Винсент вытащил из своего вещевого мешка карту, развернул ее и начал говорить.

Валясь с ног от усталости, Пэт наконец доковылял до здания штаба и с облегчением скинул свою шинель, перепачканную бантагской кровью и канализационными нечистотами.

К нему подбежал один из офицеров:

— Сэр, в порт только что вошел монитор с важными донесениями.

— И где они?

— Сэр, здесь была доктор Кин, и она сказала, что отнесет депеши полковнику. Главнокомандующий распорядился, чтобы мы немедленно вас нашли.

Пэт беззвучно вознес хвалу Всевышнему. Кэтлин наконец сочла возможным ненадолго оставить Эндрю одного. Это была радостная новость. Он все еще не выбрался из пропасти. Эмил говорил, что прежде, чем рана в легком зарубцуется и исцелится, должно пройти время. В любой момент могло вновь начаться кровотечение.

Спустившись по длинной лестнице, он оказался у палаты раненого Кина. В этот момент дверь комнаты Эндрю распахнулась, и на пороге возникла Кэтлин. Бросив на ирландца один краткий взгляд, она вскинула вверх руку, преградив Пэту путь в палату.

— Пэт О'Дональд, ты похож на свинью! Чертов грязнуля, у нас же в подвале есть ванная. Живо дуй туда и хорошенько вымойся. Я пошлю тебе чистую одежду. Возвращайся сюда, когда помоешься и переоденешься.

Час спустя Пэт, который чувствовал себя изрядно посвежевшим, хотя ни за что бы в этом не признался, наконец вошел в палату Эндрю. Кин полусидел на своей койке. Завидев Пэта, он выдавил из себя слабую улыбку.

— Расскажи мне, что ты видел.

Пэт коротко сообщил ему о стычке в храме, о суматошных боевых действиях в канализационных туннелях и о своем решении снять с передовой 1-й корпус и отправить на его место 12-й.

— Это же наш последний свежий резерв, — прошептал Эндрю.

— Я знаю. Но ребята из Первого выдохлись. Кроме того, здесь есть еще два момента. Во-первых, парии считают, что с ними поступают несправедливо и что римские части не вносят свою долю в общее дело. В конце концов, бантаги смяли оборону именно Девятого корпуса.

— Девятый тут ни при чем. В этом месте Гаарк нанес свой главный удар.

— Попробуй объясни это людям, которые вот уже почти две недели бодаются с этим волосатыми ублюдками.

Эндрю медленно кивнул, соглашаясь со словами Пэта.

— Во-вторых, я боюсь за наших парней, Эндрю. Они стали жестче. Я не имею в виду, что они превратились в закаленных ветеранов — это случилось уже давно, в боях на Шенандоа и у Роки-Хилл. Тут что-то другое. Они слишком долго находились на расстоянии вытянутой руки от вражеских позиций, и, похоже, их затронула скверна, исходящая от бантагов. Может, это необходимо нам для победы, но если так, мы утратили нечто очень важное.

— Чтобы победить своего врага, уподобься ему, — вздохнул Эндрю. — Годы войны изменили нас. Мы пережили это под Испанией, но там бой продолжался только три дня.

Он замолчал и отвел взгляд в сторону.

— Ради чего мы сражаемся, Пэт?

— Что?

— Я не имею в виду русских или римлян, с ними все понятно. Я говорю о нас.

— Потому что мы здесь, Эндрю, потому что мы здесь.

— Но зачем? В последнее время я часто об этом думаю. Почему мы? Если бы не это чертово судно «Оганкит», мы бы сейчас были дома, ты — в Нью-Йорке, а я — в Мэне. Война давно закончилась, мы жили бы мирной жизнью.

— Что толку в этих разговорах, Эндрю? Дьявол, да чтобы я вернулся в трущобы Нью-Йорка, после того как был генералом, и после всего, что произошло? А ты, который командовал войском большим, чем вся Потомакская армия, ты вновь стал бы профессором истории?

Пэт усмехнулся и скосил глаза на Кэтлин, которая все это время сидела молча и не сводила глаз с мужа. Эндрю ни словом не обмолвился о том, что если бы американский комитет по здравоохранению не направил ее сиделкой в Форт-Фишер и если бы она не опоздала на свой корабль и в последнюю минуту не села бы на «Оганкит», они никогда не встретились бы.

— Сколько наших ребят осталось в живых, Пэт? Из моих солдат, твоих артиллеристов и моряков с «Оганкита» погибли уже четыре с лишним сотни человек. Я видел списки убитых — на прошлой неделе мы лишились еще пятерых. С тех пор как мы попали в это проклятое место, двадцать человек сошли с ума, и их пришлось запереть в психушку, а еще шестеро просто заблудились в лесу или пропали в степи. Когда я смотрю на небо, то каждый раз думаю, где же там тот мир, который когда-то был нашим. Мы — Затерянный Полк, которому никогда не суждено вернуться обратно. — Он на мгновение замолчал. — И тринадцать самоубийств. И это только те случаи, когда люди стрелялись или вешались, не в силах справиться с горем, страхом или одиночеством. А сколько еще парней поступили, как Джон Майна, — бросились на врагов с винтовкой наперевес и навсегда исчезли.

— Эндрю, какого черта ты все это говоришь? — не выдержал Пэт.

Кин выдавил из себя слабую улыбку.

— Я выдохся, — прошептал он. — Я слагаю с себя все полномочия.

Пэт начал было протестовать, но Эндрю поднял вверх руку, и ирландец смолк.

— Ганс слишком стар, и меня беспокоит его сердце. Кроме того, после стольких лет плена он уже не тот, что прежде. Ты будешь главнокомандующим, Ганс — твоим заместителем, а молодой Готорн станет начальником штаба.

— Эндрю, дорогуша, ты просто устал. Наберешься силенок и снова окажешься в седле. Это твоя армия, и никто, кроме тебя, не может быть ее командиром.

— А ты представь себе, что этот осколок снаряда проник бы в меня еще на дюйм глубже. Кто бы тогда взял на себя командование?

Пэт промолчал.

— В жизни наступает такой момент, Пэт, когда ты понимаешь, что твое время прошло. Со мной такое уже было после Испании. Но тогда у меня было два года отдыха, и я мог не думать обо всем этом. На этот раз я знаю точно: я выдохся.

— Ты никогда не мог оставаться в стороне от боя.

— Сейчас я смогу, — прошептал Эндрю.

Он обессиленно посмотрел на Кэтлин, но та покачала головой.

— Скажи это мне в лицо, Эндрю, — резким голосом произнесла она. — Скажи это.

Эндрю опустил голову, и Пэт с изумлением увидел, что на глазах его друга проступили слезы.

— Я не мог оставаться в стороне, — произнес он. — Ты прав. Господи, я вспоминаю Геттисберг, Уайлдернесс, даже Колд-Харбор. Когда я чуял запах черного пороха, слышал рявканье пушек и крики «ура», я сливался с этим в единое целое. Я никогда так не наслаждался жизнью, как в эти мгновения. Упоение боем. Дома, в Мэне, когда я преподавал историю, я читал о таком. Наполеон, бешеный Энтони Уэйн у Стоуни-Пойнта, Александр Македонский, герои Гомера… Я мечтал об этом, как мальчишка, и изведал это ощущение, как мужчина. Прости меня. Господи, но я это любил. — Лицо Эндрю было мокрым от слез, но он продолжал: — Даже здесь, когда все только начиналось. Я всегда помнил, что мятежники — это те же люди, что и я. Более того, это христиане и американцы, мои соотечественники. Но, ненавидя тугар или мерков, я не испытывал чувства вины или стыда, я не боялся того, что Господь может заглянуть мне в душу, хотя мы и были в миллионах, а то и в миллиардах миль от родного дома.

Пэт внимательно слушал исповедь Эндрю. Он и сам знал это пьянящее чувство, охватывающее солдата в момент боя.

— И все же каждый раз я терял частицу себя, — прошептал Эндрю, глядя на свою забинтованную грудь, и Пэту показалось, что если бы у Кина сейчас сняли бинты, его взгляду предстало бы трепещущее сердце Эндрю — таким слабым стал его друг после ранения. Наконец, я начал испытывать страх, — произнес Эндрю. — Слишком часто я оказывался на краю пропасти. Много раз все висело на волоске, и тем не менее мы побеждали, несмотря на все мои ошибки. Мы уступили врагам линию потомакских укреплений, мы потеряли Суздаль. Если бы не Фергюсон со своими ракетами, мы проиграли бы битву при Испании. Но в Порт-Линкольне произошло то, что и должно было случиться. Гаарк превзошел меня в военном искусстве.

— О чем ты говоришь? — возмутился Пзт.