Только англичанин Джемс Босуэлл мог бы соперничать с Ориолем в ловкости и умении сохранять равновесие. Чего, например, стоит такой его помер. Он взбирался по лестнице, которую сам же удерживал в вертикальном положении. По мере восхождения, Босуэлл отбрасывал в сторону поперечные перекладины. Достигнув последней ступеньки, отбрасывал и ее вместе с одной из боковых стоек лестницы. И тогда он становился головой на оставшуюся, неукрепленную стойку.
При том все это клоун проделывал так комично, что вызывал раскаты неудержимого смеха и громкие крики «браво!». Непревзойденный акробат, он был и великолепным эксцентрическим танцором. В костюме цыганки, с рыжим париком на голове, стуча огромными кастаньетами, Босуэлл поражал ловкостью и юмором.
Существует не один вариант рассказа о первом появлении на арене рыжего. Обычно заслугу создания этого амплуа приписывают англичанину Тому Беллингу. В берлинском цирке Ренца он, в прошлом недурной наездник, выполнял скромные обязанности униформиста. Слыл добрым товарищем и еще лучшим собутыльником.
Однажды Том Беллинг вышел на манеж, спьяна напялив на себя чужую, не по росту большую одежду. В это время выносили ковер. Том бросился помогать его расстилать, но споткнулся и упал. Поднявшись на ноги в полном смущении, он принялся стряхивать приставшие опилки, растирать свой и без того красный нос.
Падение Тома, его нелепый костюм, взъерошенные рыжие волосы, красный нос вызвали гомерический хохот. Зрителям в голову не приходило, что вся эта сцена разыграна нечаянно, а не нарочно. Послышались крики: «Браво, Август! Браво!» («Август» по-немецки соответствует русскому «Иванушка-дурачок».)
Пока публика вызывала Августа — Беллинга, он за кулисами получал оплеухи от великана униформиста, оставшегося по его вине без одежды. Зато директор цирка по достоинству оценил нечаянный успех. Ему пришла счастливая мысль повторить антре, и он предложил Беллингу снова выйти на манеж. Расчет оправдался. Второй выход Тома снова сопровождался оглушительными криками: «Браво, Август! Браво!»
Легенда гласит, что отныне он стал выступать в образе рыжего коверного клоуна. Через несколько дней имя его было самым популярным среди цирковых артистов Берлина. Уже никто не звал его Беллиигом, он стал Августом.
И, конечно, вскоре появилось множество подражателей. Они тоже надевали рыжие парики, делали себе красные носы, напяливали не по росту большие, мешковатые костюмы. И тоже имели успех. Теперь без участия рыжего программа казалась неполной. Образ рыжего стал варьироваться и совершенствоваться.
Джеймс Гюйон в парижском цирке Медрано создал своего рыжего. Это был не простофиля-увалень Тома Беллинга, а ловкий мим со смешными манерами и уморительными гримасами. Гюйон проделывал такой трюк: становился на голову и в этом положении поворачивался вокруг своей оси. Затем, вскочив на ноги, брал свою непомерной длины губу и закрывал ею нос. Необычайная подвижность губы позволяла ему превращать лицо в маску с выражением сатанинской насмешливости и жестокой веселости.
Вскоре Уильям Бридж создал новый тип рыжего — изысканного щеголя. Он выходил на арену в безукоризненно сшитом костюме с высоким воротничком, подпиравшим шею. Это был строгий на вид джентльмен, на лице которого не появлялось и тени улыбки.
Но даже возле такого рыжего клоун с белым лицом выглядел аристократом. Он умно и тонко направлял его поступки, помогал глубже и ярче раскрывать их смешную сущность. Белый клоун при этом должен был оставаться превосходным комиком, чтобы успешно противостоять своему партнеру-сопернику.
Постелено рыжий и белый начали вести шуточные диалоги, по и при этом трюки составляли главную сущность их сцен.
Однако некоторые сцены все ближе смыкались с театральным представлением. Они привлекали юмором, легкой шутливостью. Сцена «До, ми, соль» была остроумной пародией на дисгармоничную музыку. Сюжет ее требовал от исполнителей исключительной акробатической ловкости. По ходу действия строптивые оркестранты, не прекращая играть, набрасывались на своего дирижера. В стремительной потасовке они давали друг другу тумаки, оплеухи, срывали парики, колотили по головам скрипками. Хотя инструменты то и дело взлетали в воздух, музыка продолжала звучать в неистовом темпе и дирижер оставался стоять за пультом. И даже когда свирепые музыканты привязывали к ногам маэстро канат и изо всех сил его тянули, невозмутимый дирижер по-прежнему раскланивался с публикой и продолжал вести свой буйный оркестр.
Но были и мрачные номера, которые даже у публики, привыкшей ко всяким ужасам, вызывали страх и поднимали волосы дыбом. В цирковом представлении «Пьеро — слуга смерти» столяр Пьеро изготовлял дубовые гробы с многообещающей надписью: «Я обит глазетом». Расторопный Пьеро в поисках покупателей убивал своих клиентов и обращался к публике: «Ведь я говорил, что им нужен гроб». Этот кладбищенский юмор должен был вызывать смех. В другом представлении Пьеро саблей убивал на улице старьевщика, чтобы завладеть его товаром. Убийца прятал труп, однако призрак жертвы, завернувшись в саван с торчащей в груди саблей, возникал перед Пьеро и вещал замогильным голосом: «Старье покупаем!»
Даже эти немногочисленные примеры позволяют судить о многообразии клоунады во второй половине прошлого века. Стоит напомнить такую выразительную цифру: в труппе лондонского цирка того времени было около тридцати клоунов. Легко представить, какое место они занимали в цирковой программе. Номера их отвечали вкусам и требованиям самой разнородной публики. Это порождало жестокое соревнование, в котором каждый артист боролся за свое признание и успех, стремился совершенствовать себя и собственное искусство.
Анатолий Дуров никогда не скрывал — он искал славу. А она то приближалась к нему, то удалялась, исчезала, затем снова становилась близкой. Слава сама пришла к нему, когда он был уже близок к отчаянию.
…Скопин — уездный городок Рязанской губернии. Обитатели его не избалованы культурными развлечениями. Правда, есть несколько клубов, где горожане коротают досуг за картами, водкой или устраивают благотворительные концерты с «живыми картинами».
Однако обычно полные залы благородного собрания, общества трезвости, вольной пожарной дружины, кружка любителей сцены опустели, когда в городе начались гастроли Анатолия Дурова.
Имя его еще ничего не говорило обывателям. Что же привлекло внимание скопинцев? Во-первых, в гастрольной афише сообщалось, что это единственный в своем роде соло-клоун московского цирка; во-вторых, что он будет демонстрировать почтеннейшей публике удивительные фокусы с дрессированными животными; в-третьих, развеселит своими шутками «на злобу дня».
В день представления самое большое в городе помещение купеческого клуба ломилось от публики, жаждавшей увидеть заезжего соло-клоуна. И он не обманул ожидания.
Не просто артисту проявить свое обаяние. Это волшебный дар. Присущ он далеко не всем лицедеям, и не каждый умеет им пользоваться. Уже с первого своего появления на сцене Анатолий Дуров сумел покорить зрителей. Своим обаянием он сразу расположил к себе сидевшую в первых рядах местную знать и занимавших последние места людей попроще.
В светлом шелковом костюме с нашитыми блестками, стройный, быстрый и легкий в движениях, он выбежал из-за кулис. Умные, большие глаза его светились озорной улыбкой. Красивое лицо почти без грима. Заговорил он уверенным голосом с таким богатством и разнообразием интонаций, что каждое слово полнозвучно доносилось во все уголки зала.
Что-то подкупающее и сильное было в этом, так не похожем на виденных до сих пор циркистов и балаганщиков. Едва он произнес первое слово, зал затих и приготовился внимательно слушать.
