Никто из Организации в Нашвиле не жил. В этом мирном городке нечем было особенно поживиться, и его предоставили местным рэкетирам.

Почему бы ему не сойти здесь?

Отсюда по всем направлениям ходят поезда и летают самолеты. А что ему делать потом? Главным боссам уже известно, что он взял билет до Эль-Сентро, его там ждут.

Прилетит ли он туда этим самолетом, прибудет ли другим путем — все равно его не упустят.

Они не менее хитры, чем он. Но несравненно могущественнее. Эдди никогда не пытался их обмануть. В этом была его сила, и это помогло ему добиться своего положения. Не он ли в шестнадцать лет, когда большинство его сверстников предпочитали ни с кем не считаться, рассуждал о порядке, прогуливаясь с Фазоли при лунном свете?

Он ловил себя на том, что сердится на Тони, так как в конце концов тот заставил его расхлебывать кашу. Эдди всегда был убежден, что очень любит своих братьев — Тони сильнее, чем Джино, потому что Тони больше похож на него.

Он очень любил мать, но накануне, встретившись с ней, не испытал никакого волнения. Между ними не возникло близости. Он почти возненавидел ее за то, как она за ним наблюдала.

Никогда Эдди не чувствовал себя таким одиноким, даже Эллис перестала для него существовать. Ему с трудом удавалось представить ее в их доме, убедить себя, что этот дом — его дом, что каждое утро его сначала будили дрозды, которые прыгали на лужайке, а потом лепет Бэби.

К чему же он был по-настоящему привязан? В Бруклине он не чувствовал себя дома, тем не менее стоило ему во Флориде услышать какое-нибудь знакомое название, как его охватывала тоска по родным местам. Если он не доверял Бостону Филу, если испытывал к нему даже неприязнь, то это потому, что тот был не из Бруклина. Фил не провел детство так, как он, Эдди, не играл на тех же улицах, не ел тех же блюд, не говорил по-итальянски.

Этим объяснялось все: Бостон Фил чужой, он выходец из других мест.

Вот почему один из нынешних заправил, Сид Кубик, ему ближе. И даже этот рыжий Джо. Так почему же он их избегал? Почему он цеплялся за воспоминания о Флориде? Самое печальное было то, что теперь его два опорных пункта — Бруклин и Флорида — оба оказывались неустойчивыми, и в итоге ему не на что было опереться.

Он был совсем один, один в самолете, наедине с мыслью о том, что всюду, где бы он ни сошел, он будет чужим, если не врагом.

Эдди не сошел в Нашвиле. Он не сошел также в Тулсе, только поглядел на огни городка, сверкавшие в ночном мраке. Он старался ни о чем не думать, не принимать никакого решения. Небо было темно-синее, ясное, усеянное далекими, насмешливо подмигивавшими звездами.

Он немного поспал. Свет зари разбудил его. Вокруг человек пятнадцать — двадцать продолжали спать. Женщина, кормившая грудью ребенка, посмотрела на него с вызовом. Почему? Неужели у него вид человека, способного бесстыдно скользить взглядом по груди кормящей матери? Под самолетом простиралась огромная рыжая равнина, над ней поднимались золотистые горы, иногда с ослепительно белыми краями.

— Кофе? Чай?

Эдди выпил кофе. В Тусоне он сошел с самолета, чтобы пересесть на другой, поменьше, который летел в Эль-Сентро, и поставил часы по местному времени. На многих мужчинах были джинсы и большие светлые сомбреро.

По типу они походили на мексиканцев.

— Привет, Эдди!

Он вздрогнул. Его хлопнули по плечу. Он пытался вспомнить имя того, кто, радостно улыбаясь, протягивал ему руку, и не мог. Он где-то встречался с ним, но не в Бруклине, скорее, на Среднем Западе, в Сент-Луисе или Канзас-Сити. Если он не ошибался, тот был барменом в ночном клубе.

— Хорошо долетел?

— Неплохо.

— Мне сказали, что ты будешь здесь, и я решил тебя встретить.

— Спасибо.

— Я живу в десяти милях отсюда. Там у меня бар. Дела идут неплохо. Отчаянные игроки в этой дыре!

— Кто тебе сказал обо мне?

Он тут же пожалел о сказанном: к чему задавать вопросы?

— Не помню. Ты же знаешь, как доходят всякие слухи. Ночью кто-то за игрой заговорил о тебе и твоем брате.

— О котором?

— О том… — Теперь настала очередь этого типа прикусить язык. Что он сейчас скажет? «О том, что натворил глупостей?»

— О том, что недавно женился, — вывернулся тот.

Эдди вспомнил его имя: человека звали Боб, и он работал в Сент-Луисе, в баре «Либерти», который принадлежал тогда Стигу.

— Я не приглашаю тебя в здешний бар, там продают только минеральную воду и кофе. Но я подумал, что вот это тебя порадует.

Он сунул Эдди в руку плоскую фляжку.

— Спасибо.

Он не будет пить. Фляжка нагрелась от горячего тела Боба, но отказываться не стоило.

— Кажется, ты процветаешь в Санта-Кларе?

— Живу понемногу.

— Полиция?

— Держит себя прилично.

— Это то, что я им всегда твержу: главное…

Эдди больше не слушал. Только кивнул в знак согласия. Какое облегчение он испытал, когда пассажиров наконец позвали на посадку.

— Рад был пожать тебе руку. Если снова будешь проездом здесь, загляни ко мне.

У Эдди оставались только две остановки: Финикс и Юма. Когда после них самолет пойдет на посадку, это будет уже над аэродромом Эль-Сентро. Рука у Боба была потная, с лица не сходила улыбка. Можно было не сомневаться, что через минуту он бросится к телефону.

— Желаю удачи!

Почти все время летели над пустыней. Затем внезапно, выделяясь четкой границей, появились поля, изрезанные каналами, светлые, вытянувшиеся в один ряд домики.

Летели над большой дорогой, по которой гуськом тянулись в город грузовики с ящиками овощей. Ящики громоздились и на других, более узких дорогах, вливавшихся в главную магистраль; вся эта разветвленная сеть дорог, по которым мчались в разных направлениях машины, напоминала кишащий муравейник.

Эдди предпочел бы, чтобы самолет не приземлялся в Эль-Сентро, чтобы он продолжал свой путь к Тихому океану, до которого оставалось не более часа полета.

«Пристегнуть ремни!» — приказало вспыхнувшее табло.

Он застегнул пояс и пять минут спустя, едва колеса коснулись бетонной дорожки, расстегнул его. Эдди не увидел ни одного знакомого лица, никто не хлопнул его по плечу. Кругом были женщины и мужчины, которые встречали кого-то или ждали другого самолета.

Супруги обнимались, отец семейства направился к выходу, держа двоих детей за руки, в то время как жена семенила сзади и тщетно пыталась с ним заговорить.

— Угодно носильщика?

Он отдал негру чемодан.

— Такси?

Здесь было жарче, чем во Флориде, и жара была иная, как бы излучающая свет, а жгучее солнце слепило глаза.

Эдди взял первое попавшееся такси и все время старался сохранять спокойный, равнодушный вид, так как был уверен, что за ним наблюдают.

— В отель.

— Какой?

— Самый лучший.

Машина тронулась, и Эдди со вздохом закрыл глаза.

В эту ночь Эдди приснился сон, самый тягостный за всю его жизнь. Эдди редко мучили кошмары. Когда с ним такое случалось, ему почти всегда снилось одно и то же: он будто бы просыпался, не зная, где находится, окруженный незнакомыми людьми, которые не обращали на него внимания. Эдди называл это про себя сном заблудившегося человека. Вполне понятно, что он никому о нем не рассказывал.

Нынешний сон не был похож на прежние. Приехав в отель, Эдди внезапно почувствовал себя очень усталым.

Ему казалось, что солнце пустыни проникло во все поры его тела, и он не пошел обедать в ресторан, а лег в постель, не дожидаясь вечера. Гостиница «Эль Президио», куда его привезли, — лучшая, по утверждению шофера, — была выстроена в стиле, слегка напоминавшем мавританский. Весь центр города, по-видимому, возник в период владычества испанцев. Дома были покрыты ярко-желтой штукатуркой, насквозь прокаленной солнцем.

До него доносились малейшие звуки главной городской артерии — даже в Нью-Йорке он не помнил такой шумной улицы. Тем не менее Эдди почти сразу же крепко уснул. Возможно, в эту ночь он видел и другие сны, в которых его тело по инерции продолжало покачиваться, точно он был еще в самолете. Возможно, ему снился и сам самолет, но все эти сны сразу выветрились из памяти, и он, пробудясь, уже не помнил о них. Однако сон о Тони запомнился Эдди в мельчайших подробностях. Этот сон к тому же имел отличительную особенность: он был цветным, как некоторые фильмы, за исключением кадров, относящихся к двум лицам — Тони и их отцу, — эти кадры были черно-белыми.