— Биг! — закричал он вдруг в голос, хрипя, срываясь. — Да где ж ты, малыш, отзовись?! Ой, старый дурак, упустил, оставил! Оставил одного за Барьером! Би-и-иг!!!

Даже эхо не прокатилось под сводами пещеры — не криком под ними прозвучал голос Отшельника, а прошелестел еле слышным сипом.

А перед внутренним взором уже плыло иное: зеленоватые стены, зеленоватые матрасы, даже потолок — зеленоватый. А в углу мешок. Нет, не мешок. Это человек, он забился в угол и тихо дрожит, бормочет под нос чего-то, не разберешь: «Никто к вам, ублюдкам и негодяям, не приидет, никто! Ибо погрязли… И грядет суд последний! И ангел божий уже среди вас!» Человек вдруг вскочил, попытался расправить руки, но не смог — они у него были связаны, как расправишь? Не то!

Отшельник сунул палец под краник, слизнул каплю. Ага, вот она! Трубочка лежала за третьей слева пустой банкой. Отменно! Он тут же подхватил ее, опустил в пойло, зачмокал, засосал… Еще немного и все придет в норму. Он про-зреет окончательно. И тогда он отыщет Бига, он найдет этого непутевого молокососа! В голове просветлело. Да и пещера сразу наполнилась голубоватым сиянием. Нет, врешь! Это от его головы исходит сияние, это его сверхмозг начинает оживать. В пещере нет иных источников света. Только он сам. Это другим кажется, что пещера освещена, они мнят, им можно. Но он знает все! Свет идет только от него. Это ему Силы Зла, рекомые в простонародье мутацией и прочей мурой, дали больше, чем другим. Так уж устроен этот темный свет — у одних убывает, к другим прибывает. За Барьером нет такого. Там живут миллиарды. Там выжили все. А тут из трехсот миллионов осталось не больше сорока тысяч, да плюс еще тысяч двести уродов и преступников, вышвырнутых в Резервацию из Забарьерья. Это за сто с лишним лет! Вот тебе и мутация! Никто не ожидал, что из каждого десятка тысяч обычных людишек выживет один, приспособится, обустроится как сможет. Они думали — все передохнут за тридцать—сорок лет, за срок, который был нужен для полного перехода на полную автоматику. Вот вам и не передохли! Правда, сейчас уже меньше, значительно, меньше. Отшельник тяжко вздохнул. Оторвался от трубочки.

Перед глазами стоял Пак. Этот вечный, неубиваемый Пак Хитрец! И его наградила мать-мутация, так-ее-перетак! Четырехглазый сидел за столом и за обещеки наворачивал из белой плоской миски какую-то белую в крапинках дрянь.

— Эй, Хитрец! Ты слышишь меня? — спросил Отшельник, не раскрывая клювика.

Пак вздрогнул и чуть не подавился. Он явно услышал вопрошающего. Рука с ложкой застыла у рта, медленно опустилась.

— Где Биг?

— Откуда я знаю?! — прохрипел Пак. — Не трогай меня! Я не хочу назад!!! Уйди! Уйди добром! Или я расколочу свою башку!!!

— Вас ис… Что эт-то? Что-о?! — вдруг вплелся перепуганный женский голосок.

И Отшельник увидел сидевшую напротив Пака размалеванную, лихую девицу с пегими, пышно взбитыми волосами и торчащей из-под халата увесистой грудью. Это лишнее. Ну их всех.

— Не надо говорить вслух, — сказал он жестко. — Ты что, Пак, забыл, как со мною надо разговаривать? Говори про себя, не бойся, я все услышу. Не надо пугать свою подружку. Ведь ты, как я погляжу, неплохо там устроился?

«Я не хочу в Резервацию! Я лучше сдохну!»

— Никто не собирается тебя тащить назад, чего ты переполошился, щенок?! Жри свою баланду и не дергайся! Гляди, подружку заикой сделаешь! И отвечай, когда старшие тебя спрашивают — где Биг?

Пак насупился, набычился, уставился в тарелку. Есть он явно не мог. В голове у него стояли потемки. И на вопрос он ответить не мог при всем желании, теперь Отшельник это ясно видел.

«Была заваруха, бойня была, — Пак ворочал мыслями как булыжниками, — дикая бойня! Меня всего издырявили, до сих пор шум в ушах. Ни хрена я не помню, отвяжись, я не хочу вспоминать! Я хочу забыть про все! Я никогда не вернусь! И мне незачем вспоминать все это, понял?!»

— Понял, — ответил Отшельник. — Катись, Пак, куда хочешь. Мне до тебя дела нету. Только помни, это еще не бойня была. Бойня впереди. Ну ладно, прощевай. Хитрец, опять ты всех перехитрил. До встречи!

«Нет уж, прощай навсегда. Отшельник! Навсегда!» Из хобота у четырехглазого потекла кровь. Видно, не совсем еще оправился после передряги, слабенький, доходяга. Жаль его. Ну да ладно! Отшельник напряг мозг, но ничего не смог разглядеть. Тот сектор, где обычно присутствовал Биг, молчал. Там было пусто. Не темно, не пестро, не светло… а просто пусто. А означать это могло одно — Бига нет. Его нет на Земле. Он ушел в заоблачные выси. А может, окунулся в океан мрака, перекинулся, уплыл в своей колыбели к исходу. И ему теперь все равно, он там, где всем и все все равно. Эх, малыш, малыш!

Отшельник взглянул на каплю, повисшую над грязной, давно непрозрачной банкой. Сегодня он еще поживет. А потом? Да чего уж там, прожить бы хоть сегодняшний день! Острая мысль вдруг резанула под сердцем… да-да, не в голове, не в мозгу, а под сердцем: он не имеет права уходить, он обязан убедиться, что малыш мертв, он должен его разыскать… но как?! Надо идти туда! Но он стар и немощен. Он не может уже ходить по пещере. Надо идти! Нет, ни за что! Он не пойдет на переселение, он не бросит своего тела, это гибель, это лютая смерть вдалеке от самого себя! Никогда! Он снова присосался к трубочке, пойло побежало внутрь, исцеляющим огнем побежало. Надо замкнуть. Вот и все! Он отбросил трубочку. Отпихнул ножкой банку. Попытался заглотнуть шланг. Вывернуло желчью и вонючим пойлом. Еще раз. Он ощутил, как кишка прошла пищевод, застряла во внутренностях… вот и хорошо, вот и хорошо. Другой конец он натянул на краник, примотал проволокой. Попробовал дернуться — нет, держало крепко. Он привалился к шершавому камню стены. Закрыл глаза. Теперь можно идти. Если агрегат не забарахлит опять, все будет в порядке, он не даст дуба. Идти, идти к Бигу, искать его! Переходить… но в кого? Безумный идиот, беснующийся в клетке? Этот безмозглый убийца Гурыня? Нет. Буба? Похоже, Буба Чокнутый все-таки спятил окончательно и бесповоротно. Грех тревожить его мятущуюся душу. Да, заперли Бубу, судя по всему, накрепко, невелика радость сидеть в дурдоме. Пак? Это был бы неплохой вариант. Но надо дать парню немного пожить, нельзя в него сейчас, нельзя… две смерти за два месяца, это не каждый выдержит, а третью и сам Пак, неубиваемый Пак Хитрец, не перенесет. Мелюзга вся перебита, Хенк — турист, в туриста нельзя. А где, кстати, Хенк? Чернота. Тяжесть в висках. Хенка нет, они убили его. Или он сам напоролся. Бойня. Нет, это еще не бойня. Все еще впереди. Эх, бедолага Биг! Нехорошо тревожить мертвых, Биг, очень даже нехорошо. Но ради тебя придется…

Низенький и пузатый турист долго звенел связкой ключей. Потом открыл дверь, бормоча что-то маловразумительное под нос и глядя на ключи, как на невесть откуда взявшуюся диковинку. Затем он сунул их в карман. Вытащил из прозрачного пакетика розовый кругляш, помахал перед самым носом узника.

— Ну что, очухался, ублюдок? — спросил он с вежливой улыбкой.

Пахло завлекательно. У Гурыни из пасти потекла вдруг едкая и обильная слюна. Он шумно облизнулся, клацнул зубами. Турист говорил вполне понятно, не то что раньше, когда они лопотали на жуткой тарабарщине. Только малость пришептывал… и улыбался все время. Гурыня не доверял тем, кто все время улыбался — обжулить хотят! — в поселке улыбчивых не любили, чего это вдруг щериться перед каждым, может, он тебе сейчас в рожу даст, а сам щерится?!

— Чего надо, падла? — спросил он задавленно и глухо. И тут же получил кулаком в нос. Упал, вызверился затравленным красным глазом, не понимая ничего.

— Это тебе за падлу, — пояснил низенький. Гурыня заскрежетал зубами, обломками и остатками. Истерика, трясучка, вот-вот найдет, только этого не хватало еще.

— Да я ж не тебя, я ж к слову, падла… Второй удар — теперь уже ногой — чутьне вышиб ему челюсть, отбросил к стене.

— Это тебе еще разок за падлу!

— Понял! Все понял! — Гурыня приподнялся на четвереньках, ему третий урок не был нужен, дошло. И вдруг ляпнул то, что давило душу: — Когда кончать будете?!