— Вчера. Он к Натахе на хату завалился с авоськой, полной бутылок. Сказал: «Девочки, я здесь, чтобы устроить вам праздник». Устроил. Надрался как свинья. И ронял все время слезу.

— Чего так?

— Говорит, устал, смерть свою чувствует.

— С чего это? — удивился Художник.

— Белая горячка.

— Что же ты его не расслабила?

— А, вас всех расслаблять, — поморщилась Галка. — Много вас таких.

Художник кивнул. Потом развернул ее к себе лицом и хлестнул ладонью по щеке.

— Ты забылась, сука. Кто мы и кто ты… Она испуганно посмотрела на него. И поспешно воскликнула:

— Ну ты что, Художник? Я же шучу!

— Где он сейчас?

— У Натахи. У нее выходной. И она его ублажает.

— Сможешь вытащить его по телефону к себе?

— Попытаюсь. А как?

— Не знаю. Уговори… Договорись встретиться в городе. Посадишь в машину. Потом остановишься и выйдешь из салона. Поняла, ласточка?

— Молодец, — он поцеловал ее.

Галка встретилась с дядей Лешей у памятника Гагарину. Старый милиционер немножко протрезвел. Она поцеловала его и потащила к машине.

Он сел на переднее сиденье. Тут подошел Художник и устроился сзади.

— Привет, дядя Леша.

Он посмотрел на Художника и бросил:

— Здоров, коль не шутишь.

Шайтан распахнул дверь со стороны водителя:

— Вали, Галка. Нам поговорить надо.

— Но как…

— Я сказал — вали.

Она нерешительно вышла из машины и пошла к остановке автобуса. Обернулась — в ее глазах была боль. Подняла руку, остановив такси.

— Проедемся, — сказал Художник.

— А что, пожар? — спросил дядя Леша.

— Потолкуем.

— А сам позвонить не мог? Зачем Галку прислал?

— Мы тебя не могли найти. А поговорить срочно надо, — пояснил Художник. — Есть новости кое-какие.

— Ну что ж не потолковать, — с грустным пониманием произнес дядя Леша. И весь как-то обмяк.

Они выехали за город. Художник боялся, что дядя Леша наделает глупостей. Но тот сидел равнодушно. Они перебросились только несколькими словечками. Разговор не клеился.

«Опель» остановился. Рядом были те самые Бровинские болота.

Художник распахнул дверцу, морозный воздух защипал щеки, но не кусаче, а бодряще.

— Зря вы так, — дядя Леша окончательно протрезвел. Руки его немножко тряслись. — Зря.

— Бурнуса арестовали. Калача арестовали. Они поплыли, — оправдываясь, произнес Художник. — Тебя сломают, дядя Леша… Сломают.

— Эх, Художник. Я сколько раз тебя вытаскивал. Ты же мне жизнью обязан,

— По обязательствам в наши времена платят только дураки, — пожал плечами Художник, стараясь не встречаться взглядами с дядей Лешей.

— Да, — кивнул тот.

В старом менте сейчас был не страх, а какая-то глубоко засевшая грусть. И разочарование. Он произнес:

— А я тебя, можно сказать, любил. Наверное, как сына.

— Дядя Леша, не дави на слезу.

— Художник, давай его в Мексику отправим, — предложил неожиданно Шайтан. — Недорого обойдется-то.

— Нет. Это не решение… Выходи из машины. Дядя Леша неспешно вышел и пошел по снегу. Легкие ботинки погружались в пушистый снег. Он ощущал, что ему в затылок смотрят. Остановился, обернулся.

Художник подошел к нему, держа руку под своим дорогим .кашемировым пальто, и встал напротив.

— Чего медлишь? — спросил дядя Леша.

— Извини, дядя Леша, — Художник вскинул руку. Щелкнул выстрел…

— Киска нужна, чтобы развлечься, — объяснил Муха подвалившей к его машине крепкой, с цепкими глазами, полноватой даме лет сорока.

— На ночь? — осведомилась она, глядя на хлюпкого мужичонку в стильном костюме, сидевшего за рулем новенькой «Вольво».

— Ну не на день же.

— Сорок, — сказала бандерша. — Зелени. Она верховодила на точке недавно и о Мухе еще не была наслышана.

— Подойдет.

— Выбирайте, — она повернулась и крикнула:

— Девочки. Девочки выстроились в шеренгу, как на плацу. Зрелище было фантастическое — шеренга шлюх на центральной московской улице. Во взглядах многих была мольба. Клиент означал, что будут деньги. Будет чем расплатиться за жилье. Будет, на что надраться виски и прикупить шмоток. И сходить в кабак. В отличие от дорогих офисных и гостиничных шлюх, этим девахам, которые понаехали с Украины, Молдовы и черт-те откуда, не нужны массажеры, салоны и дорогая косметика. Их запросы куда скромнее — прежде всего вырваться из мутного, беспросветного, серого, нищего мира, окружавшего их дома. Их, как мотыльков, тянули огни Москвы. И многие из них, как мотыльки, сгорали здесь.

— Поглядим, — Муха вылез из машины. Одна из шлюх ему подмигнула — с ней они были в прошлый раз. Но он скользнул по ней равнодушным взглядом. И выбрал черноволосую, с царапиной на губе, девушку.

— Только не обижай нашу девочку, — сказала бандерша получив деньги. — Они ласковые. Это как кошку бездомную обидеть, — вдруг с искренней грустью вздохнула она.

— Я что, не похож на порядочного человека? — улыбнулся несколько гаденько Муха и тронул машину с места.

Брюнетка тут же принялась за работу, руки ее полезли за рубашку и ниже, но он оттолкнул ее.

— Не терпится? Сиди тихо.

— А ты не «садик»?

— Я — Муха. И вообще, закройся. Ты языком по-другому работать будешь.

— Как хочешь, — она обиженно отвернулась, глядя на пробегающие за окном сияющие витрины и переливчатые огни вечерних реклам.

У Мухи была одна простительная слабость. Он имел возможность заказывать любых девочек, при желании даже бесплатно. Но он обожал именно шлюх с улицы. Не пугала даже опасность подцепить от них заразу. Он наслаждался самим процессом: ему нравилось останавливаться на машине и выбирать их, стоящих в ряд, на фоне городских огней, как вещи в витрине. И нравилось то, что происходило потом.

Пару раз он влетал с ними. Одна шлюха пыталась его наклофелинить, но он эти фокусы знал. Другая навела на него разбойников. Они приняли его за обычного лоха, вытряхнули карманы, где у него было полтысячи баксов. И потом долго жалели, поскольку разбор ждать себя не заставил.

Но чаще все проходило нормально, к обоюдному удовольствию клиента и проститутки.

Муха засвистел привязавшийся мотивчик новомодного шлягера.

Есть идиоты, любящие беседовать со шлюхами — таким способом убегают от одиночества и снимают стресс. Но на то они и идиоты. Муха себя к таковым не относил.

Он представил, как сейчас пропустит ее в прихожую. Потом в комнату. Кинет на просторную трехспальную кровать, не собираясь раздеваться. Она будет что-то лепетать, якобы возбуждая его страсть. Но так его не возбудишь. Он будет кивать, глядя ей прямо в глаза. Под потолком засияют несколько стосвечовых ламп, они будто пронзят ее насквозь. И тогда его пальцы сомкнутся на ее шее. Она захрипит, и он увидит в ярком свете ламп в ее глазах мечущийся предсмертный ужас.

Он отпустит ее, довольный и расслабленный. Нальет ей виски. А потом все будет, как и должно быть в подобных случаях.

Он свернул во двор. Вышел из машины.

— Вылезай, белоснежка. Приехали.

Она вышла из машины. Скромно одернула юбку. И, цокая каблуками, устремилась за ним к подъезду…

В подъезде их и ждали. Точнее, ждал. Один человек.

Муха сразу получил удар в солнечное сплетение. Согнулся. Осел на желтый кафельный пол, замусоренный выпавшими из почтовых ящиков бесплатными газетами и бумажками с рекламками магазинов фирмы «Партия» и недорогого ремонта квартир.

— Мы с дядей прогуляемся. А твоего духу чтоб здесь не было, — кинул верзила проститутке.

Замашки у шлюх, как у дворняг. Они привыкли выживать в этом полном опасностей и смертельных ловушек городе. И отлично чувствуют, где могут огрести по первому разряду, так что два раза упрашивать их удалиться не приходится.

Спотыкаясь, она выбежала из подъезда и устремилась со двора.

Гурьянов встряхнул Муху. Взял под руку.

— Очухался? Сейчас мы выйдем, сядем в машину. Взвизгнешь — убью, — он продемонстрировал ствол. Муха кивнул. Он знал, что незнакомцу сдержать слово не сложно. Действительно, так и убивают. Кто помешает нажат на спусковой крючок? Никто. Поэтому он сказал: