И в первый раз он задумался о том, что могут подумать люди, когда узнают, как он ушел с собственной свадьбы, чтобы проехаться на лошади, которая к тому же еще сбросила его, и весь этот бесславно прожитый день кончился для него потерей сознания.

Понимая, что его уход в столь торжественный якобы для него день со столь пышного приема вызвал разнообразные пересуды о его неприличном поведении, он почувствовал стыд за то, что позволил себе так потерять над собой контроль!

Он понимал: большинство людей скажут, что Бакхерст был, как всегда, в своем амплуа и не мог не выкинуть фортель даже на своей собственной свадьбе. А его друзья добавят, что даже не сомневались – он никогда не смирится с условностями!

Однако он полагал, что его поведение обязательно отразится на Сэмеле, и был убежден, что уж кто-кто, а баронесса непременно придет в буйный восторг, когда прочитает газетные репортажи о его свадьбе.

Она была слишком опытна, чтобы страдать из-за того, что он женится, или даже говорить об этом впрямую.

Но она хотела опутать его такими африканскими страстями, чтобы он не только скучал, когда они не были вместе, но и вернулся к ней по возможности быстрее.

Теперь это стало невозможным, и герцог размышлял, сочтет ли она, узнав о случившемся, что одержала победу над его молодой женой, или просто расстроится, что теперь им предстоит длительная разлука.

Потом он сказал себе: нельзя рассчитывать на то, что прошлые развлечения могут продолжаться до бесконечности.

Герцог прекрасно знал, как мимолетны бывают affaires de cover[7] и как быстро гаснет пламя страсти, оставляя за собой один лишь пепел.

Его связь с баронессой началась не по его инициативе, она сама преследовала его, но он искренне сожалел, что должен покинуть ее из-за свадьбы, которой не желал, и жены, которую заранее ненавидел.

Уезжая из Лондона, он был совершенно уверен, что баронесса привлекает его так, как ни одна другая женщина. Но теперь он уже в этом сомневался.

Он думал о том, что просто потерял с ней голову так же, как когда скандально ушел со своей свадьбы.

Бакхерст не сомневался, что сестры были в отчаянии, а многие гости определенно выразили возмущение его поведением.

Обыкновенно такие вещи ни на йоту не тревожили его, но теперь он думал о Сэмеле, такой молодой и идеалистичной; все это, конечно, должно было ранить ее.

Он понимал, что когда она говорила о нем как о рыцаре, описывая, что чувствовала тогда на стипль-чезе, то представляла его не столько реальным мужчиной, сколько идеалом, заполнявшим ее воображение и мечты.

«Мне следует вести себя предельно осторожно, чтобы не расстроить ее», – думал герцог перед сном.

А Сэмела лежала в своей спальне и смотрела на открытую дверь, которая вела в уставленную цветами маленькую гостиную, разделявшую ее с мужем.

Она оставила на тумбочке возле него одну свечу, потому вдалеке она видела золотое сияние и думала, что это напоминает свет звездочки, мерцающей в ночном небе.

Она также оставила с ним молитвенник – не только, чтобы охранить его, но и чтобы помочь ему быстрее встать на ноги и вновь стать таким, каким она впервые увидела его – сильным и энергичным, стремящимся к победе.

«Он – чудо, – говорила она себе, – и точно такой, каким я его себе представляла!»

И затем возносила небу благодарственную молитву за то, что удостоилась чести стать женой героя своей мечты.

«Благодарю тебя, Господи, благодарю, – шептала она. – Могла ли я думать и гадать, что, когда мы с папой были в таком отчаянном положении, ты предопределил, чтобы этот чудесный, необыкновенный, выдающийся человек пожелал взять меня себе в жены?»

При этих словах слезы выступили на глазах девушки.

Потом она снова возносила молитву, благодаря Господа за то, что все изменилось как по мановению волшебной палочки и она не только стала супругой человека своей мечты, но и может наблюдать счастье отца и Морин.

«Я знаю, что папа будет очень счастлив с ней, – думала Сэмела, – и этим мы тоже обязаны герцогу, ибо, не попроси он моей руки, я никогда не осмелилась бы привезти Морин к папе и добиться того, чтобы он умерил свою гордыню и женился на любимой женщине».

Все это было таким чудом, что Сэмела продолжала долго молиться, прежде чем ее сморил сон.

Вздрогнув, она проснулась, чувствуя какую-то тревогу, и, не будучи уверена, слышала ли звон колокольчика или зов герцога, соскочила с постели.

Не удосужившись в спешке накинуть на плечи шелковый халатик, висевший на спинке стула, она босиком побежала через маленькую гостиную на золотистый свет, маячивший у изголовья кровати герцога.

Подойдя, она увидела, что ее любимый спит глубоким сном, а его лицо в свете догорающей свечи выглядит гораздо моложе, чем обычно.

Сэмела вглядывалась в него, думая, как он прекрасен и как похож на своего предка-крестоносца, изображение которого высечено на памятнике в церкви.

На следующий день после свадьбы Иейтс настоял на том, чтобы она вышла подышать свежим воздухом, считая, что герцогиня зачахнет, если будет невылазно сидеть у постели мужа, лежавшего без сознания. И она пошла по дорожке, намереваясь взглянуть на цветы, украшавшие церковь, которые ей не удалось разглядеть по-настоящему в утро венчания. Тогда ей было не до этого, мешала вуаль, да и масса гостей загораживала их.

Входя в величественное здание из серого камня, возведенное тогда же, когда был построен первый дом в поместье герцогов, она ощутила аромат лилий.

Сэмела подумала, что сейчас, когда никто не шуршит одеждой, не вертится и не перешептывается, в церкви особенно ощущается атмосфера веры и святости, впитываемая храмом на протяжении веков.

Она понимала, что здесь витает дух семейства, члены которого преклоняли перед этим алтарем колени, деревенских жителей, которые шли к Богу со своими бедами и скорбями, большими и малыми, в горе и радости.

Проходя между скамьями, она увидела могильную плиту крестоносца и, поскольку ощутила его связь с герцогом, долго стояла и смотрела на его изображение, вырезанное из камня.

Потом, словно атмосфера церкви требовала этого, она встала на колени и молила Господа, чтобы дал ей любовь герцога.

«Мне нужна его любовь, я хочу, чтобы он полюбил меня так же, как я люблю его, – говорила она. – И хотя мне следовало бы довольствоваться тем, что ты дал мне его в мужья, прошу тебя, Боже, пусть он полюбит меня хоть чуть-чуть, совсем чуть-чуть, чтобы мы были счастливы вместе, как были счастливы мама и папа, когда я была девочкой».

Она молилась так усердно, что, казалось, невидимые волны распространяются от нее и касаются рыцаря на каменной плите.

Затем ей показалось, что наступит день, когда она выиграет свою битву так же, как выиграл он.

И теперь, глядя на спящего мужа, Сэмела почувствовала желание вновь помолиться.

Возможно, поскольку они находились так близко друг от друга, Бог еще лучше понял, как сильно она нуждается в любви своего супруга.

И тогда, как она всегда поступала, девушка встала на колени, сложила руки в молитвенном экстазе и закрыла глаза.

«Прошу тебя, Боже, прошу…»

Она почувствовала, что все ее существо возносится к небу, стремясь к любви, о которой она мечтала, и нет нужды облекать молитву в слова.

Ей казалось, что волны, идущие от нее к Богу, имеют физическую, телесную оболочку.

И лишь когда она почувствовала, что вознесла свое сердце и душу к трону Господнему, взывая о любви, в которой так нуждалась, она открыла глаза.

Лицо герцога склонилась над ней, и его глаза изумленно смотрели на нее.

Сэмела вошла в парадное, и старый дворецкий поспешил к ней навстречу.

– Хорошо ли прогулялись, ваша светлость? Какой славный денек для прогулки!

– Да, день сегодня прекрасный, Хигсон.

– Но вашей светлости не стоит ходить слишком далеко. Вы так много сил потратили на уход за его светлостью, что вам следует поберечь себя.