Он надел на руку новые часы. Без четверти четыре.

– Прошу тебя, – сказала она тихим, по-детски капризным голосом. – Не уходи!

– Сожалею.

Рудольф, конечно, ни о чем не сожалел. Мысль о том, что он скоро будет на свободе, одетый и один, только воодушевляла его.

– Ненавижу оставаться одна по ночам, – простонала Мэри-Джейн.

– Позвони Вилли, – предложил он, садясь на край кровати и, натянув носки, просунул ноги в ботинки.

– Я не могу спать, не могу, – жаловалась она.

Он крепко завязал шнурки.

– Все меня бросают. Я все для тебя сделаю. Останься со мной хотя бы до шести, до рассвета, ну до пяти, дорогой, прошу тебя. Я пососу, если хочешь…– Она заплакала.

Слезы, слезы, ночь напролет. Вот он, мир женщин, думал он, вставая с кровати и застегивая рубашку. Стоя у зеркала, он поправил галстук. Рыдания у него за спиной продолжались. Ее волосы растрепались, слиплись из-за пота. Руди вошел в ванную комнату. Десятки флакончиков с духами, бутылочки с жидким мылом, сельтерской водой, снотворные таблетки. Он тщательно расчесал волосы, стараясь изгладить из памяти последние воспоминания об этой ночи.

Когда Рудольф вышел из ванной, она уже не плакала. Мэри-Джейн сидела, выпрямившись, на кровати и наблюдала за ним холодными, суженными глазами. Виски она уже выпила, но стакан из рук не выпускала.

– Даю тебе последний шанс, – хрипло произнесла она.

Рудольф надел пиджак.

– Спокойной ночи! – попрощался он с ней.

Она швырнула в него стакан. Он не стал увертываться, и сверкающий стакан, угодив ему прямо в лоб, отскочил и разбился о зеркало, висевшее над каминной доской из белого мрамора.

– Маленький говнюк! – прошипела разъяренная женщина.

Рудольф вышел из спальни в прихожую и, тихо закрыв за собой дверь, нажал кнопку лифта. Лифтер, глубокий старик, наверное, только и годился на такие вот короткие ночные спуски и подъемы, внимательно разглядывал Рудольфа, когда они неслись вниз по гремящей шахте. Интересно, следит ли он за своими пассажирами, вдруг подумал Рудольф. Может, по утрам составляет их подробное письменное описание?

Лифт, опустившись на первый этаж, остановился. Старый лифтер, открывая перед ним дверь, сказал:

– У вас кровь, молодой человек. На голове.

– Благодарю вас, – ответил Рудольф.

Больше лифтер не произнес ни слова. Рудольф, пройдя через гулкий холл, вышел на темную улицу. Вытащив из кармана носовой платок, приложил его ко лбу. Вскоре он пропитался кровью. После битв остаются шрамы, успокоил он себя.

Он шел, и звуки его шагов отзывались эхом на пустынной улице. Он шел на яркие огни Пятой авеню. На углу поднял голову, посмотрел на табличку. Шестьдесят третья улица. Рудольф колебался, не зная, как поступить. Отель «Сент-Мориц» находился на Пятьдесят девятой, рядом с Центральным парком. «Номер 923». Почему бы не совершить легкую утреннюю прогулку на свежем воздухе? Промокая сочившуюся кровь, он направился к отелю.

Он не помнил, как там оказался.

Нужно попросить у нее прощения, поклясться: «Я сделаю все, что ты захочешь!» Признаться ей во всем, предать самого себя, очиститься от скверны, кричать во все горло, кричать о своей любви, предаться любимым воспоминаниям, забыть о похоти, вернуть нежность, мирный сон, забыть…

В холле никого не было. Ночной портье, сидевший за своим столом, без всякого любопытства посмотрел на него. Он давно привык к возвращению одиноких мужчин-постояльцев, которые долго бродят по давно уснувшему городу.

– Номер девятьсот двадцать три, – сказал он в трубку местного телефона.

Рудольф услыхал гудки. Это оператор звонил в номер. После десятого гудка он повесил трубку. На часах в холле было 4.35. Все ночные бары в городе вот уже тридцать пять минут как закрылись. Он, не торопясь, вышел из холла. Пришлось и заканчивать этот день в одиночестве. Так же, как начал его. Ну и ладно.

Рудольф окликнул проезжавшее мимо такси, сел в машину. С сегодняшнего утра он начнет зарабатывать по сто долларов в неделю и может теперь позволить себе такси. Он назвал шоферу адрес Гретхен, но когда таксист повернул на юг, вдруг передумал. Нет, ему не хочется видеть сестру, особенно ее Вилли. Они как-нибудь передадут его сумку с вещами.

– Прошу прощения, – сказал он, наклонясь к водителю: – Едем на вокзал Грэнд-Сентрал.

Хотя Рудольф и не спал целые сутки, без тени сонливости явился на работу в девять часов в магазин Дункана Калдервуда. Рудольф не стал пробивать время прихода. Время строгой дисциплины для него навсегда минуло.

1950 год

Томас, набрав на замке нужную комбинацию цифр, открыл свой шкаф в раздевалке. Вот уже несколько месяцев, как каждый шкаф оборудовали своим замком, а членов клуба убедительно просили оставлять свои бумажники и кошельки в конторе, где их запечатывали в конверты из плотной бумаги и прятали в сейф. Это решение «протолкнул» Брюстер Рид, чей талисман, сотню долларов, вытащили из нагрудного кармана пиджака днем в субботу, когда Томаса не было – он уехал в Порт-Филип. Доминик с большой радостью сообщил ему об этом днем в понедельник, когда Томас вышел на работу.

– Наконец-то, – сказал он, – все они убедились, что в этом виноват не ты, а я не приглашаю сюда на работу воришек. Какие все же они негодяи!

Доминик даже сумел договориться с руководством, чтобы Тому увеличили жалованье на десять долларов, и теперь он получал сорок пять долларов в неделю.

Том разделся и надел спортивную форму, потом боксерские ботинки. Теперь он вместо Доминика вел пятичасовые занятия по ритмической гимнастике, после чего в зале оставались один-два члена клуба. Они просили его побыть их спарринг-партнером, побоксировать на ринге пару раундов. Он научился у Доминика особому трюку – внешне выглядеть очень агрессивным, не нанося при этом сопернику чувствительных ударов и сам избегая этого по возможности. Еще он четко усвоил одно правило Доминика: «Надо делать все, чтобы члены клуба поверили, что ты можешь научить их правильно вести бой».

Он не дотрагивался до своих четырех тысяч девятисот долларов, лежавших в его личной ячейке в сейфе в банке Порт-Филипа, и по-прежнему обращался к Синклеру вежливо, называя его «сэром», встречаясь с ним в раздевалке.

Ему нравились занятия по ритмической гимнастике. Но в отличие от Доминика, который просто задавал тренирующимся ритм, Том сам выполнял все упражнения вместе с группой, такие, как приседания, круговые движения ногами, имитируя езду на велосипеде, ходьба с широко расставленными ногами, сгибание коленей, наклоны с касанием пола, отжимание в упоре и все такое прочее. Такие физические упражнения помогали ему поддерживать хорошую спортивную форму, и в то же время доставляло громадное удовольствие наблюдать за тем, как эти дородные, надутые от важности люди тяжело пыхтели и потели от напряжения. Голос у него тоже изменился, в нем появились командные нотки, и теперь он не так был похож на мальчишку, как прежде. Впервые он просыпался по утрам без дурных предчувствий и не боялся, что с ним сегодня непременно должно произойти какое-то несчастье, которое он не в силах предотвратить.

После занятий по ритмической гимнастике Томас вошел в боксерский зал и увидел, что Доминик с Гринингом надевают боксерские перчатки. Доминик простыл и накануне немного перебрал. У него были красные глаза, и он очень медленно двигался. Доминик выглядел таким бесформенным в своем мешковатом спортивном костюме, с растрепанными волосами, среди которых поблескивала его лысина в свете ярких ламп над головой. Грининг, слишком высокий для своего веса, нетерпеливо, агрессивно двигался в своих боксерских ботинках по матам, издавая кожаными подошвами резкие, сухие звуки. Глаза его, казалось, обесцветились под льющимся сверху светом, а белокурые короткие волосы отливали серебром. Во время войны он служил в морской пехоте в звании капитана и даже получил какую-то серьезную награду. Очень красивый мужчина, с прямым носом, крепкими скулами и розовыми щеками.