У трёх братьев одно общее поле было. Взошла пшеница одно загляденье. Но разбушевалось небо, побил град ниву младшего брата. Загрустил он, взял посох и отправился в путь-дорогу. Повстречался ему Элия. Схватил парень своего губителя, не пожалел — намылил ему бока. «Чем же я тебе не угодил, что моих братьев пожалел, а меня нет? — И пригрозил Элии: — Подожди. Ещё вернусь!»

У младшего брата была дочь, Кесо. Рассучила она шерсть, спряла пряжу, соткала ткань, сшила куклу, положила около иконы и попросила Лазаре: «Не сердись на отца, прости его за обиду на Элию». Пожалел Лазаре девочку, повёл отца по другому пути, чтоб тому не повстречался Элия. С тех пор и град и мор обходили стороной его семью. И урожай богатый уродился, и со спасителем подружились. Так что же лучше: кулаками размахивать или добром дело решать?

Вот тебе загадка: «Без окон, стен и без дверей, прозрачное и лёгкое, над нами нависает; рукой не дотянуться, как высоко ни прыгать».

«Отгадаешь — мудрым станешь, коль двух братьев назовёшь. Одному лишь трон достался. Свиту другого не сочтёшь».

«Солнцем взят трон золотой, а луной поставлен…»

Весна была и был праздник поклонения деревьям. Мать-землю называли Матушкой. Добрая, благоухающая, тёплая богиня имела много дочерей — покровительниц места. Ни малейшего клочка земли, требующего заботы, не оставляли они без своего внимания. Некоторые превратились в духов дерева; пень и тот обрёл душу. Не веришь? Прислушайся или загляни в дупло, может, и услышишь голоса душ.

Как уже сказали, была весна тёплая. Словно только что вспаханная земля. Привели в поле белого быка с красным крестом на плуге. В первую борозду первые семена рукой и молитвой избранного сеяли. На склонах зеленевших пригорков цвёл миндаль, колыхалась травка. К святому дубу поднимались мужчины в холщовых рубашках, матери в домотканых одеждах, на ногах плетёные лапти, дети в пёстрых одеждах, с подношениями к ангелам-хранителям священного дуба. Дуб назывался Чкондиди (большой дуб). Его охранял ангел, дух дерева. Дух дерева мог переселяться в птиц. Он защищал и деревню, потому и несли к нему подношения: сушёные фрукты, чурчхелу, мёд, орехи и белую пряжу. Каждый ребёнок подвязывал одну нить на одну ветку и загадывал одно желание, просил земных богов: «Белый голубь, белокрылый, пряжу белую в дар прими и одно желание исполни!»

Невидимый повелитель лугов собирал детские желания, наполнял ими хурджин, благословлял засеянное поле, пропахивал белую длинную борозду и исчезал в темноте. Лишь шуршание трав и листьев выдавало его осторожные шаги. Падали на скатерть цветки миндаля и разлетались словно песчинки — это дочери повелителя горстками рассыпали цветочную пыльцу. Богиня плодородия нежная, прозрачная, как крылышки пчелы, перелетала с лужайки на лужайку, с дерева на дерево, с цветка на цветок и, прикрывая волосы, похожие на ветви плакучей ивы, длинным покрывалом из абрикосовых цветов, улыбалась медовыми устами.

Ребята играли в салки, жмурки, догонялки. Из леса выглядывал леший, с горы поглядывал, прищурив один глаз, снежный человек. Окружённые со всех сторон духами, люди накрывали на стол: гоми и надуги, хачапури и пхали, купдари и ветчина, хинкали и рыба, сациви и хашлама, ткемали и назуки — стол ломился от изобилия, птичье молоко и то было на столе. Глава пира ожидал божьего знака — закипало пиво, и это считалось разрешением свыше. Садились пирующие, но ни к чему, кроме хрустящего шоти (хлеба), фазана и цесарки, не притрагивались.

К накрытому столу и проведённой борозде даже боги не опаздывают, а коль случалось запоздать, посол богов Хелсамдзивари напоминал — люди идут и преподносят выпеченные ими лепёшки в форме лозы и винограда. «Хлебцы Агуны» — так их называли в народе. Боги ставили золотые столики, серебряные треноги, и начиналось в золотом шатре под облаками божье пиршество.

Игриси был богом воды, приливов, отливов и наводнения, каплю зря не проливал. У Хелсамдзивари лосося выпрашивали, тот просьбу любимчику рыбаку передавал, который руками мог выловить из косяка, плывущего с Понтийского моря к истокам Ингури, главную рыбину. Тот лицом в грязь не ударил и преподносил богам трепыхающуюся рыбу.

Агуна покровительствовал вину и виноделию. Наполнял до краёв украшенные жемчужинами и драгоценными камнями золотые пиалы, кувшины преподнесённым крестьянами вином и живительной водой, поднимал тост за бога, за мир и спокойствие и выпивал до конца.

Оровела был божеством труда, веселья, пира. (Негоже пировать без труда.)

Все трое, закрыв глаза, делили лосося. Кому выпадала голова — становился во главе пира и запевал, получивший среднюю часть подпевал вторым голосом, а обладатель хвоста — бубнил басом. Разливалась вокруг громозвучная песня. Тут Дидберика появлялся — отменный танцор и музыкант и сказитель с козьей мордой. Стишки умел сочинять — самого лучшего зубоскала в соперники вызывал. Килике велено было забавлять, развлекать, новости пересмеивать, передразнивать, а то и подтрунивать над кем-то. Вино разливалось, песня и стихи разлетались, а как только затвор открывался и живительная вода из земли выливалась, люди голос подавали: сначала тихо, негромко начинали петь, потом песня крылья расправляла, гремела и, разгулявшись, достигала богов — благодатная, чистая, слаженная песня:

Не робкого десятка был парень Вепхиа — отчаянный смельчак, а Ниаморе в любви объясниться не смел: встретит в пути — слово в горле застревает, ночью глаз не мог сомкнуть, днём шатался как пьяный. Узнала Хелсамдзивара, приняла облик его возлюбленной и подкараулила у околицы. Засмеялась, заулыбалась, глазами сверкнула — приворожила парня. Осмелел Вепхиа, признался в любви и повёл домой. Но не понравилась будущей свекрови девушка, не обвела, по обычаю, трижды вокруг очага — значит, на признала в ней невестку, но решила проверить, на что способна, и велела испечь каду, но к очагу не подходить — на это имела право лишь признанная невестка, — масло не расходовать, муку руками выгребать. Пока хозяйка за водой ходила, када подрумянилась. Увидела женщина пышную каду, проверила запасы — заметила, что муки осталось три напёрстка, масла недостаёт.