– Я кажусь вам безумным. Вы не понимаете. С чего бы? Но я приехал в эту страну, чтобы увидеть вас.

– Привезти мне вещи Ширли?

Он нетерпеливо отмахнулся.

– Ну да, я думал, что это все. Выполнить то, на что у Ричарда не было сил. Но я и не догадывался, что это будете вы.

Он подался к ней всем телом через стол.

– Послушайте, Лаура, вам все равно пришлось бы узнать, так узнайте сейчас. Много лет назад, еще до того, как я приступил к своей миссии, мне были три видения.

В роду моего отца бывали и ясновидцы, видимо, это передалось и мне. Я увидел три сцены так же ясно, как теперь вижу вас. Я видел большой стол и за столом человека с тяжелой челюстью. Я видел окно с видом на заснеженные сосны и круглое розовое лицо с совиными глазами.

Со временем я встретил этих людей и участвовал в этих сценах. Человек за письменным столом оказался мультимиллионером, который финансировал мою миссионерскую поездку. Позднее я лежал в санатории и смотрел через окно на заснеженные сосны, а врач с круглым розовым лицом говорил, что моя жизнь и миссия закончена.

Третьей, кого я видел, были вы. Вы, Лаура, вы. Я узнал вас, как только увидел. Вы были моложе, чем сейчас, но с той же грустью в глазах, с таким же трагическим выражением на лице. Я не различил обстановку отчетливо, только на заднем плане неясные очертания церкви, а потом языки пламени.

– Пламя? – Она вздрогнула.

– Да. Вам пришлось пережить пожар?

– Однажды. Еще в детстве. Но церковь? Какая церковь – католическая, с Мадонной в голубом плаще?

– Ничего столь определенного не было. Ни красок, ни света. Холодно, все серое – да, и купель. Вы стояли возле купели.

Он увидел, как краски схлынули с ее лица. Она сжала виски.

– Это что-то означает для вас, Лаура? Что?

– «Ширли Маргарет Эвелин, во имя Отца и Сына и Святого Духа…» Голос ее прервался. – Крещение Ширли. Я представляла крестную мать. Я держала ее и хотела уронить на камни! Чтобы она умерла! Я хотела, чтобы она умерла. И вот… она умерла…

Она закрыла лицо руками.

– Лаура, дорогая, я понимаю – о, я понимаю. Но огонь? Он тоже что-то означает?

– Я молилась. Да, молилась. Поставила свечку за исполнение желания. А знаете, какое у меня было желание?

Чтобы Ширли умерла. И вот…

– Стоп. Не надо повторять, Лаура. Огонь – что случилось?

– В ту же ночь я проснулась. Почувствовала дым. Дом горел. Я подумала, что это ответ на мою молитву. А потом я услышала, как плачет ребенок, и вдруг все переменилось. Единственное, чего я хотела, – это спасти ее. И я спасла. На ней не было ни единой царапины. Я положила ее на траву. И ушло все – ревность, желание быть первой, – все ушло, осталась только любовь, я ужасно любила ее. С тех пор любила всю жизнь.

– Дорогая, о, дорогая моя.

Он опять наклонился к ней через стол.

– Вы понимаете, что мой приезд…

Открылась дверь, вошла мисс Харрисон.

– Приехал специалист, мистер Брэгг. Он в палате А и спрашивает вас.

Лаура встала.

– Я сейчас приду. – Мисс Харрисон выскользнула, а Лаура торопливо сказала:

– Извините. Я должна идти.

Если вы сможете передать мне вещи Ширли…

– Я бы предпочел поужинать с вами в моем отеле. Это «Виндзор», возле станции Черинг-Кросс. Вы можете сегодня вечером?

– Боюсь, сегодня не смогу.

– Тогда завтра.

– Мне трудно выходить по вечерам…

– У вас не будет дежурства. Я справлялся.

– Но у меня другие дела… встреча…

– Нет. Вы просто боитесь.

– Ну хорошо, я боюсь.

– Меня?

– Да, полагаю, вас.

– Почему? Думаете, что я сумасшедший?

– Нет. Вы не сумасшедший.

– Но вы все-таки боитесь. Почему?

– Я хочу, чтобы меня оставили в покое. Я не хочу нарушать… свой образ жизни. О, я сама не знаю, что говорю. И мне нужно идти.

– Но вы поужинаете со мной? Когда? Завтра? Послезавтра? До этого я не уеду из Лондона.

– Тогда сегодня.

– И покончим с этим? – Он засмеялся, и она, неожиданно для себя засмеялась вместе с ним. Потом она посерьезнела и пошла к двери. Ллевеллин отступил, пропуская ее, открыл перед ней дверь.

– Отель «Виндзор», восемь часов. Я буду ждать.

Лаура сидела перед зеркалом в своей маленькой квартирке. Она изучала свое отражение, и странная улыбка играла у нее на губах. В правой руке у нее была губная помада; она посмотрела, что написано на золоченом патрончике. «Роковое яблоко».

Она еще раз подивилась импульсу, подтолкнувшему ее зайти в роскошный отдел парфюмерии в магазине, мимо которого она проходила каждый день.

Продавщица представила ей на выбор помаду, она демонстрировала ее на тыльной стороне своей изящной руки с длинными пальцами и ярко-красными ногтями.

Пятна розового цвета, сиреневого, алые, каштановые, цикламен, иногда их было трудно даже отличить друг от друга, если бы не названия фантастические названия.

«Розовая молния», «Старый ром», «Туманный коралл», «Спокойный розовый», «Роковое яблоко».

Лауру привлекло название, а не цвет.

Роковое яблоко… Оно несло с собой напоминание о Еве,[15] искушении, женственности.

Сидя перед зеркалом, она стала осторожно Красить губы.

Болди! Она вспомнила Болди, как он выдергивал вьюнок и читал ей лекцию. Что он говорил? «Покажи, что ты женщина, разверни знамена, иди за своим мужчиной…»

Что-то в этом роде. Не это ли она сейчас делает?

И она подумала: «Да, именно это. Только сегодня, единственный раз в жизни, я хочу быть женщиной, хочу, как другие, нарядиться, накраситься, чтобы привлечь мужчину. Никогда раньше не хотела. Считала, что я не такая. Но я такая. Только этого не знала».

Этот разговор с Болди так сильно врезался ей в память, что, казалось, старик стоит теперь рядом, одобрительно кивает своей большой головой и добродушно ворчит:

«Правильно, юная Лаура. Учиться никогда не поздно».

Милый Болди…

Всегда, всю жизнь у нее был Болди, ее друг. Единственный и верный друг.

Мысли унесли ее на два года назад, к его смертному одру. За ней послали, но когда она приехала, врач сказал, что он уже почти без сознания и вряд ли узнает ее.

Она села рядом с ним, обеими руками взяла его сморщенную руку и смотрела на него.

Он лежал неподвижно, иногда ворчал и пыхтел, как будто, был чем-то раздражен. С губ срывались невнятные слова.

Однажды он открыл глаза и посмотрел на нее не узнавая. Он сказал:

– Где девочка? Пошлите за ней, неужели не можете?

И не говорите глупости, Что ей вредно смотреть, как человек умирает. Это опыт… а дети воспринимают смерть легко. Лучше, чем мы.

Она сказала:

– Я здесь, Болди. Я здесь.

Но он, закрывая глаза, проворчал:

– Умираю? Нет, я не умираю. Все врачи одинаковы, хмурые черти. Я им покажу.

И он снова впал в полубессознательное состояние, и лишь случайное бормотание выдавало, где блуждают его мысли, в каких воспоминаниях.

– Дурак чертов, никакого исторического чутья… – неожиданный смешок. – Старина Кертис со своей костной мукой. Мои розы лучше, чем его.

Потом она услышала свое имя.

– Лаура – ей надо купить собаку…

Это ее удивило. Собаку? Почему собаку?

Потом он говорил, видимо, с экономкой:

– ..и выбросьте эту сладкую мерзость – ребенку хорошо, а меня тошнит смотреть на нее…

Конечно, это о том грандиозном чаепитии, которое стало событием в ее детстве. Сколько он хлопотал! Эклеры, меренги,[16] печенье… Слезы подступили к глазам.

Вдруг он открыл глаза, он смотрел на нее, узнавал, говорил с ней. Тон его был непререкаемым:

– Не делай этого, юная Лаура. Тебе не надо было этого делать, ты знаешь. Ни к чему хорошему это не приведет.

И затем самым естественным образом повернул голову набок и умер.