И все из-за того, что после войны этот молодой человек, выйдя из госпиталя, почувствовал себя абсолютно никому не нужным на родине и решил поискать счастья в другой стране, она сейчас стоит в этой убогой, жалкой комнате, в этой развалюхе над лавкой, где она постепенно день за днем гробила свою молодость, красоту и рассталась с надеждой. И впереди – никакого просвета.
Ухаживая за ней, Аксель всегда был вежлив. Он был настолько робким, что не осмеливался взять ее за руку. В перерыве между рейсами, оказываясь в Буффало, он встречал ее у школы и провожал домой. Он попросил ее помочь ему исправить его английский, потому что ее произношение всегда было предметом особой гордости. Когда окружающие слушали ее, то говорили, что она, конечно, родом из Бостона, и Мэри принимала их слова как большой комплимент в свой адрес. Сестра Кэтрин, которую она любила больше других монахинь в приюте, была родом из Бостона. Она говорила четко, точно подбирая слова, и обладала словарным запасом очень образованной женщины. «Говорить неряшливо по-английски, – не уставала поучать ее сестра Кэтрин, – это все равно, что жить калекой. Ни одной девушке Бог не откажет в своем милосердии, если она говорит по-английски, как настоящая леди». И Мэри старалась во всем подражать своей наставнице. Когда Мэри покидала приют, сестра Кэтрин подарила ей книгу – историю ирландских народных героев. «Мэри Пиз, моей самой любимой ученице, внушающей мне большие надежды», – написала она своим крупным, размашистым почерком на форзаце книги. Мэри старалась копировать и ее почерк. Учеба у сестры Кэтрин каким-то таинственным образом заставляла думать и верить, что ее отец был настоящим джентльменом.
С помощью Мэри Пиз, у которой был звонкий, серебристый акцент «штата на Заливе»1, полученный в наследство от сестры Кэтрин, Аксель удивительно быстро научился говорить по-английски. Еще до женитьбы знавшие его люди искренне удивлялись и никак не верили, что он родился и вырос в Германии. Он, конечно, был умным человеком, Аксель Джордах, тут не может быть никакого сомнения, но он использовал ум для того, чтобы мучить ее, издеваться над ней, мучить себя и окружавших его людей.
Он ни разу не поцеловал ее до того, как сделал предложение. В то время ей было девятнадцать, как сейчас их дочери Гретхен, и она, как и дочь, была девственницей. Аксель всегда был неизменно внимателен к ней, всегда тщательно мылся и брился, всегда, возвращаясь из рейса, привозил ей маленькие подарочки: то коробку конфет, то букет цветов.
Они были знакомы два года, когда он сделал ей предложение. «Я не сделал его раньше, – объяснял он ей, – потому что боялся отказа, ведь, что ни говори, он иностранец, да к тому же хромой». Как, вероятно, в душе он смеялся над ней, когда увидел у нее на глазах слезы, как он корил себя за столь излишнюю скромность и неуверенность в себе. О, это был не человек, а дьявол. Всю свою жизнь он, как паук, плел сети интриг и заговоров.
Мэри сказала ему «да», но условно. Может, думала она, со временем полюбит его. Аксель был довольно привлекательным молодым человеком с черной, как у индейца, копной волос, со спокойным, говорящим о его усердии, тонким и ясным лицом, карими глазами, становящимися мягкими и доброжелательными, когда он смотрел на нее. Он прикасался к ней с нежностью, осторожно, словно она была фарфоровой. Когда она призналась, что она – внебрачное дитя (так она выразилась), он ответил, что давно знает об этом, ему сказали Мюллеры, и для него это не имеет значения, так даже лучше, еще неизвестно, как у него сложились бы отношения с ее родней. Сам он давно обрубил все семейные корни. Отец Акселя погиб в 1915 году на русском фронте, а мать год спустя вышла замуж и переехала из Берлина в Кельн. У Акселя был еще младший брат, которого он никогда не любил. Брат женился на девушке-богачке американо-немецкого происхождения, приехавшей после войны в Берлин навестить родственников. Он теперь жил в штате Огайо, но Аксель никогда с ним не встречался. Он был одинок, так же как и она.
Мэри согласилась выйти за него замуж, но выдвинула свои условия: прежде всего, оставить работу на озерах. Ей не нужен муж, которого подолгу не бывает дома и который трудится как простой работяга. Они должны уехать из Буффало, где все знали, что она внебрачный ребенок и воспитанница сиротского приюта, кроме того, она постоянно сталкивалась с людьми, которые посещали ресторан Мюллера и знали, что она работает простой официанткой. И последнее – бракосочетание должно состояться в церкви.
Аксель согласился со всеми условиями. Ах, какой он дьявол! Какой хитрый дьявол! Он накопил немного денег и с помощью мистера Мюллера договорился о покупке пекарни с человеком из Порт-Филипа. Она заставила его купить соломенную шляпу, когда он поехал в Порт-Филип для заключения сделки. Он должен выглядеть как респектабельный американский бизнесмен. И она не позволит ему носить свою обычную матерчатую кепку – эту отрыжку старых европейских пристрастий.
Через две недели после бракосочетания он привез ее осмотреть лавку, в которой ей предстояло провести всю свою жизнь, квартирку над ней, в которой ей будет суждено зачать троих детей. Был солнечный майский день, лавку только что побелили. Над стеклянной витриной с разложенными за ней пирожными и пирожками красовался большой, из зеленой ткани навес, защищавший сладости от лучей жаркого солнца. Торговая улица со множеством маленьких магазинчиков – скобяная лавка, галантерейная, аптека на углу, шляпная мастерская с выставленными в витрине дамскими шляпками с искусственными цветами – в тихом жилом квартале, расположенном на берегу реки. За зелеными лужайками – большие комфортабельные дома. Они с Акселем сидели на скамье под деревом и смотрели, как по реке мелькают парусные лодки, пыхтит, взбираясь вверх против течения, небольшой пароходик из Нью-Йорка. До них долетали веселые звуки вальса, на палубе играл оркестр. Мэри никогда не танцевала с мужем – какие танцы с хромым?
Ах, о чем она только не мечтала в тот майский день под звуки вальса на берегу реки! Как только они устроятся, она купит новые столы, переделает интерьер лавки, повесит на окнах шторы, поставит несколько подсвечников, будет подавать посетителям чай и горячий шоколад. Со временем они купят магазинчик рядом с пекарней (он в то время пустовал) и откроют ресторанчик, только не такой, как у Мюллеров, для работяг, а для состоятельных людей. Она представляла, как ее муж в черном костюме и в галстуке провожает посетителей к столикам, видела официанток в хрустящих муслиновых фартуках, выносящих из кухни подносы с едой, представляла, как сама она сидит за кассой, с мелодичным звоном пробивая чеки, улыбается и обращается к посетителю: «Надеюсь, вам у нас понравилось?» Она представляла, как сидит за столиком со своими друзьями и пьет кофе с пирожными вечером после хлопотливого рабочего дня.
Откуда ей тогда было знать, что их квартал придет в запустение, что люди, с которыми она хотела подружиться, будут избегать ее общества, а тех, кто хотел с ней подружиться, она считала недостойными дружбы с ней, что магазинчик, в котором она намеревалась открыть ресторан, будет снесен, а на его месте появится большой гараж, что шляпная мастерская тоже закроется, а дома вдоль реки превратятся в грязные трущобы с мастерскими по обработке металла либо будут вообще снесены и на их месте будет свалка.
Нет у нее ни столиков для кофе и пирожных, ни штор, ни тяжелых подсвечников, нет у нее никаких официанток, ей самой приходится стоять на ногах по двенадцать часов в день, в любую погоду, и летом, и зимой, и продавать черствые буханки хлеба механикам в замасленных комбинезонах, неряшливым домохозяйкам и замызганным детишкам, родители которых, напившись, по вечерам в субботу устраивали драки прямо на улице.
Ее муки начались в первую брачную ночь. Во второразрядном отеле на Ниагарском водопаде. Все хрупкие радужные надежды юной девушки на свадебной фотографии, такой улыбчивой красавицы в белоснежной фате, со стоящим рядом со своим неулыбчивым, мрачным, красивым женихом, рухнули всего через восемь часов после брачной церемонии. Она лежала на скрипучей гостиничной кровати, грубо распростертая громадным, ненасытным мужским телом, она лежала и плакала, поняв, что ей вынесен приговор о пожизненном заключении.
