И Нейл, словно охваченный безумием, сорвал с молодой женщины единственное, что было на ней надето, и их тела, свободные от всех одежд, слились в последнем объятии. Она что-то шептала Нейлу на ухо по-испански, и значение этих незнакомых слов было ему понятно.

Он не знал, сколько времени они ласкали друг друга: казалось, это продолжалось вечность. Но когда Маргарита наконец отодвинулась от него, небо на востоке уже посветлело. Она натянула отброшенную сорочку, ласково поцеловала Нейла в глаза и прошептала:

– Теперь ты уснешь, дорогой.

И ушла. А Нейл уснул целительным сном, и никакие кошмары больше его не мучили.

Джессика смотрела на красивое голубое платье, лежавшее на кровати, и не испытывала почти никакого удовольствия.

Это платье, сшитое у лучшего портного Тампы, было последним криком моды, и Джессика знала, что оно ей очень идет. Однако почему-то все это сейчас не имело значения.

Сегодня вечером должен был состояться благотворительный бал с целью сбора средств в пользу пострадавших от пожара в Айбор-Сити. Все подруги Джессики, предвкушая бал, отчаянно волновались; сама же она ничего не чувствовала. Она знала, что мать беспокоится за нее, что она огорчена тем, что дочь не проявляет никакого восторга по поводу важнейшего в этом году общественного события; но Джессика ничего не могла с собой поделать. Да, сегодня вечером будет великолепный бал, и со времени отбытия войск на Кубу это первое по-настоящему волнующее событие. Джессика отправляется туда с молодым человеком, которого она едва знает, с одним из множества военных, которые все еще оставались в Тампе.

Девушка рассеянно присела у туалетного столика и посмотрела на свое отражение в зеркале. Она казалась слишком худенькой, и она это знала; и несмотря на небольшое количество румян, которые она взяла у матери, лицо девушки было бледно, глаза – слишком большими, а тени под глазами – слишком темными.

Она думала о Нейле, гадая, жив ли он или нет? Может быть, он лежал где-нибудь в кубинских джунглях, раненый?

Лучше бы все-таки память не вернулась к ней, и тогда она беспокоилась бы только о Рамоне. Но в тот день, когда Рамон сказал девушке, что отправляется на Кубу, она вдруг отчетливо почувствовала, что уже слышала эти слова раньше, что какое-то воспоминание неотступно вертится у нее в голове, пытаясь пробиться наружу. В тот день она, вернувшись домой, ушла к себе со страшной головной болью.

Мать хлопотала вокруг Джессики, как курица-наседка, дав ей принять порошок от головной боли. Джессика впала в глубокий сон и спала до позднего утра.

А проснувшись, все вспомнила. Это было похоже на откровение, на страшное, ослепляющее откровение. Она вспомнила Нейла, яхту, ночь, проведенную на острове; она вспомнила все в самых ярких подробностях. И Нейл уехал, не получив от нее даже весточки!

Она узнала от подруг, что пароходы несколько дней не могли отплыть, что жены и возлюбленные посылали на борт записки и подарки для своих любимых, что иногда они могли даже помахать им рукой, окликнуть их с причала. Что мог подумать бедный Нейл, не получив от нее ничего! Что он, наверное, чувствовал!

А Рамон Мендес? Как же смогла она почувствовать такое сильное влечение к другому, после того, что произошло между нею и Нейлом?

И теперь, перед тем как окончить свой туалет, Джессика прижала руку к животу, думая о Нейле и о том, что произошло на острове. У нее только что кончились месячные, и девушка испытывала большое облегчение. Ведь с тех пор как к ней вернулась память, где-то в глубине души она ощущала тугой узелок страха. Несмотря на то что она смело отвечала Нейлу в то утро на берегу, она все же тревожилась. Что, если она действительно забеременела? Что ей тогда делать? Как посмотрит она в глаза отцу с матерью, своим друзьям?

Но теперь по крайней мере эта чаша ее миновала.

– Джессика! – Снизу донесся голос матери. – Джессика, ты уже готова? Отец сейчас выведет коляску, и твой кавалер будет с минуты на минуту.

Джессика в полном изнеможении подошла к дверям и крикнула в ответ:

– Да, мама. Я буду готова через несколько минут.

Девушке оставалось только надеть легкое бальное платье, и она взяла его с кровати и надела через голову, радуясь, что лиф застегивается спереди.

Снова устремив взгляд в зеркало, Джессика изучающе смотрела на свое отражение, застегивая мелкие жемчужные пуговки. «Тебе надо быть со мной в этот вечер, Нейл, – думала она, – именно с тобой я должна танцевать сегодня, именно с тобой!»

В уголках глаз девушки показались слезы, и она сердито их смахнула, почувствовав внезапную усталость от того, что она так несчастна и так нездорова. И потом, куда это годится – сойти вниз с красными глазами и унылым видом. Это совершенно бессмысленно. Она только огорчит родителей, вот и все. А им и так уже пришлось столько пережить из-за нее. Нет, нужно постараться сделать веселое лицо и притвориться, что она не утратила интереса к жизни – по крайней мере к этому балу.

Джессика пыталась связаться с Нейлом, послала ему несколько писем, в которых объясняла, что с ней произошло, и говорила о своей любви. Конечно, узнать, получил ли он эти письма, не представлялось возможным, а ожидать ответа было еще рано. Джессика даже подумала было отправиться на Кубу и разыскать его, но побоялась огорчить родных. Однако должен же быть какой-то способ...

– Джессика, твой кавалер пришел!

Взяв веер и перчатки, девушка последний раз глянула на себя в зеркало, а затем поспешно, спустилась вниз, изобразив на лице улыбку.

В доме Мендесов царила суматоха. Инес Мендес была просто ослепительна в черном шелковом платье с высоким гребнем в тщательно зачесанных наверх волосах и с шалью, отделанной бахромой; а Феликс Мендес в черном вечернем костюме выглядел очень величественно и подтянуто. Марии показалось, что отец похож на аристократа былых времен.

У себя в комнате, сражаясь с собственным бальным одеянием – красивым платьем из белых кружев с облегающим лифом, с широкой гофрированной оборкой, закрывавшей плечи и грудь и ниспадавшей до локтей, с юбкой, состоявшей из нескольких воланов, – девушка размышляла о том, как преображает человека одежда.

– Ну вот! – сказала она удовлетворенно, облачившись наконец в бальный туалет.

Отражение в зеркале сказало ей, что выглядит она прекрасно. Белые кружева оттеняли ее оливковую кожу, и красная роза в волосах была единственным ярким украшением во всем ее туалете.

Она ехала на бал с Томом Фэррелом, и от предвкушения удовольствия у Марии кружилась голова, хотя порой ее и начинала грызть совесть – в те моменты, когда она вспоминала о Карлосе.

С тех пор как он уехал вместе с Рамоном и Эдуарде, от него не было никаких вестей. Газеты аккуратно сообщали о ходе военных действий, но отдельные имена упоминались очень редко. Каждую ночь, лежа в постели, Мария раздумывала, не случилось ли что-нибудь с Карлосом. При этом она часто виделась с американским лейтенантом, и ей ужасно нравилось его общество. Все это очень огорчало мать девушки.

– Ты не должна видеться с этим человеком, Мария. Так не принято, – сказала как-то раз Инес Мендес с неодобрением. – Он чужой для нас. У тебя есть Карлос, замечательный человек, и он свой. Что ты собираешься делать с этим американцем?

Мария попыталась объяснить, что Том Фэррел – просто друг, что он славный человек, что с ним приятно проводить время и что он дает ей ту дружбу, которая ей так нужна.

Мать только презрительно фыркнула:

– Просто дружба! Что ж, ты, конечно, можешь называть это так, но я-то видела, какими глазами смотрит на тебя этот человек. Он считает тебя кем-то гораздо большим, чем просто друг, можешь быть уверена, глупышка. А из этого ничего хорошего не выйдет.

Но отец Марии, присутствовавший при этом разговоре, как ни странно, против этой дружбы не возражал.

– Теперь мы американцы, – сказал он сурово, – мы должны заводить знакомства с разными людьми, с людьми, которые живут и за пределами Айбор-Сити.