— Послушай, Алекс, там, откуда я приехала, люди купаются в ослином молоке, если, конечно, удается найти подходящую ослицу. И многие находят. А еще они протыкают носы куриными косточками и мажут щеки малиновым джемом. Меня это трогает лишь постольку, поскольку я здесь гостья из Греции. Понятно? Если тебе что-то нравится — валяй. Ищи себя.

«Уж я-то себя найду», — подумал он и смутился от собственной наивности. Не в первый уже раз Алекс подумал о том, насколько пуританским был кодекс поведения его орегонской общины. И не таков ли — на свой, конечно, лад — Вавилон? Женщину, убившую мужа ради другого мужчины, здесь заживо сажали на кол. Вроде бы.

Понятно, что такой закон не мог требовать буквального исполнения.

Или мог?

Со двора соседнего дома доносились лязг металла и глухие удары. Над крышей, пачкая безоблачное голубое небо, поднимались клубы дыма. Судя по всему, там располагалась какая-то мастерская или кузница — если только в доме не вспыхнул пожар и обезумевшие жильцы не пытались сбить пламя мечами, цепями и молотами. Какие-либо другие указания на наличие здесь мастерской отсутствовали. Не было даже глиняной таблички с гусиными лапками клинописи на двери. А как же местные узнают, где нужный им дом? Как вообще находят друг друга?

Отсюда и дальше, до конца улицы, небо коптили все расположенные с северной стороны дома, и с каждого двора, спрятанного за их стенами, слышался непрерывный лязг и звон, как будто там трудились неутомимые нибелунги. Алекс насчитал с полдюжины анонимных литейных или кузнечных мастерских.

— Должно быть, Кузнечная улица, но вот только как найти нужного мистера Смита? Никаких опознавательных знаков не видно.

— Можно предположить, — сказала Дебора, — что тот, кому это требуется, и без них все знает.

— А как быть новичку?

— Почему на всем обязательно должны быть какие-то знаки? Разве без них нельзя обойтись? — Она подняла руку. — Тебе ведь не нужны значки, чтобы знать свои пальцы? Разве ты не отличаешь их один от другого? Если нет, то у тебя проблемы. И не только у тебя одного.

В последних словах Алексу послышалась тревожная нотка угрозы.

— Ладно, пусть никаких знаков и нет, — как можно беспечнее продолжил он, — но ты заметила, что все идут в одном направлении? И так на всех улицах от самого моста. Все движутся в одну сторону.

— А разве непонятно? На таких узких улицах по-другому и быть не может.

И снова Алекс испытал унизительное чувство поражения. Он уже начал опасаться, что, если так пойдет и дальше, Дебора исчезнет из его жизни, как сообщение, стертое из памяти по причине полной утраты смысла из-за перегруженности ошибками.

От полного замешательства его спасли ослы. И Дебора, только что такая уверенная и спокойная, уже в следующий миг запаниковала, как дэвидкопперфильдовская тетушка Бетси Тротвуд.

Нагруженные болтающимися свертками и пакетами ишаки неслись по улице легким галопом, заставляя прохожих шарахаться в стороны, тогда как следующие за ними самозваные уличные погонщики увлеченно и безуспешно соревновались друг с другом в проворстве и безрассудстве, пытаясь ухватить дико орущее животное за хвост и избежать ответного удара копытами. Один из бедолаг растянулся на куче глины, наполовину перекрывавшей и без того узкую улицу, результатом чего стало отделение сорванцов от ослов, а последних от остатков благоразумия.

Мчавшийся во главе стада ишак с раздутыми боками, похожий на огромного волосатого ребенка, страдающего нарушением абсорбции белка, и скачущими вверх-вниз узлами, прикрытыми козьей шкурой, задел Алекса. Небольшой перевязанный шпагатом грязный тряпичный сверток выскользнул из-под попоны и упал к его ногам.

Нарастающая сумятица и разлетавшиеся во все стороны громкие вавилонские проклятия не оставляли времени для раздумий, и Алекс, наклонившись, поднял пакет. Точнее, выхватил его из-под копыт несущегося вторым ишака. Иначе сверток неминуемо был бы втоптан в другое тряпье, кости и капустные кочерыжки и стал частью дорожного полотна. Разве не так?

Между тем еще две твари старались вырваться вперед, от стены до стены заполнив собой улицу. Возможно, виноват в последнем был мужчина в набедренной повязке, стиснутый упругими боками с двух сторон. Пытаясь, очевидно, силой склонить животных к повиновению, он обхватил их руками за шею, но не справился и оказался вовлечен в безумную скачку. Те из прохожих, кто оказался на пути ослиного дуэта, дали стрекача, только раззадоривая участников пробега.

— Помогите! — вскричала Дебора, не предпринимая, однако, ничего, чтобы спастись. А почему бы и нет? Может быть, суетиться во спасение ниже достоинства элегантной греческой леди?

Вот он, шанс! Схватив Дебору за руку (одной рукой, другая сжимала сверток), Алекс успел дотащить ее до следующего, оказавшегося, к счастью, поблизости, перекрестка. Едва они свернули на другую улицу, как мимо простучали копыта — за сорвавшейся в галоп парочкой пронеслись остальные ишаки, за ними толпа визжащих мальчишек, а уже замыкающим, рассыпая проклятия и охаживая спины негодников хлыстом, неопрятного вида толстяк.

Увлеченный ролью спасителя Алекс дотащил Дебору до середины улицы, прежде чем спасенная уперлась, отказавшись следовать дальше — то ли запыхалась, то ли устала от однообразия доставшейся ей роли, — и уставилась на него широко открытыми глазами. Сердито? Восхищенно?

— Bay. Я бы промочила горло, — на чистейшем языке древней Аттики заявила она.

Никто, кроме них, почему-то не воспользовался этой улочкой, чтобы спастись от поддавшегося стадному инстинкту табуна, хотя она и была совершенно пуста. Теперь же, словно некий невидимый дорожный диспетчер махнул флажком, отовсюду вдруг стали появляться люди. Все они двигались беглецам навстречу.

— Мы, кажется, не туда идем, — сказал Алекс.

— Сомневаюсь, что это так уж важно. Разве что пальцы оттопчут.

— Хочешь сказать, что на кол нас не посадят? За нарушение правил дорожного движения? — Он подмигнул.

Прохожих становилось все больше.

— Да, умеешь ты строить вокруг себя клетку. Чтобы блеснуть остроумием, Алексу пришлось перескочить на английский.

— Ну, мы же ищем бары[3].

Она вскинула голову — шокированная, оскорбленная, готовая развернуться и уйти. Однако осталась. Наверно, высокородные леди не ходят по таким улицам без эскорта.

— Извини, Дсб. Я сейчас спрошу, где тут ближайшая пивнушка или винный погребок.

Прохожий, в пользу которого сделал выбор Алекс — невысокий, смуглый, по виду испанец, — был гол по пояс, зато носил кожаные сандалии, что вряд ли мог позволить себе какой-нибудь бродяга. На его социальное положение указывала татуировка на лбу: солнечный диск, знак Шамаша. Выбритые виски и сохранившаяся на голове смешная прядь волос придавали мужчине сходство с персонажем французских комиксов, детективом Тентеном.

Алекс встал у него на пути.

— Извините.

— Я занят, — угрюмо буркнул загорелый Тептен и, обойдя Алекса, поспешил по улице, оставив после себя запах сандалового дерева.

— Ты спросил раба, — сказала Дебора.

— И что?

— Храмового раба.

— Да уж не своего.

— Раба. — Она повторила слово, словно перекатывая его во рту. — Настоящего, всамделишного раба.

— Все верно. Старушка снова ввела рабство. И не только черное, но и белое.

Она сделала вид, что не поняла.

— Какая старушка?

— Ладно-ладно, притворимся, что ее нет. Пока.

Ее. Он поймал себя на том, что не может — или не хочет — произнести слово «Америка». Мимо прошел еще один татуированный раб. Заметив их любопытные взгляды, мужчина раздраженно сплюнул.

Алекс вдруг понял, что видит их не со стороны, а примеряет на себя их шкуру.

Рабы. Люди, являющиеся собственностью других людей. Как лошадь или собака. Только от лошадей пахнет по-другому.

А может быть, в Вавилоне рабы все, татуированные и не татуированные? Рабы мечты, притворства, фальсификации? И не были ли заезжие свободные греки искателями особого вида рабства, рабства неудовлетворенного любопытства, независимо от того, что ждало их здесь — богатство и слава или трудные времена?