Телеграмма чрезвычайно поразила Брусилова; больше всего была обидна та спешка, с которой ему предписывалось покинуть Ставку: вопреки обычаю он был лишен даже права передать преемнику на столь важном посту сведения и мысли о фронте. В штаб Брусилов уже не пошел. В Петроград он ответил, что уезжает, но просит разрешения выехать в Москву, где жила семья брата и где у Брусилова была квартира. Вечером в тот же день он покинул Ставку.

С тяжелым сердцем Брусилов покидал Могилев. Нет, печалила его не личная обида, личное унижение, сколь ни горьки они для каждого человека. Что станет с Россией, с русской армией? Куда поведут, точнее — куда заведут страну темные интриганы из Временного правительства?.. Ответа на этот и иные подобные вопросы старый генерал не находил. Но он твердо знал одно: его руками, его именем и авторитетом никто разваливать государство Российское не будет.

А там — там время покажет.

Пост верховного главнокомандующего занял Корнилов. Контрреволюция была не за горами.

«Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые…»

Тютчев, как правило, глубок и очень точен в словах. «Роковые минуты» в судьбах мира случаются редко, еще реже приходится людям становиться их свидетелями, совсем редко — участниками. Великое счастье для человека сделаться очевидцем и принять участие — хоть и самое скромное — в Великом, которое только-только явилось миру.

Брусилова, как и многих других патриотов, искренне любящих свою родину, рождение новой, Советской России застало врасплох. Опытом своей отнюдь не молодой уже жизни он не был к этому подготовлен. Рождавшийся в крови и муках новый общественный строй казался ему не слишком-то привлекательным, даже чуждым. Что ж, он был неодинок в таком своем ощущении. И не случайно, как это теперь понятно нам, обозревающим историю России во всеоружии ленинского взгляда на события переломной эпохи. Так, но Брусилов, подобно тысячам и тысячам других патриотов России, нашел в себе мужество не отойти от нового, народного движения, не откинуть его в высокомерном пренебрежении, он остался с народом, с русским солдатом, претерпел поверхностное раздражение, преодолел его, понял, как мог, суть нового государственного обличья страны и остался в конце концов с ними — с людьми в серых шинелях, то есть с рабочими и крестьянами России, ее тружениками и защитниками, с народом в целом.

Судьба Брусилова в переломную для нашей Родины эпоху не есть только его личная судьба. Вот так же остались с народом его младшие коллеги по русской армии — будущие маршалы Егоров и Шапошников и множество иных. Как остались с новой Россией академики Тимирязев и Жуковский, поэты Блок и Брюсов — всех не перечесть. Именно они и им подобные стали залогом того, что все лучшее и ценное, накопленное в дореволюционной культуре, в конечном счете должно было перейти в культуру нашей советской государственности.

Нелегок был путь, тяжкие потрясения приходилось переживать и преодолевать, многое претерпеть. Что ж, ничто в мире не дается даром. Зато Брусилов и ему подобные получили высшее счастье: они остались со своим народом, на своей земле, и народ воздал им должное. И сохранил о них благодарную память в потомках.

Утром 21 июля (3 августа) 1917 года Брусилов приехал поездом в Москву. Уже на вокзале его поджидали расторопные корреспонденты московских газет, жадные до сенсаций. Генерал говорит и о том, как не удосужились своевременно встретить на вокзале Керенского, как неожиданна и нежеланна была отставка, как обидела его спешка, проявленная Временным правительством…

Словом, горечи в этом интервью было достаточно; что ж, Брусилов имел основания обижаться. Но никакие житейские неурядицы и неудачи не могли поколебать главного, а им, этим главным, для Брусилова была любовь к русской армии, понимание необходимости служить России. И вот, даже в этом интервью, описав тяжелое положение русской армии, он говорил, что не обвиняет в том русского солдата:

— И, несмотря на все это, я утверждаю, что этот солдат — отличный воин, и он при началах дисциплины, этого вековечного закона, управляющего войсками, будет великолепно сражаться.

— Правда, для этого нужно время, но это будет.

— Армия возродится…

— Судить же меня будут Россия и история…

Действительно, старая русская армия доживала отведенный ей историей срок. С июля 1917 года пройдет лишь шесть месяцев, и в феврале 1918 года, в боях с германскими интервентами, народится новая, Красная Армия. Эта армия станет естественной и вернейшей наследницей лучших боевых традиций дореволюционной русской армии. И в этой народившейся и закалившейся в боях с врагами Красной Армии имя Брусилова, слава его, дела его будут почитаться и изучаться.

Да, история все рассудит…

Пока же Брусилов уединился с семьей в особняке на Остоженке, в доме № 4 по Мансуровскому переулку. Казалось бы, знаменитейший и популярнейший генерал Брусилов, даже будучи не у дел, сможет, если пожелает, ввязаться в политическую борьбу, делать заявления, выступать. Возможностей к тому полным-полно, каждый день в Москве проходят собрания и митинги самого различного толка, буржуазные газеты с удовольствием, со смаком будут воспроизводить сказанное Брусиловым. Но нет, старый генерал сознавал, что каждое его слово, каждый неловкий шаг могут лишь споспешествовать разброду и развалу в обществе, сознавал и воздерживался от таких слов и шагов.

Тем временем страна приближалась к событиям грозным и решающим. С появлением во главе армии «сильного» человека — Корнилова — буржуазия вплотную занялись попыткой установить в стране режим открытой контрреволюционной диктатуры. Наступление контрреволюции должно было узаконить Государственное совещание, назначенное правительством на 12(25) августа в «спокойной» Москве, подальше от Петрограда. Эсеры и меньшевики с присущей им беспринципностью назвали это сборище «совещанием всех живых сил страны». Трудно придумать большее извращение истины: на самом деле Государственное совещание стало сборищем всех антинародных сил. В Большом театре собрались представители буржуазии и члены Государственной думы, царские генералы и кадетские профессора, эсеровские и меньшевистские лидеры, тайные агенты разведок и главари масонских лож. С трибуны одна за другой произносились контрреволюционные речи. Генералу Корнилову, прибывшему в Москву 13 августа, устраивают торжественную встречу на Александровском вокзале, его на руках пронесли к автомобилю. Появление главковерха в Большом театре сопровождается бурей оваций, миллионерша Морозова падает на колени перед ним… Но в Большом театре нет Брусилова.

Устроители сборища ошиблись, полагаясь на «спокойствие» Москвы: в день открытия совещания, 12 августа, 400 тысяч рабочих города и окрестностей забастовали в знак протеста; замерли заводы и фабрики, остановились трамваи, бастуют даже официанты. Рабочие электростанций постановили: «Пусть мракобесы заседают в темноте…»

Для того, кто любит свою страну и народ по-настоящему, кто хочет прислушаться к его мнению и понять его, позиция московских рабочих не может остаться двусмысленной: русский рабочий народ против контрреволюции, видимо, не поколеблется поднять против нее оружие.

Генерала Брусилова нет на контрреволюционном совещании… Более того, известно, что московский городской голова кадет Н. И. Астров до совещания беседовал с Брусиловым на предмет возможности захвата власти, государственного переворота во время совещания. Брусилов не советовал прибегать к захвату власти, указав, что такие действия в Москве практически не будут поддержаны: даже Союз георгиевских кавалеров (Брусилов был представителем отделения союза в Москве), даже московские юнкера и казачьи части не готовы к этому, Контрреволюционную авантюру генерал Брусилов не поддержит.

Другое дело — Корнилов, у него «львиное сердце, но пустая голова», по выражению Брусилова. Сначала Керенский и Корнилов действовали в согласии, но вскоре Керенский понял, что если «сильный» генерал установит диктатуру, то ему, Керенскому, уже не придется и думать о роли русского Наполеона, а может и хуже обернуться… Юркий адвокат сперва попытался через масонов, обильно осевших в Ставке, воздействовать на честолюбивого генерала, призвать его к порядку. Но не поладили: в ответ тот 25 августа (7 сентября) двинул на Петроград 3-й конный корпус и Кавказскую туземную («дикую») дивизию, чтобы занять Петроград, обезоружить рабочих и революционных солдат, расправиться с ними силой. На следующий день из Ставки Керенскому передали ультиматум: немедленно уйти в отставку и передать власть ему, Корнилову.