— На мою щеку?

— Таково желание госпожи Фессании. На щеке будет чуточку побольнее, чем на лбу, но я постараюсь не задеть главные нервы. Когда выкупишь себе свободу, приходи ко мне снова — выведу. Почти ничего не останется. А вот если сбежишь и тебя поймают, тогда уж поставят клеймо, а его никакой кузнец не сведет.

Мастер порылся в ящичке, нашел то, что искал, и, приложив трафарет к щеке Алекса, взял угольную палочку.

— Займет час, не больше.

— И не шевелись, — предупредил Пракс. — У меня другие дела, но за тобой присмотрит Аншар.

— Горшок слушается горшечника, — заметил его долговязый темнокожий напарник. — Ты же не хочешь получить иголкой в глаз.

На рисунок ушло несколько минут, после чего Алексу пришлось еще час стоять на коленях, пока старик неторопливо прокалывал дырочки в его щеке и втирал подозрительно похожую на яд смесь кобальта с кадмием. Кровь стекала по подбородку вместе с потом, и мастер периодически вытирал ее грязной тряпкой. Наблюдала ли за процессом Фессания, Алекс не знал. Иголки, казалось, проникали в нервную систему головы, словно старик снимал копию его мозга.

Наконец все закончилось. Мастер вытер иголки все той же тряпкой, убрал инструмент в ящик и, насвистывая под нос, удалился.

Алекс попытался подняться с колен, но Аншар положил тяжелую руку на его плечо.

— А теперь сделаем тебе стрижку раба.

Какая-то толстуха, по виду кухарка, принесла чашу с водой, кусок мыла, ножницы, железную бритву и тяжело опустилась на табурет. Защелкали ножницы. Вьющиеся кудри упали на землю. Заскребла по коже бритва. Потом женщина вымыла ему голову мылом, что-то поправила, и от прежней прически остался гребень на макушке.

— Следующая через месяц, — сказала она. — Но если волосы отрастают быстро, приходи через две недели.

Наконец-то Алексу разрешили подняться. Он даже сохранил то, что должно было стать бородой. Аншар указал на тростниковую дверь.

— Разденься и умойся. Я дам тебе юбку.

Часом позже в комнату Фессании ввели совсем другого Алекса: голого по пояс, в юбке, с бритой головой и татуировкой в виде львиной головы. Щека онемела, как будто к ней приложили лед.

Увидев его, Фессания даже захлопала в ладоши от восторга.

— Ты стал настоящим вавилонянином! Можешь идти, Аншар. Я сама объясню новому рабу его обязанности.

Они остались одни.

— Ты, кажется, не очень-то опечалена смертью Мориеля, — заметил Алекс.

— Я ужасно огорчена. Но хорошо уже то, что Мори смог кое-чему научить своих работников. По крайней мере я довольна париком, который заказала к свадьбе.

— К свадьбе?

Она поиграла серебряным гребнем.

— Да. И давай лучше поговорим об этом, чем о мертвом цирюльнике. Тем более что обстоятельства его… его… гм…

— О каких обстоятельствах ты говоришь? О тех, при которых его зарезали? О низком предательстве мага, которому вы заплатили — между прочим, моими деньгами, — чтобы узнать содержимое моего маленького свитка?

— Твоего! Ты ведь просто нашел его на улице, разве не так? — Фессания рассмеялась. — В любом случае, даже если он твой, подумай, кому принадлежишь ты сам?

Тем не менее Фессания не стала отрицать, что знает содержимое свитка, хотя Мориеля убили прежде, чем он успел поговорить с ней. Апекс сразу обратил внимание на это упущение.

— Раз уж я имею право выкупить свободу, то есть, полагаю, и законы, касающиеся собственности рабов.

— Конечно, есть. Только вот толковать закон можно по-разному.

— Не думаю, что тебе понравится, если я обращусь с жалобой именно по этому вопросу. Или расскажу обо всем твоему отцу.

Она отбросила гребень.

— Скорее всего ты увидишь его уже сегодня на вечерней молитве. Нужно согласовать дату свадьбы, так что он появится лично. И тогда, Мори, тебе многое станет ясно.

— Как ты меня назвала? — Фессания отвернулась к окну. — Ты назвала меня Мори. Не можешь забыть об ушедшем дружке? Но я для тебя новым Мори не буду.

— Верно, не будешь. Ты же ничего не знаешь, а он знал многое. — Она подошла к нему, окинула холодным взглядом и, подняв руку, дотронулась пальцем до татуировки на щеке. — Придется обходиться тем, что есть. Обучить тебя восхитительному искусству интриги.

— Тебе мало Пракса? Разве он не согласен выполнить любое твое поручение?

— Пракс по натуре немного пуританин. Моралист. Еще в большей степени, чем Аншар, которого к комментариям по поводу нравственности толкает отсутствие оригинальности. Пракс может невзлюбить тебя, сам не понимая почему. Но если прикинешься послушным, строго наказывать не станет.

Алекс сглотнул подступивший к горлу комок. Щека от ее прикосновения разболелась.

— Получается, мои нравственные качества недотягивают до стандартов Пракса?

— В тебе так много всего смешалось: недоверие, вероломство, амбиции. Ас сам знаешь кем тебя объединяют… некоторая тяга к мазохизму, подсознательное желание, чтобы люди наказывали и предавали тебя. В твоем случае это объясняется тем, что ты не оправдал надежд своего клана, ожидавшего от тебя чего-то большего. При этом тебе кажется, что наказания судьбы, которые ты сам навлек на свою голову, освобождают тебя отличных обязательств и дают право потакать затаенным порочным страстям, что возможно только в таком городе, как Вавилон.

— И это все?

— Кет. Оружием защиты от мира ты избрал холодную иронию, чтобы выглядеть сильным и искушенным, тогда как в действительности тебе недостает жизненного опыта. Одна из главных причин, почему ты с недоверием относишься к людям, почему не способен открываться и быть искренним, заключается в том, что для эгоиста не существует никого, кроме него самого. Другие люди всего лишь предметы, объекты. Единственный субъект, единственное «Я» — ты сам. Остальные существуют лишь постольку, поскольку нужны тебе или мешают…

— Я случайно не твое зеркало, Фессания?

— Ты должен называть меня госпожой. Сейчас ты мой предмет, моя собственность. Ты не способен отдаваться, но я сама взяла тебя. Помнишь, в храме Иштар я сказала, что молюсь за тебя. Теперь ты мой.

— Кстати, к вопросу о том, кто и как способен отдаваться. Этот твой муж…

— Твое остроумие оскудело так же, как и кошелек.

— Кто он?

Фессания улыбнулась.

— Думаю, мы друг друга стоим.

— Ты и он?

Она качнула головой.

— Ты, раб, и я. Так что будь моим зеркалом, и я тебя отполирую. Моего будущего мужа зовут Музи, он сын Гибила, финансиста. Гибил — человек очень богатый, хотя к деньгам пришел не совсем праведным путем. Музи немного глуповат, но компенсирует этот недостаток бравадой. Его страсть — охота на диких зверей. Здоров, хорошо сложен, настоящий молодой жеребчик. Укротить и обучить такого — чистое удовольствие. Я не буду вставать у него на пути, и то, что Музи не сможет покорить во мне, он компенсирует на охоте, убив львицу.

— Рискованное предприятие. Лев может откусить ему голову, оставив тебя богатой вдовой.

— Не дерзи.

— Извини. И, пожалуйста, отполируй меня еще немного. Расскажи, что такое было в том свитке, если из-за него пошли на убийство.

— Подожди, пока не встретишься с моим отцом. Любое событие лучше тысячи слов. Вот почему я приказала сделать тебе татуировку храмового раба. Эта татуировка — печать нашего с тобой частного контракта.

— Знак льва. А Музи охотник на львов.

— То, что и требуется. Он, наверное, воспринимает меня как трофей, добытый за счет его собственной смелости.

— Знаешь историю Андромеды? — спросил вдруг Алекс. — Андромеды Еврипида?

— Нет, а что?

Алекс, насколько это было в его силах, пересказал монолог Андромеды, в котором речь шла о доблести героев по отношению к женщинам.

Когда он закончил, Фессания захлопала в ладоши.

— Ты прекрасный раб! Надо будет дать тебе лютню, чтобы ты мог ублажать меня такими вот песнопениями. — Помолчав, она добавила: — Конечно, эгоист меньшего разряда всегда испытывает потребность втереться в доверие к тому, кто стоит выше. Ему важно восхищение других, чтобы иметь основание восхищаться собой. А теперь все, раб, ступай.