в которой Алекс прибывает в Вавилон и подбирает за ослом

В тринадцать лет Алекс вместе с другими ребятами своего возраста частенько дрался на ножах. На протяжении нескольких месяцев каждое воскресное утро они практиковались в схватке один на один, два на два и один против двоих. Алекс ненавидел воскресенья. Лезвия у ножей были резиновые, но синяки от них оставались настоящие.

Не будь они резиновые, он бы, наверное, так и не научился бить противника в шею или живот. В настоящей драке такого рода деликатность может стоить жизни.

Поначалу занятия рукопашным боем представлялись Алексу полной бессмыслицей — оружия в их арсенале было предостаточно: винтовки «М-16», пистолеты, гранаты, автоматы и пулеметы, минометы и даже ракетные установки. Но Митч, их наставник, глядел далеко вперед. Боеприпасы рано или поздно кончатся, а острый нож всегда с тобой.

Еще Алекс учился метать ножи. Не резиновые — стальные. Втыкаясь в деревянную мишень, напоминающую фигуру человека, они вибрировали. Митч соорудил приспособление, чтобы фигура не стояла на месте, а двигалась по прямой, однако Алекс относился к упражнению скептически. Враги врядли придут, выстроившись в шеренгу.

К тому же, промахнувшись, ты остаешься безоружным, а противник получает подарок.

Он ненавидел занятия с ножом.

По пятницам Митч занимался с мальчишками географией. Больше всего ему нравилась карта Америки с обозначенными на ней потенциальными районами ядерного нападения. Основные объекты помечались заштрихованными черным кружками. Кружки без штриховки указывали на второстепенные цели. В некоторых местах заштрихованные кружки группировались так тесно, что сливались в сплошное черное пятно, и казалось, что на карту пролили чернила.

Орегон, где жил Алекс, был почти чистым. Портленд и еше один береговой объект относились к целям второстепенной важности, так что в случае наступления ядерного Судного дня штат отделался бы относительно легко, по сравнению, например, с Северной Калифорнией, где затаились другие колонии сервивалистов[1].

И даже если Судный день нагрянет не как Большой Взрыв, а наступит в результате полного коллапса мировых экономических и политических систем, большинство жителей Орегона сведут концы с концами, тогда как в других штатах люди будут голодать, бунтовать, мародерствовать и замерзать.

Алекса воспитали в вере в Выживание и его близнеца — Коллапс.

Несколько лет спустя Алекс отказался от варианта выживания, практикуемого в… скажем так, где-то в районе Каскадных гор. Указать точнее он не пожелал. Этому их научили на раннем этапе подготовки: не приводи чужака к своей базе.

Итак, в последние дни цивилизации, по крайней мере того, что мы подпей понимаем, Алекс попытался дистанцироваться от Орегона.

Что за последние дни?

Год 2000-й пришел так же, как и все другие. Иисус не появился в небе, дабы вознести истинно верующих в царство вечного блаженства. И ангелы не сошли на землю. И даже ракеты на нее не упали. Но если Америка и Россия и пожали наконец руки друг другу, многие другие страны обзавелись ядерным оружием, и некоторые из них уже ненавидели Америку, а иные были готовы возненавидеть ее с приходом новых режимов, и в 2001-м, задавая тон новому тысячелетию, рухнули Башни-Близнецы.

Алекс не верил в конец света, однако представить его мог. Такие же, с вариациями, чувства испытывали, должно быть, миллионы людей. Верящие в Вознесение. Уверовавшие в выживание где-нибудь в Каскадных горах. Стратеги и политики. Антиглобалисты. Простые граждане, которым осточертела цивилизация. Да многие. А иначе разве возник бы град Вавилон?

Алекс Уинтер, молодой человек с непослушными волнистыми волосами, всегда выглядел так, словно его только что обработали пескоструйным аппаратом. Кожа напоминала камень какой-нибудь древней статуи, очищенной от многовекового слоя осевших на нее частичек. Нет, она не казалась больной — просто Алекс походил па человека, выбравшегося из пыльной бури. В колледже он пытался натираться увлажняющим кремом, но через пару лет отказался от этого приема, решив, что его организм просто избавляется от старых клеток и выращивает новые быстрее, чем у большинства людей.

Лицо у него было волевое, с прямым римским носом и жестким, выдающимся подбородком. Глаза — линяло-голубые. Волосы — каштановые с рыжеватым оттенком, как будто время от времени корни получали инъекцию более насыщенного пигмента. Когда Алекс сидел, то сидел почти неподвижно и выглядел при этом решительным и целеустремленным. Когда двигался, движения получались резкие и порывистые, хотя и не обязательно эффективные. Со временем Алекс надеялся достичь компромисса между двумя этими состояниями.

Будучи студентом отделения социологии Орегонского университета в Юджине, он часто размышлял над тем, как странно, если брать психологический аспект, проявляется порой протест против дома и родителей. Алекс искренне верил, что его учеба в Юджине есть не что иное, как протест против метания кожей и всего такого. Он объективно, сточки зрения формирования ценностной ориентации, групповой динамики и идеологии, изучит феномен собственного воспитания. Выявит скрытые пружины, приводящие в действие механизм горной коммуны сервивалистов. И потом, совершив все это и став полноценным, свободным от страха и избавившимся от гнета фатума человеком, он унаследует весь внешний мир.

Однако в данный момент Алекс Уинтер готовился стать членом сообщества куда более странного и экзотического, чем любая сервивалистская деревня, сообщества, созданного с целью уяснить, возможно ли выживание как таковое вообще: выживание любой цивилизации.

Из нового миллениума Алекс Уинтер бежал в далекое прошлое. Бежал, прокрутив календарь назад, к году 323-му до н. э.

Он приближался к воротам Вавилона. И оттуда до нулевой точки было, конечно, куда ближе, чем из любого места Орегона. На любимой карте Митча юго-восточная Аризона представляла собой большое черное пятно.

Ну и пусть — Алексу не было до этого никакого дела. В его воображении место назначения укрывал огромный магический купол. Может быть, он наконец-то вырвался за рамки своего воспитания?

Если только на некоем более фундаментальном уровне не уступил ему окончательно.

Что ж, думал он, поживем — увидим.

Кстати, данный отчет составляет сам Алекс. И пишет его на греческом, на покрытых воском деревянных дощечках.

Они пересекли аризонскую пустыню, выплывая из тумана, в котором пребывали последние дни. В головах вертелись, кружились и сталкивались фразы и слова общего для всех универсального языка — греческого.

В ховеркрафте было сорок пассажиров, и после курса ускоренного обучения мозг каждого напоминал котел с кипящим, булькающим, пенящимся варевом. На протяжении последней недели их пичкали какими-то препаратами, погружали в гипноз и подключали к компьютерам. Покоя не давали даже во сне: записанные на высокой скорости голоса пищали, как свистящие дельфины.

Пассажирам сказали, что к тому времени, когда они прибудут в Вавилон, в головах у них прояснится. Внедренные знания осядут толстым слоем на дно мозга, и повседневное сознание станет кристально чистым и совершенно аттическим.

За окном, возвышаясь над чахлой растительностью, промелькнула пара кактусов сагуаро. Мертвенного вида окотильо и кустики с чахлыми, ломкими веточками напоминали кораллы на дне моря, высохшего так давно, что почти все, обитавшее в нем когда-то, обратилось в пыль. По крайней мере так казалось после буйной растительности Орегона. Впереди — ни кусточка, ни травинки. Голый, изрытый оспинами, под стать лунному пустынный пейзаж выглядел несколько искусственным, как будто его намеренно выскоблили, дабы создать полосу ничейной земли между родной растительностью Америки и пришлой Вавилона. Алекс вспомнил, что именно здесь находится старый артиллерийский полигон Люк-Уильямс, а всю здешнюю растительную жизнь давным-давно извели ракеты и снаряды.