Все-таки старший Блинков был хотя и ботаник, но честный и гордый человек. Рыба, которая сорвалась с крючка — всегда самая крупная, Блинков-младший знал это по собственному опыту. Да другой бы на месте старшего Блинкова орал бы во всю ивановскую: «Мне погубили клюкву размером с арбуз! Дайте мне Государственную премию и путевку на Галапагосские острова, чтобы я там среди черепах отдохнул от свинцовых мерзостей жизни!» А старший Блинков — «Может быть, через пятьдесят лет, а может быть, и вовсе никогда».

У Блинкова-младшего защипало в носу от жалости. Он был готов отдать на стекла для оранжереи все свои сто девяносто девять долларов, включая мелочь на два доллара, которую повыгреб для него из карманов мистер Силкин дядя Миша. Он и отдал бы. Но тогда пришлось бы объяснять, откуда взялись остальные сто девяносто семь долларов, а это расстроило бы старшего Блинкова еще сильнее, чем побитые стекла.

— Три года насмарку, — повторил старший Блинков. — И еще три года, чтобы догнать вчерашний день. А Мишка у себя в Пенсильвании ждать не будет. Я ему все показал, Мишке.

— Я понимаю, куда ты клонишь, — сухо сказала мама. Блинков-младший представил себе, как она там за дверью смотрит на старшего Блинкова своим тяжелым и умным взглядом контрразведчика, от которого самым матерым шпионам хотелось спрятаться под стол. — А этого твоего мистера Силкина мы еще проверим на предмет связи с Центральным Разведывательным Управлением Соединенных Штатов Америки.

Старший Блинков глухо засмеялся и сказал:

— Ну что ты городишь, Оля?! Это не ЦРУ меня вербует. Это я не нужен своей стране. А Мишке там, в Пенсильвании, не хватает моих мозгов, и он обещал поговорить с боссом.

Мама долго молчала. Были вещи, которые не стоило ей говорить. Ну просто ни при каких обстоятельствах.

— В науке не бывает вторых мест, это не бег на стометровку, — неуверенно сказал папа. — Я, если считать со студенчества, двадцать лет пахал и только-только начал выходить на результат. Но в этом направлении работают еще человек двести в мире. Прикажешь отдать первенство Мишке или любому из остальных ста девяноста девяти только потому, что какой-то подлец еще раз перебьет стекла?

— Ну так попутного тебе ветра, Блинков. Устроишься в Пенсильвании — заберешь к себе Митьку. Ему там будет лучше, он же финансово одаренный, — весело сказала мама и всхлипнула. — А у нас, у контрразведчиков, есть только один способ навсегда уехать за границу: изменить Родине. Так что извини, но я остаюсь.

Вся жизнь финансово одаренного подростка Дмитрия Блинкова рухнула и покатилась по темному коридору, как отрубленная голова в фильме ужасов.

Ему хотелось в Америку.

Но ему не хотелось в Америку такой ценой.

Сразу представилось, что старший Блинков переженился в Америке на американке, и эта змея пилит очкастого тихого папу: «Мистэ Блинкофф, уай а ю уокинг ин юниверсити, тут одному миллионеру по соседству требуется доктор ботанических наук подстригать рододендроны. В общем, у нас другая структура бюджета, бросай свою науку, в садовниках больше заработаешь. А то я как дура хожу в прошлогодних брюликах, перед знакомыми стыдно».

Блинков-младший сполз по стене и сел на пол, совершенно забыв про свой ушибленный копчик.

Он про него вспомнил, когда уже взревел от боли, как пароход в тумане.

Мама, конечно, была начеку. Она первая выскочила в коридор, включила свет и подняла на ноги дрожащего Блинкова-младшего.

Потом вышел папа, щуря добрые плохо видящие глаза.

— Я все слышал, — сказал им Блинков-младший, и они не стали говорить, что подслушивать нехорошо и все такое. Они ничего не сказали, потому что был тот случай, когда умные взрослые не делают своим детям замечаний.

Хорошо было маме. Она, как все контрразведчики, могла приказать себе заснуть и засыпала.

Старшему Блинкову тоже было хорошо. Он засыпал безо всякого приказа. Однажды, когда старший Блинков служил в армии, он даже заснул на посту и мог бы попасть под суд военного трибунала. К счастью, на секретный объект, который охранял старший Блинков, заехал не проверяющий офицер, а всего-навсего танковая колонна. Старший Блинков проснулся, объяснил заблудившимся танкистам дорогу, а потом всю ночь заметал следы от гусениц, чтобы их не увидело начальство.

Плохо было только Блинкову-младшему. Есть люди-жаворонки и люди-совы, так Блинков-младший был сова.

Прапрапрапрапрадедушка блинковского прапрапрапрапрадедушки, скорее всего, караулил по ночам пещеру, когда все жили в пещерах и еще не придумали дверей и охранной сигнализации. Если бы этот пра- заснул хоть разок, то Блинкова-младшего сейчас не было бы на свете. Потому что заснувших часовых тогда не отдавали под суд военного трибунала, а без лишних затей били каменным топором по башке. Такое трудное было время.

Гены этого бдительного пра- передались Блинкову-младшему через маму. Она тоже не спала бы по ночам, если бы не умела приказывать себе заснуть. Через старшего Блинкова такие гены передаться не могли. По вечерам он был жаворонок, то есть рано ложился, а по утрам сова, то есть продолжал спать.

А Блинков-младший был потомственная сова и не спал.

Блинкову-младшему было плохо.

На его полученные в схватке с князем Голенищевым-Пупырко-младшим ранения положили куда надо лед, куда надо теплый компресс.

Ему как маленькому сунули за щеку конфету из большой коробки, которую подарил маме один освобожденный заложник.

Ему, конечно, сказали, что любят его, и это была правда.

Ему, конечно, сказали, что хотят сохранить свою здоровую семью, и это была тоже правда.

Но Блинков-младший уже достаточно пожил на свете, чтобы знать, что самые любящие, правдивые и вообще хорошие люди могут совершать подлые поступки, если попадают в подлые обстоятельства.

Подлые обстоятельства — это когда приходится выбирать там, где выбора быть не должно.

Старшему Блинкову приходилось выбирать между семьей и работой, а такого не должно быть. Нормальное же дело — когда у человека и семья, и работа.

Но если он уедет работать в Америку, то потеряет семью. А если останется с семьей, то у него будет не работа, а мартышкин труд. Он будет работать, а наемники князя Голенищева-Пупырко-старшего будут бить стекла в оранжерее субтропических растений и портить его работу.

Другой бы плюнул на какую-то там клюкву размером с арбуз, тем более, что ее выведут через пятьдесят лет, и то еще бабушка надвое сказала: могут вывести, а могут и не вывести. Мистер Силкин дядя Миша, например, так и сделал. Он пошел работать в коммерческий киоск, накопил на билет и уехал в Америку. Если бы ему там не повезло устроиться в университет, он и в Америке работал бы в коммерческом киоске и в ус бы не дул.

Мистеру Силкину дяде Мише было, в общем, все равно, как зарабатывать деньги. Главное, он потом гулял с девушками, шил рюкзаки, ремонтировал байдарку и ходил на ней по горным рекам и вообще жил богатой личной жизнью.

А старший Блинков если с кем-нибудь гулял, то рассказывал, как называются окружающие травянистые растения и какой у них цикл вегетации, однолетний или многолетний. Если он ел борщ из скороварки и у него в ложку вылавливалась морковка, он рассказывал про морковку. В Ботанический сад он бежал, как первоклассник в цирк.

Теперь он просто не знал, как жить.

Он был великолепный, отборный специалист. Сначала он поступил в Университет, где примерно из восьми желающих только один смог стать студентом. Потом он поступил в аспирантуру — один из двадцати-тридцати выпускников Университета. Аспирант — это уже молодой ученый, он проводит довольно самостоятельные исследования, и если сможет узнать у природы что-то новое, что до него не знал никто, становится кандидатом наук. Старший Блинков смог. Ну и так далее. Факт то, что он знал свою работу и только свою работу, а в любой другой, даже очень похожей, разбирался так себе, в общих чертах.