В аэропорту Веру ждал доктор Мокимото. Прежде чем протянуть ей руку, он внимательно оглядел ее от кончиков сандалий до золотистой, взбитой по моде прически.

— Учитель! Как я рада…

Профессор расплылся в улыбке:

— Все прекрасно, Вера. — Он привлек ее к себе и, заглянув в глаза, спросил: — Ты все-таки выходила в открытый космос?

— И да и нет, учитель…

— Все-таки чего больше — «да» или «нет»?

— Больше «нет». Была только иллюзия выхода в пустоту.

Мокимото от души рассмеялся, глядя на ее смущенное лицо:

— Какие-нибудь фокусы с эффектом присутствия?

— Да, учитель. Нас ловко одурачили. Хотя ощущение было полным.

— Вот и отлично, Вера. Но ты еще не утратила желания плавать в пустоте?

— С меня достаточно и иллюзии.

— В наш век иллюзии подчас реальней действительности, Вера.

— И часто дороже.

— Иллюзии всегда ценились высоко. Ты устала? И недовольна собой?

— Да, учитель. Полет к Земле был утомителен. Прежде чем войти в плотные слои атмосферы, корабль два раза облетел шарик.

— Шарик? Как непочтительно ты именуешь нашу планету!

— Совсем нет. Я уважаю нашу неповторимую Землю. Но она действительно уменьшается до шарика, когда ракета облетает ее за полтора часа.

— Опять иллюзия. Земля огромна и прекрасна.

— Ну конечно, учитель! У меня такое убеждение, что Земля неповторима, что она чудо из чудес и равной ей нет ни в нашей Галактике, ни во всех других звездных архипелагах.

Доктор Мокимото закивал головой, взяв ее под руку, повел вниз по знаменитой мраморной лестнице, ведущей из аэровокзала на площадь, пеструю от множества машин всевозможных марок, окраски, размеров — от крошечных малолитражек до гигантских туристских аэробусов. Людской поток стекал по сверкающей лестнице и, разбившись на сотни ручейков, тек в сторону машин. Аэробусы, вращая гигантскими винтами, грузно поднимались над пальмами, окаймляющими площадь, и уплывали в слепящее небо. Жужжали авиетки, бесшумно двигались электромобили.

Вера с наслаждением откинулась в кресле авиетки.

— Я совсем отвыкла от земного притяжения, хотя ракета и сделала лишний виток, чтобы мы освоились с земным тяготением. Мне и в голову не приходило, что я такая тяжелая. Прямо ноги подгибаются. — Она жадно вдохнула чудесный аромат, наполнявший кабину. — Что это? Учитель? Неужели?

— Твоя орхидея. Вот она! — Он торжественно повел рукой к противоположной стенке, где в хрустальном вазоне с влажным мхом находился цветок орхидеи необыкновенной формы и окраски. — Я не взял цветок, чтобы не повредить в толпе и не привлекать публику его необыкновенным ароматом. Запах твоего цветка присущ только такому созданию, как ты, Вера.

— Как я благодарна вам, учитель! Он действительно прелестен и пахнет еще лучше, чем я предполагала.

— И главное, он не ядовит. Как это тебе удалось?

— Сама не знаю.

Доктор Мокимото умолк: надо было очень осторожно взлететь и занять воздушный коридор, ведущий в сторону института. Компьютер-диспетчер назвал высоту и указал курс, как только Мокимото набрал шифр на пульте управления.

Авиетка с эмблемой института — цветком лотоса на фюзеляже — с легким жужжанием помчалась в сторону океана. Теперь можно было всецело положиться на автоматику, и доктор Мокимото повернулся к спутнице лицом:

— Я должен поздравить тебя, Вера…

— Да, да, благодарю, орхидея прелесть.

— О Вера, орхидея стоит особняком, ты и здесь добилась великолепного решения, я же имею в виду твой полет на «Сириус».

— Учитель! Не напоминайте мне об этом печальном странствии. Я ничего толком не установила, ничего не добилась, только внесла сумятицу в этот запутанный вопрос.

Лицо Мокимото стало серьезным, даже приобрело суровое, осуждающее выражение:

— Все это я отношу за счет усталости, Вера, а также за счет изменения силы гравитации. То, что ты называешь «сумятицей», и есть, пожалуй, то главное, что в данном случае было необходимо для подхода к решению задачи. В твоей «сумятице» определилось несколько направлений, по которым надо идти, чтобы справиться с синезеленой водорослью. Между прочим, она появилась и в бассейнах нашей лаборатории, а сегодня утром я нашел ее в графине с водой, который всю ночь простоял в холодильнике. Ты не находишь, что она позволяет себе слишком многое? Не так ли?

И учитель и ученица рассмеялись не столько от шутки, сколько от радости, что они снова вместе, что летят в милые их сердцу места, что скоро возьмутся за прерванную работу, что все опять идет по-старому.

— Ну, а вы чем занимались, учитель? — спросила Вера. — Неужели тоже этой противной водорослью?

Доктор Мокимото кивнул:

— Да, Вера. Я-то действительно почти ничего не сделал, пока ты там вносила «сумятицу».

— Ну, а это «почти»?

— Я, как и многие, искал причины, вызвавшие бурный рост водорослей. Я занялся историческими сведениями о синезеленой.

— И я! — радостно воскликнула Вера. — Мне прислали невероятное количество сведений. Пришлось оставить часть вещей, и в чемодан еле вместились все фильмы, хроники, статистика, фотографии. Посмотрите, сколько там всего!

— Иначе и не могло быть, ведь ты моя ученица и всегда смотришь в корень вещей!

— Я получила сведения об отрицательном экологическом фоне за все прошлое столетие. Особенно много вреда причинено биосфере во второй половине двадцатого века, когда только еще входили в жизнь электрические двигатели, а почти вся энергетика потребляла уголь, торф, нефть; тогда неразумно использовали минеральные удобрения, ядохимикаты… Да что я вам все это перечисляю, учитель, ведь я только повторяю ваши же слова…

— Мне приятно их слышать, Вера. Очень приятно. Да, все это так. Я также учитывал последствия нарушений в биосфере. Они, эти последствия, известны всем. Найдены причины, послужившие толчком к вспышке «синезеленого пламени», как недавно выразился один поэт, кстати твой соотечественник. Действительно, сказалось засорение океана в прошлом веке, хотя до недавнего времени нам казалось, что океан очистился от вредных примесей. Особые виды планктона, созданные в многочисленных научных учреждениях, нейтрализовали ртуть, кадмий, стронций…

— И неожиданно появились вновь.

— Всплыли из глубин океана, просочились из шахт, вырвались из свинцовых контейнеров, куда их прятали.

— Все это есть в моих записях.

— И ты, вероятно, считаешь, что вредные вещества и есть главная причина катастрофы?

— Конечно, учитель! Неужели вы другого мнения?

— Видишь ли, Вера, все посторонние примеси послужили только искрой для большого пожара. Материал же подготовили мы сами. Здесь мы шли по стопам наших предков: старались как можно больше получить от природы, нарушая ее элементарные законы…

Вера слушала с загоревшимися глазами, хотя доктор Мокимото опровергал все теории, в том числе и ее выводы, вынесенные в часы раздумий на «Сириусе». Неожиданно доктор Мокимото замолчал, разглядывая тянувшийся внизу ослепительно белый пляж, усеянный крохотными фигурками купальщиков, разноцветными кружками зонтов, затем его внимание привлекла встречная машина; в ее прозрачной кабине сидело несколько девушек-студенток и седой краснощекий мужчина. Мужчина оживленно жестикулировал, сидя в кресле пилота. Ни он, ни студентки не заметили, как доктор Мокимото и Вера помахали им рукой. Это профессор зоологии Уайвилл летел куда-то с группой своих учениц.

Доктор Мокимото улыбнулся и, прищурясь, несколько секунд разглядывал далеко в море длинное грузовое судно. Казалось, оно стоит в ярко-синей воде, распустив длинные белые усы.

— Между прочим, Томпсон Уайвилл, — сказал наконец доктор Мокимото, — не без оснований считает, что одна из причин агрессии синезеленой водоросли состоит в том, что этот живой организм, как и многие в природе, переживает цикл наибольшего подъема.

— Я помню, вы говорили об этом в одной из своих лекций, так при чем же здесь этот Уайвилл? — Вера сказала это, не скрывая своей неприязни к профессору.