– Господа Совет и… помощники. – Мишка окинул взглядом строй отроков первого десятка. – Да вы подходите поближе, ребята, разговор сейчас будет свойский – промеж родни.

Подчеркивая «демократичность ситуации», Мишка спешился, Дмитрий тотчас последовал его примеру. Отроки, сломав строй, образовали полукруг, в центре которого оказались Мишка, Дмитрий и Демьян. За спинами отроков высились в седлах воевода, староста и старший наставник Младшей стражи.

– Напоминаю: внутри своего, родственного, круга мы вправе говорить все и обо всем, но не вынося эти разговоры за пределы нашего Совета.

Парочка голов тут же обернулась на Корнея, Аристарха и Алексея.

– Ну-у, Иоанн, Фаддей, – Мишка укоризненно покачал головой – неужто все, как детям малым, объяснять надо?

Янька смущенно засопел, а Фаддей, видимо чисто машинально, притронулся к рукояти меча. Действительно: Корней – глава рода, Алексей, считай, родня, а из рук Аристарха-Туробоя получен этот самый меч. Какие уж тут тайны?

– Вы сейчас слышали, как я хвалил рядовых отроков и ругал урядников. – Мишка выдержал паузу и огорошил аудиторию: – Вам же следует знать, что ни похвала, ни порицание, высказанные мной, особого значения не имеют.

Над собравшимися повисла недоуменная тишина, не нарушенная даже универсальным «кхе» Корнея.

– Непонятно? – задал Мишка риторический вопрос. – Давайте разбираться по порядку. Чего стоит наша сегодняшняя победа? Стоила ли она тех криков и восторгов, которые были? Стоила ли она того количества болтов, которое было нами раскидано? Стоила ли она тех надежд, которые на Младшую стражу возлагались? Нет, нет и нет!

Теперь недоумение уже не было молчаливым – послышались и недовольный ропот, и корнеевское «кхе», и что-то невнятное, но явно ругательное, произнесенное вполголоса Демьяном. Даже Дмитрий повернулся было к Мишке, чтобы что-то сказать, но все же сдержался.

– Еще раз повторяю: нет! – повысил голос Мишка. – Потому что не победить мы не могли! Считайте сами: сто десять наших выстрелов из самострелов, около сорока выстрелов девок и баб, да еще семь десятков латной конницы, которая могла ударить ляхам в спину. А ляхов было всего семьдесят, из них в хорошем доспехе меньше двадцати, и такого отпора от нас они не ждали. Достаточно было всем нам правильно и вовремя выстрелить по одному разу, и их бы не стало. Сразу! Вмиг! Вместо этого: четверо раненых у нас, четверо раненых и двое убитых в селе, двадцать восемь ляхов на счету баб да девок, четверть болтов истратили, да еще троих казнить пришлось. За что нас хвалить?

С другой стороны, шесть урядников из одиннадцати в бою оказались впервые. Тут за собой самим-то уследить – дело непростое, а им надо было еще и за десятью отроками присмотреть, притом что и младшие урядники про свои обязанности позабыли. Да, не справились, да первый блин комом, но могло ли быть иначе?

Так как же нам оценить то, что сегодня случилось? Оценить только для себя, потому что рядовым и урядникам мы уже все, что нужно, сказали, оценить для себя, потому что именно нам надлежит сделать так, чтобы сегодняшние ошибки больше не повторялись. Ну, кто-то хочет что-нибудь предложить?

Мишка в очередной раз оглядел всех, задерживаясь взглядом на каждом лице. Только ожидание, даже у зрелых мужей, никто ничего предлагать и не собирался – ждали его слов.

– Вспомните, как отзываются родители на первый шаг, сделанный их ребенком или на сказанное им первое слово. Радуются, гордятся, хвалят. Но долго ли длятся эти радость и гордость? Долго ли звучат похвалы? Вовсе нет. Очень скоро их сменяют порицание и поучения: «Не ходи по грязи!», «Не спотыкайся, смотри под ноги!» Уже не радуются, а огорчаются, если дитя шепелявит или долго не может выговорить «р». Вот так и мы сегодня похвалили наше дитя – Младшую стражу – за первый, еще нетвердый шаг, за первое, пусть и невнятное слово. Потому, что они были первыми! Но больше за то же самое хвалить нельзя, потому что тогда походка нашего ребенка так и останется нетвердой, а речь невнятной.

Мишка поймал себя на том, что невольно копирует интонации Нинеи и его так и тянет изобразить улыбку доброго дедушки.

«Черт вас дернул, сэр, вспомнить волхву, да еще сравнить ее с отцом Михаилом! Они разными вещами занимаются – Нинея действительно управляет, а отец Михаил учит… учил делать выбор между добром и злом. Да нет же, не учил, а учит до сих пор и еще долго учить будет!»

Сбившись, потеряв последовательность аргументов, Мишка разозлился и перешел на командный тон:

– Для того вы, уже имеющие какой-никакой боевой опыт, и ставитесь отныне над урядниками! Спрос за то, как они будут командовать своими десятками, теперь будет с вас! А вы, – Мишка сделал широкий жест в сторону стоящих полукругом опричников, – запомните особо: вам не величаться навешенными мечами перед иными отроками надлежит, а помнить, что спрошу с вас за каждый впустую выпущенный болт, за каждый промах…

«Остановитесь, сэр, вас уже несет!»

– …за каждого убитого, за каждого раненого…

«Сэр, у вас запоздалый отходняк…»

– Если хоть одна сука… своей рукой порешу!!! Как этих сегодня…

«Прекратить!!!»

– ….я вас, мать… – Мишка хватанул воздух широко открытым ртом, рыскнул туда-сюда наливающимися кровью глазами, но все же сумел остановиться. Некоторое время помолчал, глядя в землю, потом уже совсем тихо произнес:

– На этом все. Дмитрий, командуй дальше, если что, я в церкви.

Мишка осторожно, стараясь не производить ни малейшего шума, вынырнул из воды под самым бортом ладьи. Рядом, одна за другой появились еще пять голов опричников и разведчиков – сотник Младшей стражи взял с собой только тех, кто уверенно чувствовал себя как в воде, так и под водой, не боялся темной ночной реки и мог пронырнуть достаточно большое расстояние, несмотря на то, что довольно сильно мешал самострел.

Вообще-то освещенный лунным светом борт ладьи был не самой лучшей исходной позицией для абордажа, но на берегу, к которому была причалена ладья, в кустах ждали остальные опричники и разведчики, а чуть дальше в седлах дожидались сигнала два десятка погостных ратников. Задача Мишкиной группы состояла в том, чтобы ударить в спину ляхам, когда все их внимание будет привлечено к берегу.

Мишка щелчком сбил капли воды с густо смазанной жиром, чтобы не размокла, тетивы и прислушался к происходящему на ладье. Оттуда доносились негромкие голоса и возня, сопровождающая укладку груза, – ляхи старались не шуметь. Чуть громче других доносился один властный голос, распоряжавшийся погрузкой, поторапливающий остальных, но в то же время постоянно требующий тишины и осторожности.

«Крысятничают панове. Работают ночью, не зажигая огня, пленных не грузят, только товар, видимо, с погостного склада, таскают на себе – ни лошадей, ни телег. Собрались, значит, кинуть подельников – стырить, сколько получится, добычи и смыться».

Шум на ладье начал стихать: из реплик ляхов было понятно, что они собрались сделать еще одну ходку к складу и обратно к ладье. Расстояние от причала на берегу Случи до Княжьего погоста было около полуверсты. Здесь в Случь впадал то ли широкий ручей, то ли узенькая речка, по которой дреговичи, собираясь на осеннюю ярмарку и одновременно для уплаты податей, без проблем поднимались на своих челнах-долбленках, а вот ладья в узкое и мелкое русло не влезала.

Судя по звукам, на ладье осталось двое. Один из оставшихся – обладатель властного голоса, отдававший распоряжения. Его передвижения постоянно сопровождались деревянным стуком, видимо, при ходьбе он опирался на палку – то ли хромой, то ли раненый. Обращались к нему уважительно – пан Торба. Стук палки, на которую опирался Торба, удалился в сторону кормы, а громкое сопение второго раздавалось где-то в середине корпуса, похоже было, что лях перекладывает поудобнее груз.

«Так, сэр, минут десять – пятнадцать туда, столько же обратно, ну и минут десять, может быть, чуть больше, там. Минут сорок у нас есть. Пора, пожалуй».