Со своего левого фланга я похода «папы» не ожидал, но ждал татар, поэтому, пока было время, готовил оборону. От «истинных христиан — католиков» на всех направлениях я ожидал акций, что-то типа отравления колодцев и разбрасывания «чумных одеял». На морских участках — каперских войн.

Лоев я сначала думал сделать ярморочным городком, но передумал, и поставил кордоны по всем направлениям и охрану у закромов. Урожай кукурузы и картофеля мы почти весь оставили на семена. Ну или на «чёрный день», который, по моим расчётам, в эту зиму не ожидался.

На вырученные от продажи арбузов и стройматериалов деньги город закупил семена озимой ржи и пшеницы. Поля, после льна удобрили золой и известью, перепахали и засадили озимыми. Казённые амбары, заглубленные в песчаную почву, были набиты «под завязку».

По переписи, к зиме, у нас в городе проживало две тысячи двадцать семь человек. Из них, «казённых людишек» — девятьсот пятнадцать: гарнизон, бойцы которого были расписаны по различным приказам, составлял шестьсот человек.

Снабжение казенных людей проходило по «выписке». На складе получали рабочую одежду, в казённых торговых лавках по доступным ценам продукты питания. В выписке отмечалось, что и когда получено и куплено. На казённые продукты была норма. Поначалу почти все, купив задёшево, перепродали дороже частникам, но выгода в том была сомнительная. Просто в этот сезон ты, например, больше не ешь солонину, так как, её продал. Либо, иди покупай на рынке втридорога. И такие перепродажи прекратились. «Казёные», как их называли в народе, получали и снабжались неплохо, и позволяли себе завести придомовое хозяйство и огородик, из расчета три сотки на взрослого.

Стали заниматься животноводством. Ещё по зиме загнали около сорока голов диких свиней в загон. Отобрали у них поросят и выкормили. Я придумал скрестить дикого кабана с имеющейся домашней породой. Слишком уж дикие были огромные.

Когда встали реки, моя Гомелевская секретная служба доложила, что Михаил Гомельский из своего «замка» не выходит. По словам прислуги, слёг с лихоманкой, а я понял, — убёг к Глинским в Чернигов. О чём мне и доложили спустя пару недель, мои черниговские агенты.

Во время приезда братьев Глинских на праздник, тайные сотрудники Николая Петровича Фомина «перезнакомились» почти со всеми, сопровождавшими братьев персонами. А их было около сотни. С некоторыми «сдружились», хорошо прикормив. И сейчас, одновременно из нескольких «достоверных источников», поступила информация о том, что при дворе Глинского Григория появился молодой князь из Польши по имени Михаил.

Другие, ещё более надёжные источники, сообщали о подходе татар небольшими группками, которые «таборяться» вокруг Чернигова.

Почему-то мне казалось, что татары пойдут не на Лоев, а на Гомель, и мы стали готовиться к такому развитию. Но татары поступили хитрее. Они появились на левом берегу Днепра напротив Лоева в середине января, когда из Гомеля тревожных вестей ещё не было, и раскинули свои шатры.

— Дурят татары, — сказал Гришка, — наблюдая за юртами. — В юртах что ли готовят? И лошадей своих куда дели? Или по юртам попрятали? С них станется…

Если бы не моя оптика, я бы на эту осаду «повёлся», но я чётко видел, что татары, поставив юрты, почти все ушли, оставив, что-то около сорока человек. Мы последили за городищем около часа, а потом вышли на левый берег и, окружив городок, взяли в полон около сорока татарских пацанят. Собрали двести сорок добротных юрт, и, вернувшись на реку пошли по Сожу на Гомель. По реке должно было быть короче. Татарам надо было сначала вернуться на Черниговскую дорогу, это крюк приличный, а мы шли по гипотенузе. Первый наш отряд, в триста сабель, вышел по Сожу, на час раньше нас.

Мы уже подходили к селищу одинокого отшельника Семеона, где дорога из Чернигова и речка Сож сходились, когда громыхнули первые пушки и затрещали пищали. Это татары наткнулись на нашу засаду.

— Труби, Гриша! А то свои побьют! — Крикнул я, пришпоривая своего вороного.

Послышался Гришкин свисток, и следом звонкий пронзительный звук трубы «В атаку!». Следом раздался одновременный свист и крик «ура» двух сотен лужёных глоток, и мы, перелетев через кусты, выскочили на дорогу прямо в гущу татар.

Мой Дормидонт сломал и растоптал маленькую татарскую лошадку, придавив её своей рыцарской грудью. Там же канул и её всадник. Вторую «пони» он запинал передними копытами, встав на дыбы. Его брюхо было подвязано кожаным фартуком, поэтому сабля татарского всадника прошла по нему вскользь, ударив меня по поножи. Махнув своей, я эту руку резанул в локте. И дальше пошла карусель. Дормидонт прыгал из стороны в сторону, как его учили, сам крутился, уклоняясь, защищая меня от атак. Я рубился сразу двумя саблями.

Нас было значительно меньше, но на нашей стороне была неожиданность и удачные первые выстрелы. Я заметил впереди княжеские плащи, и крикнул.

— Князей брать в полон!

Хотя все мои и так знали, что их надо брать живыми.

Оставшиеся в живых татары сбивались в кучки, человек по двадцать, и стояли под дулами пищалей. Постепенно бой угас.

Мой Дормидонт хромал на обе передние ноги. Я соскочил с него и осмотрел раны. На каждой его ноге, хотя и частично обутой в поножи, было по нескольку колотых и резанных ран. Я сорвал порезанные поножи и стал обрабатывать и перебинтовывать ноги коня.

— Ух мой мальчик, потерпи, хороший, — приговаривал я, засыпая всё стрептоцидом, и затягивая бинтами.

Только после этого я огляделся вокруг. Увидел Григория. Живой. Хорошо. Он подъехал.

— Много наших бито?

— Есть чуток…

— Всех битых забрать. И татарву… Битых коней… Ну ты сам знаешь, чо я тебя учу. Не очухался ещё.

Меня колотило.

— Хлебни, Князь…

Григорий протянул мне флягу и крикнул:

— Можно всем пригубить! За помин душ православных и правоверных.

— Приберите тут…

— Есть, командир!

Пока бойцы перевязывали коней и «прибирались» на поле битвы, я ходил по залитому кровью снегу и высматривал раненых. Найдя такого, я подзывал «санитара» и шёл дальше.

Русин со своими бывшими и новыми учениками долго занимались с моими бойцами и подготовил около сотни хороших санинструкторов. Эти знания теперь нам пригождались. От кровопотери никто не умер.

Тяжелых было семеро. Убитых двое. Мелкие раны были почти у всех, но их и обрабатывали, и перевязывали сами бойцы.

«Прибравшись», тронулись в обратный путь. Ехали медленно и едва поспели к закату.

Я сидел у себя в «кабинете» и пил фруктово-ягодный морс, когда вошёл Григорий.

— Гомельский просится к тебе, Князь.

— Приведи, коль просится.

Григорий вышел. Прошло ещё какое-то время. Склянок после вечерней зори не били.

— Здрав будь, Князь, — сказал, войдя Михаил.

— Оставьте нас, — сказал я конвоирам, и когда те вышли, сказал, — И тебе не хворать, Михал Юрьевич.

Я посмотрел на него, подошёл и обнял.

— Ну, как ты? Цел?

— Хорошо, Михал Фёдорович.

— Не переживаешь?

— Нет. Не мучься, Князь, я всё понял, что ты мне тогда про отечество и про врагов наших рассказывал. Я всё понял, — сказал он, четко выговаривая слово «всё».

— Ну и ладно. Покормили хорошо? Ну и отлично, — увидев его кивок, сказал я. — Рассиживаться не когда. Дальше, как условились. Из камор Глинских выведешь, идите направо, и по над стеной дойдёте до коновязи. Там всегда стоят восемь осёдланных лошадей для стражей. Укрытые, теплые. У крайней правой лошади в седельной сумке гроши. Немного. Выходите шагом. Кордоны сегодня сняты. Дорога на Минск свободна. Услышал меня?

— Да.

— Дальше будет сложнее. Скачите на запад. Здесь и по всей Литве, я вас буду искать. Но вы, если поторопитесь, выйдете за Российский кордон раньше моих гонцов. В Польше не светитесь. По крайней мере — ты. Кого, где искать, ты знаешь. Выведут в Империю. Представишься при дворе Фредерика Третьего.

Папа или его люди на тебя выйдут обязательно. Ты можешь этого и не замечать, не понимать, но они будут вокруг тебя. Какой-нибудь истопник или лекарь… Кто угодно. Даже если кто-то будет нахваливать меня… знай — это оно. Их будет вокруг тебя очень много. Про меня гадости не говори. Смерть твоих братьев — нормальный мотив для мести. Этого хватит.