— Так и есть. старик, так и есть. Я должен был предвидеть уязвимость Форт-Хэнкока. Если бы я держал там дивизию, а не один несчастный полк, состоявший из стариков и инвалидов, мм бы не дали бантагам произвести высадку и удержали бы линию укреплений. Ты все еще был бы на Шенандоа, а не сражался в Риме. Мы выбрались из капкана исключительно благодаря невероятному везению.

— Мы выбрались. потому что ты создал лучшую армию в этом чертовом мире.

Эндрю покачал головой.

— Я наблюдал за тобой на холме Роки-Хилл. В тебе все еще кипела эта страсть. Я боялся, что мы пропали, но ты продолжал сражаться, Ганс вышел из окружения, потому что он идеал солдата. Винсент пожертвовал собой ради нашего спасения, а Фергюсон вогнал себя в могилу, создавая эти бронебойные снаряды. Все это из-за того, что я совершил ошибку.

Пэт ничего не ответил, с состраданием глядя на терзания старого друга.

— Эти мысли мучали меня, не давая мне покоя, все то время, что мы отступали к Капуа. Гаарк перехитрил меня. Это могло повториться снова. Но кроме сотого, Пэт, я просто боялся. Я слишком часто смотрел в лицо смерти, и внутренний голос подсказывал мне, что моя удача подошла к концу. Я предчувствовал эту боль, этот пожирающий плоть адский огонь, эту потерю разума и угасание души.

Эндрю отвернулся и закрыл глаза, словно заново переживая эти невыносимые муки.

Пэт погладил его по руке. У него тоже были подобные воспоминания — в тот день, когда они отбили Суздаль у карфагенян, ирландец был серьезно ранен в живот. Но все же он не переживал это так тяжело, как сейчас Эндрю. Пэт со страхом вспомнил, как солдаты 2-го корпуса Армии Потомака шепотом говорили друг другу о том, как сильно сдал Хэнкок после ранения в пах под Гет-тисбергом. Но то, что сломается Эндрю, — нет, это было невозможно себе представить.

— Каждый раз, когда я слышу, как взрывается снаряд, меня бросает в дрожь, — продолжил Эндрю. — И это здесь, в подвале, где мне ничто не грозит. Пэт, я выдохся. Мой костер потух. Все, чего я теперь хочу, — это забиться в какую-нибудь нору и спрятаться.

— Но что будет с армией, с Республикой?

— Республика выстоит и без меня. Когда-нибудь это все равно должно было случиться.

— Мы на краю пропасти! — воскликнул Пэт. — Калин и даже Марк обдумывают возможность сепаратного мира с этим дьяволом Гаарком.

Эндрю устало покачал головой:

— Я утомился, Пэт. Я хочу спать.

— Эндрю?

Однако раненый уже потерял всякий интерес к предмету беседы. Глаза Эндрю помутнели, и он вяло отвернулся от Пэта.

— Кэтлин, мне больно, — простонал он. — Еще немного морфия. Мне необходим морфий.

— Я тебе уже сделала укол два часа назад, — резко ответила Кэтлин.

— Я хочу заснуть, но у меня не получается, — продолжал канючить Эндрю.

Кэтлин окинула его испытующим взглядом. Раненый не сводил с нее глаз, и наконец женщина уступила его мольбе. Опустив голову, она открыла свою медицинскую сумку и вытащила из нее шприц.

— Видит бог, я люблю тебя, Эндрю, — произнес Пэт, погладив руку раненого друга. — Ты вернешься. А я сохраню для тебя теплым твое кресло.

— Теперь это твое кресло, Пэт. Своим последним приказом я с сегодняшнего дня назначаю тебя главнокомандующим армией Республики.

— Мы еще поговорим об этом, Эндрю, — с дрожью в голосе выдавил из себя Пэт. — Поспи хоть немного.

— Ты теперь главный, Пэт, — повторил Кин. — Пусть у тебя получится лучше, чем у меня.

Он отвернулся, и в это время Кэтлин сделала ему укол. Эндрю испустил вздох облегчения и закрыл глаза.

Потрясенный увиденным, Пэт попятился от кровати раненого. Поймав взгляд Кэтлин, ирландец кивнул ей в сторону двери. Женщина спрятала шприц обратно в сумку и провела рукой по лицу мужа, убрав с него прядь слипшихся волос. Эндрю негромко простонал и затих.

Выйдя из комнаты, они прошли по длинному коридору, завернули в небольшую комнатку и закрыли за собой дверь. Не в силах больше сдерживать слезы, Кэтлин горько разрыдалась, приникнув к широкой груди Пэта.

— Ну-ну, ласточка, не плачь, не надо, — успокаивал ее О'Дональд, дружески поглаживая Кэтлин по спине.

У самого Пэта тоже ком стоял в горле, но титаническим усилием воли ему удалось сохранить глаза сухими. Наконец поток слез Кэтлин иссяк. Минутная слабость, когда она позволила себе дать выход своему горю, прошла, и Кэтлин взяла себя в руки.

— В нем что-то умерло. Эмил говорит, что это нормально, — это происходит с каждым человеком, который так же долго, как Эндрю, находился в условиях такого колоссального стресса. Но, Пэт, — в ее глазах вновь заблестели слезы, — в нем умерло и чувство ко мне. Что-то пропало. Он теперь мечтает и говорит только о том, чтобы где-нибудь спрятаться.

— Все дело в этом проклятом морфии, — заявил Пэт. — Тебе необходимо с этим покончить.

— Он не может теперь без него заснуть. Эмил сказал, что Эндрю должен спать, чтобы поправиться. А как он смотрит на меня! Словно животное, угодившее в капкан. Я просто не могу ему отказать. По крайней мере, во время сна он не испытывает страданий.

— Жизнь — это страдание, Кэтлин, — жестко ответил Пэт. — Я знал немало отличных парней, которые, возвращаясь в армию из госпиталя, прочно сидели на игле и прятали в вещмешках шприцы. Ты должна немедленно отучить Эндрю от морфия. Эта штука отравляет его разум.

— Пусть он еще немного поправится, Пэт, еще совсем немного, и тогда я перестану колоть ему морфий.

— Эндрю больше не чувствует себя мужчиной, — заметил Пэт. — Он так ослабел, что не может даже сам поднести ко рту ложку, и ты заботишься о нем, как о младенце. Кэтлин опустила голову.

— Но он жив, — тихо отозвалась она — Неделю назад я потеряла всякую надежду. Эмил говорит с ним по нескольку часов в день. Эндрю боится, ему снятся кошмары, в которых мертвецы призывают его к себе. Он чувствует себя виноватым.

— За что? — воскликнул Пзт. — Он спас всех нас.

— Ну и что? Это неважно. Все дело в цене, которую ему пришлось заплатить.

Пэт молча вздохнул. Это он мог понять. Во втором сражении при Манассасе он получил приказ вывести свою батарею из боя, но слишком долго медлил, и в итоге южане атаковали его позиции. На выручку Пэту пришел полк пехотинцев, но в той схватке ирландец лишился двух орудий и половины своих людей. Много долгих ночей провел он без сна, оплакивая гибель своих парней, и воспоминания об этом до сих пор преследовали его. Он рос с этими ребятами на одних улицах, дрался вместе с ними против других ирландских и немецких мальчишек, и вот они все погибли.

Пэт очень долго приходил в себя после этого случая и даже теперь еще не до конца восстановил душевное равновесие. Но то, что случилось с Эндрю, та огненная вспышка, которая в одно мгновение чуть не лишила жизни его тело и, кажется, убила его душу, — нет. Это было невыносимо.

— Может, ему еще станет лучше, — робко предположил Пэт. — Эмил сказал, что, раз Эндрю пошел на поправку, к нему теперь быстро вернутся силы.

Кэтлин покачала головой:

— Я так не думаю. Он говорит, что как только поднимется с постели, мы вернемся в наш дом в Суздале, чтобы он мог восстановить здоровье. — Она запнулась и едва слышно закончила усталым голосом: — И спрятаться.

— Не презирай его за это, Кэтлин.

— Не буду, — прошептала она. — Понимаешь, я всегда буду любить его, но теперь у меня такое чувство, будто Эндрю, которого я знала, умер и от него осталась только бледная тень. Видит бог, я любила его не потому, что он был полковником, вождем или героем. Я любила в нем его самого — человека с нежной душой и сердцем льва, мягкого снаружи, но внутренне сильного. Теперь это лишь пустая оболочка, словно он уже почти обратился в пыль.

— По-моему, только ты можешь помочь ему вернуться, — прошептал Пэт.

— Не мучай меня! — гневно вскинулась Кэтлин. — Эмил, будь он проклят, сказал мне то же самое. Отстаньте от меня!

— Мне очень жаль, Кэтлин, но это правда.

Она опустила голову и отвернулась от него. Сунув руку в передник, Кэтлин достала пачку депеш.