Еще сложнее обстоит дело у Монтеня, скептицизм которого был направлен прежде всего против схоластического и религиозного догматизма и спекулятивного априоризма, но не против передовой науки Нового времени и не против опытного познания «нашей матери-природы» (см. 47, 3, гл. 8, 13 и 24). Паскаль же считает Монтеня пирронистом и выступает против него как против «коварного пирронизма» вообще.
Сначала Паскаль указывает на практическую неосуществимость позиции пирронизма: «Сомневаться во всем, сомневаться в том, бодрствует ли он, щиплют ли его, жгут ли его. Сомневается ли он, существует ли он? Нельзя дойти до этого, и я выдвигаю как факт, что никогда не было законченного пиррониста. Сама природа поддерживает немощный разум и мешает ему завираться до такой степени» (14, 515, фр. 131). Это хорошо понимали сами скептики и полагали, что в жизни надо «следовать жизни, чтобы не быть бездеятельными» (Секст Эмпирик), и можно в ней опираться на вероятное знание и на чувственные данные.
Но Паскаль не удовлетворяется вероятностью, он жаждет «достоверного» (certain) знания и — в отличие от скептиков — он не только ищет, но и находит его на разных уровнях. Он видит «силу догматизма» в том, что, «говоря по совести и откровенно, нельзя сомневаться в природных началах (principes naturels)» (там же).
Во-первых, к ним относятся внешние чувства, которые по природе не могут всего видеть, но по природе же они не могут обманываться в той стороне, которую видят. Так что, согласно Паскалю, «чувственные восприятия сами по себе всегда истинны» (там же, 592, фр. 701). «Мы знаем, что не спим. Какое бессилие одолевает нас, когда мы пытаемся доказать это разумом; это бессилие свидетельствует только о слабости нашего разума, но не о сомнительности всех наших познаний» (там же, 512, фр. 110). Пирронисты напрасно стараются, заключает Паскаль, когда стремятся сокрушить в нас эту уверенность.
Во-вторых, к «природным началам» он относит и внутреннее чувство, или чувственную интуицию «сердца», которое «достоверно» знает первые принципы: пространство, время, движение, числа и др.
В третьих, человеческий разум также является «законным судьей» в вещах естественных и познаваемых. Правда, он не может всего доказать, но «все доказывать», согласно Паскалю, и не надо: то, что с несомненностью чувствуется, не нуждается в доказательствах разума. Естественная ограниченность разума восполняется внешними чувствами и «сердцем». Но если не «все», считает Паскаль, то очень многое — и эта сфера растет по мере бесконечного совершенствования разума и наук — разум умеет доказывать. Ему ли, великому ученому, блестящему математику, этого не знать! Таким образом, «принципы чувствуются, теоремы доказываются, и то и другое с достоверностью, хотя и разными путями…» (там же).
Для Паскаля достоверность нашего знания абсолютна потому, что несомненна, но она и относительна, поскольку ограничена уровнем развития наших способностей, уровнем развития человечества в целом и науки. Достоверность эта антидогматична в том смысле, что наши знания никогда не полны и не закончены, ибо мир бесконечен вширь и вглубь. Антидогматизм заставляет Паскаля признать бесконечность процесса познания как по объему, так и по содержанию, т. е. также вширь и вглубь.
Свою общую гносеологическую позицию Паскаль выражает следующим образом: «Мы испытываем подчас бессилие что-либо доказать, непреодолимое ни для какого догматизма. Мы носим в себе идею истины, непреодолимую ни для какого пирронизма» (там же, 549, фр. 406). Скептики научили Паскаля видеть относительность истины, но он не принял ни их релятивизма, ни феноменализма. Справедливым является вывод М. Легерна: «Паскаль признает границы разума, но не ограничивает нашу способность познания» (86, 102).
На уровне «естественного света» Паскаль тонко чувствует диалектику абсолютной и относительной истины, но субъективно ему мало этого: он оценивает ее и как парадокс познания, т. е. как невозможность одновременно «знать все» и «не знать ничего». Реальную относительность познания он объявляет «слабостью» и «бессилием» познающего субъекта. Но он не удовлетворяется этими констатациями, а ищет их «предельное основание» и… находит его в христианской мифологии: природа человека в его нынешнем состоянии двойственна, ибо бог создал его совершенным, способным знать «чистую истину», но в результате грехопадения человек утратил это совершенство и вынужден теперь довольствоваться относительным знанием вперемежку с незнанием. Тем не менее «образ чистой истины» навсегда запечатлен в душе человека, в силу чего он и способен отличать истину от лжи. Религиозный элемент «врывается» в гносеологию Паскаля тогда, когда перед ним встает задача апологии христианской религии.
Глава IV. Загадка «мыслящего тростника»
1. «Неумение изучать человека заставляет изучать все остальное»
Впервые на размышления о судьбе человека натолкнули Паскаля янсенисты в период его «первого обращения» (1646–1647). Под влиянием чтения книг Янсения, Сен-Сирана и А. Арно он обратил внимание на суетную жизнь светских молодых людей, с которыми был знаком, задумался о достоинстве человека, его слабостях и подлинном назначении на земле. Затем научные занятия отвлекли его от этих мыслей, равно как и от мыслей о боге. Снова он к ним вернулся после «второго обращения» в 1655 г., но к тому времени он прочитал «Опыты» Монтеня, произведения Декарта, познакомился с учением стоика Эпиктета, о чем и свидетельствует «Разговор Паскаля с де Саси об Эпиктете и Монтене». Самую обильную пищу для его размышлений о человеке дал, конечно, Монтень, который всеми паскалеведами признается в качестве несомненного теоретического источника «Мыслей» Паскаля. Но основы мировоззрения Монтеня — скептицизм и эпикуреизм — неприемлемы для него, и Паскаль всегда выступал против сближения своих взглядов с монтеневскими: «Не в Монтене, но в самом себе я нахожу все то, что я вижу здесь» (14, 591, фр. 689). Как одни и те же слова при разном расположении образуют различные мысли, говорит Паскаль, так и одни и те же мысли при разном расположении образуют различное содержание. «Другое расположение материала» зависело не только от оригинальности Паскаля как мыслителя, но, увы, и от его «христианского догматизма», которым Монтень не отличался.
На концепцию человека Паскаля оказал влияние и Декарт, что, однако, признается далеко не всеми исследователями. Есть давняя традиция в истории французской мысли, согласно которой Декарт и Паскаль «представлены как противоположные полюсы, весьма удаленные как по их мысли и методам, так и по их темпераменту» (85, 10). К ней принадлежат В. Кузен (69), Е. Дроз (74), Л. Бреншвиг (65) и др. Теперь это пройденный этап паскалеведения. Так, в монографии М. Легерна «Паскаль и Декарт» (85) прослеживаются многообразные идейные влияния Декарта на Паскаля, в том числе на знаменитые фрагменты о человеке («мыслящем тростнике», величии человека, его положении в мире — см. 14, фр. 200, 111, 759, 199).
Наконец, формирование взглядов Паскаля о человеке происходило под непосредственным воздействием религиозной мысли (Священное писание, Августин, янсенизм), которая обусловила его представления о «ничтожестве» человека, его «греховности» и необходимости для его «спасения» божественной благодати.
