кингсдейлского ручья, — сообщил Эрроусмит, — мимо Пахтовой ложбины. Потом вдоль Инейки, Трясомшанки и Остролистенки.

Длинная Дорожка вошла под своды колдовских вязов и осин. Хилые стволы, тонкие серые черточки, испещренные пятнышками солнечного света, поддерживали туманную дымку листвы. В расщелинах и развилках ветвей столько лет скапливались и разлагались опавшие листья, что теперь на этих богатых плодородных наносах привольно росли лишайники, мхи и папоротники. Меж стволов розовели цветы валерианы, лесного шалфея и ранних орхидей. Олени поднимали головы на звук копыт и грациозными прыжками скрывались в чаще. Из-под кустов вспархивали вспугнутые тетерева и перепелки.

Лошади неспешно переходили по мелким каменистым бродам через серебристые ручейки, что кое-где находили себе дорогу под пологом леса. С копыт летели яркие, точно отполированные трехпенсовики, брызги. Из воды, блеща чешуей на солнце, выпрыгивали проворные рыбешки. Деревья клонили к воде длинные ветви, а берега пестрели первоцветами и чистотелом, калужницей и лютиками.

Лес снова сменился лугом, а дорога все так же шла в гору. Вершины гор на востоке были прорезаны блестящими полосами сверкающих на солнце расщелин.

— Там, на востоке, — пояснил Эрроусмит, — срывается с высоких утесов Криводубья Ясеневый водопад. По осени, после дождей, вода грохочет особенно яростно, а деревья кажутся вырезанными из меди. А там, на северо-востоке, взгляните, за склонами Кривого Дымохода начинается долина Шиповника. Все эти долины имеют имена, хотя там никогда не жили люди. Тут только сама дорога и рунный камень сделаны руками людей, давным-давно, а дорога ведет аж до подножия Маллорстангового обрыва.

Вечернее солнце клонилось к закату, в неподвижном воздухе зависла лиловая дымка. Дальние холмы окрасились розовым и пурпурным, вершины их целовали тучи. Вылетевшая на охоту мелкая совушка сидела в развилке ветвей серебристой березы, выглядывая в траве мышь или землеройку. Когда всадники подъехали поближе, она улетела.

Дорога начала петлять и изгибаться, преодолевая длинный и довольно крутой выход из долины. Деревья вокруг стали меньше, скособоченнее, а чуть выше исчезли вовсе. Цветы сменились густой травой, длинные стебли венчались пышными метелочками. По узким овражкам и расщелинам беззаботно неслись быстрые ручьи.

К вечеру путники почти добрались до вершины Маллорстангового обрыва на границе Лаллиллира. Растущее на гребне холма одинокое дерево черной колонной упиралось прямо в арку бледного облака, что полыхало светлым огнем на фоне густеющих сумерек. Под корнями вгрызались в твердь скалы две узкие пещеры, занавешенные плющом и папоротником. Рядом раскрывал широкие чашечки цветов паслен. Темная лисица шмыгнула мимо и коротко тявкнула. Звук оказался удивительно не похож на собачий лай — скорее так могла бы крикнуть сама луна, обладай она голосом.

Здесь отряд остановился на отдых. На случай, если пойдет дождь, костер разожгли в одной из пещерок. Сидя вокруг огня, путники перекусили лепешками, вяленой рыбой, сыром, сушеными водорослями и красным жемчужным мхом из залива. В кромешной тишине слышался лишь тоненький комариный звон. Кейтри рассеянно выдула несколько нот из дудочки Вивианы, но Эрроусмит жестом велел ей перестать.

— Тише, — добавил он. — Сюда, на высокогорье, за нами вполне могла увязаться всякая нежить.

Лошади словно бы тоже чувствовали опасность — они беспокойно пряли ушами, но стояли на месте. Только тихое пофыркивание выдавало их присутствие.

Небо над головой потемнело. На него высыпали звезды — такие большие и яркие, что Тахгил казалось: протяни руку и коснешься их. Осколок ледяного ядра, окруженный облаком газа, пронесся по небесной тропе. Хвост кометы, развеваемый солнечным ветром, струился в пустоте за сотни миллионов миль от земли.

— Поворачивай, — сказал Эрроусмит. Должно быть — комете. Напрасный труд. Тахгил упрямо покачала головой.

— Война набирает силу, — промолвила она. — Я могу предотвратить ее.

Девушка боялась, он рассмеется. Но Эрроусмит и не думал смеяться. Сидел, глядя вниз, на колени, в которые упирался локтями.

— Две недели назад в окрестностях Маллорстанга пропал один из деревенских парней. Совсем еще мальчик, — сказал он. — Ускакали семеро, вернулись только шестеро. Лаллиллир — очень опасный край. Одним вам там не выжить, никакой ум не спасет, никакое волшебное кольцо. Вы бы и так досюда ни за что не дошли, если бы добрая часть местной нежити не покинула наши места и не перекочевала на восток. Не знаю уж, к добру или к худу, да только сейчас всяких колдовских тварей в округе осталось куда как меньше, чем на памяти кого-либо из нас.

— Вы правы, мы действительно путешествуем одни, — призналась Тахгил. — Кольцо у меня на пальце само по себе — вполне достаточная защита.

Эрроусмит внезапно напрягся всем телом — замер, как будто закоченел. Потом, не оглядываясь, протянул руку к камню, на котором грелась последняя лепешка, и отложил ее за спину, за круг света. И снова уселся в прежней позе. Поняв невысказанный намек, Тахгил и ее спутницы продолжали сидеть как ни в чем не бывало.

— Не такая уж она достаточная, эта ваша защита, — вернулся Эрроусмит к прежней теме, — потому что до Апплтон-Торна вы добрались до полусмерти голодными, усталыми и оборванными. Если ваше предприятие действительно так важно для всего королевства, почему же вы пустились в него без малейшей охраны?

— Ради сохранения тайны.

— От кого?

— Гэлан, — проговорила девушка, — вся правда известна только троим людям: мне и двум подругам, что идут со мной. И так уже получается слишком много. Знание само по себе может оказаться смертельно опасным для своего владельца.

Молодой человек негромко засмеялся.

— Думаете, я не способен выстоять против опасности, которой бросили вызов три слабые девушки? Ну что ж, если вы ничего мне не говорите, пусть будет так. Я все равно пойду с вами. В Лаллиллире вам потребуется большее, нежели просто силы и выносливость.

— О да, и это чистая правда, — гулко проговорил голос у него за спиной. — Чистая правда, Гэлан, сын Сайуна.

Говорящий стоял за кругом света костра, прислонившись к изогнутому стволу дерева и отряхивая с мохнатых ляжек крошки лепешки. Ловкие копытца балансировали на корнях, переплетенных, точно пряди волос в замысловатом клубке. Впиваясь в землю, эти корни выписывали на ней непонятную, но искусную вязь, похожую на записи или витиеватый орнамент на краях какой-нибудь старинной рукописи.

— Уриск, — сказал Эрроусмит. — Так ты вернулся?

— Ах, — сухо отозвался тот. — Наверное, я тебе просто снюсь.

— Рады видеть вас, сэр, — просияла Вивиана.

— Друг уриск! — воскликнула Кейтри.

— Не присядешь ли с нами? — пригласила Тахгил. — У огня.

— Пожалуй, не откажусь.

Лесной дух грациозно опустился на корточки. Красные отблески пламени выхватывали из тьмы его черты: заостренные уши, вздернутый нос, щурящиеся от яркого света раскосые глаза с вертикальными зрачками. От него исходило ощущение аккуратности, уюта — и вместе с тем чувства собственного достоинства, даже своеобразной красоты, точно у дикого лесного существа или карликового, согнутого ветрами деревца. Даже сейчас он словно бы оставался частью пейзажа, места, где нашел ночлег маленький отряд. Хотя уриск находился в кругу света, сам он принадлежал тьме за пределами этого круга.

— Долго же ты отсутствовал, — сказал Эрроусмит.

— О да. Сыновья сыновей Арбалайстеров покинули отчий дом на берегу Каррахана и уплыли за Соленую Пучину, куда таким, как я, хода нет.

— От прежней хижины осталась лишь куча камней, развалины стен поросли вьюнком.

— Дома, что я некогда хранил для них, больше нет. И так со всем. Лес наступает, деревни съеживаются, люди покидают насиженные места.

— Ты был бы желанным гостем в любом доме Апплтон-Торна.

— Только не говори, будто не понимаешь природу вещей, Гэлан, сын Сайуна, — пристыдил его уриск. — Главное — это место. Моя река — Каррахан. Она у меня в крови, никакими силами не вытравишь.