– Я держалась за веревку и…

– Только «да» или «нет»! – От раскатистого крика, казалось, заколебались своды шатра.

«Мои действия не назовешь такими однозначными, – подумала Элизабет. – Но разве мужу что-нибудь докажешь? И коль скоро он не хочет знать правды, пусть слушает то, что его еще больше разозлит!»

– Да, – ответила она и сложила руки на коленях.

Снаружи послышался громкий кашель, и это отвлекло внимание барона от Элизабет.

– Входи! – рявкнул Джеффри громче, чем намеревался.

Роджер отодвинул полог шатра и просунул голову внутрь. На руке его покачивался деревянный поднос с едой. Не говоря ни слова, вассал поставил его между Джеффри и Элизабет и вышел.

На подносе были горкой навалены свежеподжаренные ломтики мяса, хлеб с хрустящей коркой и фрукты, но ни муж, ни жена не протянули к ним руки. Снова появился Роджер с одной-единственной чашей и бурдюком с водой или вином. Элизабет взглянула на вассала и улыбнулась, но тот в ее сторону не смотрел и улыбки не заметил.

– Спасибо, – поблагодарила она. И хотя рыцарь вслух ничего не ответил, девушка уловила легкий наклон головы.

– Нечего благодарить слугу за то, что он исполняет свой долг, – проворчал барон, взял большой ломоть хлеба и, разорвав надвое, половину подал жене.

– Почему? – удивилась Элизабет, принимая еду. – Он оказал нам любезность, и поблагодарить его – дело хорошее.

– Нет, – возразил муж. – Он только исполнил свою обязанность. У каждого из нас есть свой долг и свои обязанности. Так уж устроен мир. – Последнее Джеффри произнес с особым нажимом. – Если же говорить слуге спасибо каждый раз, когда он что-то для тебя делает, слуга может решить, что когда-нибудь настанут такие времена, когда он вовсе ничего не будет делать. Либо тебе придется благодарить слугу за каждую услугу.

– Вот почему я никогда не слышала, чтобы ты благодарил или хвалил своих людей… или меня, – нахмурилась Элизабет и, не удержавшись, добавила:

– Ты хвастаешься своей рассудительностью, но в том, что ты только что сказал, я не вижу ни малейшего смысла. Если человек проявляет благодарность и говорит спасибо, это не является доказательством его слабости, – мягко увещевала девушка. – Ведь именно слабые унаследуют землю, – процитировала она по памяти, стараясь подкрепить свои суждения мыслями из Писания.

– Ты перепутала, миледи, – землю унаследуют кроткие, – вскричал барон. – Но я не кроткий и не слабый и не хочу наследовать землю.

– Я не тебя имела в виду, – спохватилась Элизабет. – Просто хотела сказать…

– Ну довольно! Перестань учить тому, о чем сама не имеешь ни малейшего представления. Морочишь мне голову с первого же дня знакомства. Пойми, вся моя жизнь подчинена дисциплине. Дисциплине! Это слово чуждо твоему характеру! Но клянусь, скоро я положу этому конец. Странные поступки, непредсказуемые действия… такие вещи просто опасны. Не окажись я сегодня поблизости, теперь ты скорее всего была бы в лапах у Руперта. Ты это-то хоть понимаешь?

Но прежде чем Элизабет сообразила, что ответить, Джеффри задал новый вопрос:

– И где бы ты была, если бы убили воина, который держал веревку за другой конец?

– Ты хочешь, чтобы я признала, что вела себя глупо? – едва слышно спросила девушка.

– Мне вовсе ни к чему слушать то, что я знаю и так, – оборвал ее барон. – Вот что я скажу тебе, миледи. С Роджером… ты проявила отвагу. А в другом случае, когда поступила предательски… – он покачал головой, – твое поведение непростительно.

В голосе Джеффри не ощущалось ни малейших эмоций, и Элизабет почувствовала себя так, словно ей вынесли приговор. Мысли совершенно затуманилась. Если Джеффри считает ее поведение непростительным, какая же сложится с ним жизнь?

– Я же призналась, что ехала к Руперту, но потом передумала, потому что сочла это предательством по отношению к тебе, – начала она. – Ты это называешь непростительным?

– Да, – кивнул барон. – Ты предала меня тогда, когда покинула Монтрайт.

– Быть может, ты прав, – согласилась девушка. – Но сама я этого не понимала, пока не уехала из дома. А потом повернула обратно и столкнулась с тобой.

– Для меня не имеет значения, когда ты осознала вину. – Голос мужа опять посуровел.

– И в твоем сердце нет места прощению?

Элизабет стало стыдно из-за того, что она причинила любимому человеку боль. Она чувствовала, что Джеффри страдает, хотя никогда бы в этом не признался. Но вместе с тем откуда-то из глубины поднималась злость – неужели мужа нельзя ни в чем убедить?

– Не знаю, – отозвался Джеффри. – Раньше мне не приходилось сталкиваться с таким. Немногие решались меня предавать, и я убил всех, кто оказался мне неверен.

– Что же в таком случае будет с нами? – спросила Элизабет.

Она изо всех сил старалась говорить тем же бесстрастным тоном, что и муж.

– Прошлого не воротишь, – покачал головой барон. – Заруби на носу свои обязанности жены, но больше не спрашивай у меня совета. Твой первый долг… и единственный – родить мне сыновей.

– А тебе не приходило в голову, что я могла бы солгать, когда рассказывала, почему поехала к Руперту, – вконец разозлилась Элизабет. – Обмануть, сказать, что отправилась, только чтобы утешить беднягу.

– Я понял бы ложь, – нахмурился Джеффри.

– Если уж быть совершенно откровенной, я похоронила наш брак. Согласен? – Она вопросительно смотрела на мужа.

– Не знаю. Нужно подумать. Я не действую с такой поспешностью, как ты.

– А пока раздумываешь, – взорвалась Элизабет, – учти еще одну вещь. Ты сказал, что не в состоянии меня простить. А теперь я говорю, что не могу простить тебя. Я отдала тебе всю свою любовь, хотя не надеялась на ответное чувство. Старалась тебя понять, не встречая ни малейшего понимания в ответ. Я призналась, что нарушила клятву верности, но только ради того, чтобы исполнить другую – пусть жестокую и глупую, но данную раньше. Я отдала тебе тело, будущее, сердце и честь, а ты рассуждаешь о долге и дисциплине. Ты отвергаешь все, что во мне есть, и требуешь невозможного. Отныне я запечатаю любовь в сердце и не стану делиться с тобой той радостью, которую она приносит. Не знаю, удастся ли мне перестать тебя любить, но, Бог свидетель, я постараюсь изо всех сил. Ты не заслуживаешь любви, Джеффри, и я буду ежедневно твердить себе об этом в молитве. Если ты все же решишь меня простить, – ее голос сделался насмешливым, – тогда, ради всего того, что ты от меня получил, быть может, прощу тебя и я.

– Будь по-твоему. – Джеффри разозлился не меньше жены. – Дай мне только то, о чем я тебя прошу, и мы будем нормально сосуществовать друг с другом. Во всем, кроме любви и привязанности к детям. Этого мне от тебя не надо.

Небо оказалось милосердным к Элизабет, потому что Джеффри исчез из шатра прежде, чем она успела расплакаться. Ей было бы больно, если бы он видел, как она задета, сломлена. Слезы продемонстрировали бы мужу еще одну ее слабость, недостаток твердости характера. До встречи с Джеффри Элизабет не приходило в голову, насколько много в ней изъянов. Ее учили искать в человеке лучшее и прощать пороки. А мужа, судя по всему, воспитывали совсем по-другому. Найти слабину и напасть – не таков ли его настрой? – спрашивала себя девушка. Но окончательно решить ничего не смогла: слишком была измотана и душевно, и физически. Она стащила с себя промокшую одежду и развесила на веревке у купола шатра. Потом, стараясь избавиться от черных мыслей, завернулась в плащ, скрючилась на соломенном тюфяке и плакала, пока не заснула.

Лагерь был приведен в боевую готовность. Атаку на имение Руперта назначили с первыми лучами солнца. Элизабет решили поместить под надежную охрану из двадцати человек: отправлять ее в Монтрайт до сражения с предателями не оставалось времени.

Каким-то образом бунтари пронюхали о намерениях Джеффри – это доказывало их нападение у озера, – и теперь следовало торопиться. Руперт дураком не был. Дай ему время – и он соберет из недовольных приличное войско и встретит грудью барона.