Хроника революции

80-е годы. Развитие первых послевоенных дополнительных валютных систем, главным образом в Канаде, Австралии, Новой Зеландии и Северной Европе (подробнее — в главе 1 части второй).

1984 год. Первое публичное предупреждение о «проблеме-2000» (Y2K).

1990 год. Санкционирование и внедрение в США освобожденной от налогов системы Time Dollar (см. главу 2 части второй).

1991 год. Начало первой войны и этнических чисток в Югославии.

1992 год. Введение системы локальных денег Ithaca Hours в городе Итака, штат Нью-Йорк, США.

1995 год. Опрос, проведенный в США, показывает, что 83 % населения помещают принципы «сообществ восстановления» на первое место среди своих предпочтений.

1996 (14 мая) год. Первые слушания на подкомиссии по технологиям в американской палате представителей о решении «проблемы-2000», угрожающей компьютерным программам.

1997 год. Децентрализация системы социальных выплат, ускорение передачи властных функций от федерального правительства к штатам и муниципалитетам США.

1999 год. Приготовления к столкновению с «проблемой-2000» достигают пароксизма, и принятые меры уже сами создают проблемы (например, столпотворение вкладчиков, желающих забрать вклады, в банках средних размеров, которые задержались с сообщением о своей победе над Y2K).

2000 год. Волна религиозных движений апокалиптического характера; «проблема-2000» наносит удар.

2010 год. Первый год, когда число коммерческих сделок в дополнительных валютах превзошло число сделок в старых, потрепанных национальных валютах.

2020 год. Мальчик в кошмаре про «улицу Хайт» получает себе татуировку инициирования.

Среди возможных вариантов будущего сценарии «Тысячелетие транснациональных корпораций» и «Замкнутые сообщества» — нельзя назвать ни худшими, ни самыми благоприятными. Теперь мы быстро взглянем еще на два варианта; они более экстремальны, чем предыдущие.

Друзья Кэтрин

Когда Реду было три года, родители бросили его на улицах Беркли, штат Калифорния. Реда подобрала молодая бездомная пара. Зимы они проводили, скитаясь из одной ночлежки в другую, потому что три дня — максимальный срок, в течение которого можно было оставаться в одном месте. Летом они бродили вокруг Телеграф-авеню, изо дня в день роясь в мусорных баках и контейнерах в поисках пропитания. Никто никогда с ними не заговаривал.

Однажды Ред проснулся, а они ушли. Ему было семь лет.

Когда ему было десять, он встретил другого мальчика, такого же бродягу, как он сам. Мальчика звали Шон. Ему было 15, и он был бездомным с пяти лет. Шон заплетал свои волосы в две бирюзовые косички, как это делают индейцы-могавки, и они свисали по обе стороны его головы. Цвет волос соответствовал его глазам и бледной коже. Он носил черную футболку с капюшоном, испещренную рисунками и заплатами, грубо пришитыми белой ниткой для чистки зубов. На шее у него висели цепи, а руки украшали браслеты. Его ногти были аккуратно окрашены в черный цвет. Он называл себя «панком из сточной канавы», анархистом, а то и сквоттером (что значит «незаконные поселенцы». — Пер.) — членом общества, которое никто не замечал и за которое никто не хотел брать на себя ответственность.

Ред был очарован Шоном, который был такой же, как он, и о ком точно так же все позабыли, вычеркнули из списков людей. Шон стал наставником Реда. Он называл его красным молчуном. Молчуном — за то, что тот редко говорил, а красным — из-за имени (Red) и потому что это был его любимый цвет.

Став старше, Ред тоже осознал себя частью общества, известного под названием «панки из сточной канавы», или сквоттеры, — потерянные дети, объединившиеся, чтобы создать новое, свое собственное семейство. Они никогда не дрались друг с другом и вообще редко доставляли беспокойство другим. Их ярость была направлена против общества, которое их игнорировало. Они ненавидели всех взрослых, особенно своих родителей. Большинство из них либо были брошены ими, либо сбежали от побоев и издевательств, которым подвергались дома. Представители среднего и высшего сословий плевали на них, проклинали их, говорили, что они все — наркоманы и алкоголики. Их тащили в тюрьму за то, что они по ночам спали не под крышей, за то, что сидели на тротуарах, даже за то, что прислонялись к стенам зданий. Им не давали покоя все кто только мог, между тем все, что они делали, — это просто пытались выжить.

Ред и Шон были друг другу как братья. 15 лет они скитались вместе, живя в заброшенных домах, переезжая с места на место в поисках целых домов, в которых можно перекантоваться, но летом всегда возвращались в Беркли. Они не употребляли наркотиков, не пили спиртного.

Когда Ред умер, он был уже взрослым мужчиной — 25 лет от роду. Он всегда говорил, что из всех видов смерти предпочел бы, чтобы ему отрубили голову — чтобы избавиться от мигреней, и всегда смеялся. Перед смертью он признался Шону, что эти ужасные мигрени мучили его всегда и что боль стала невыносимой. Шон показал его знакомому врачу. Врач сказал, что у Реда опухоль в мозгу и уже слишком поздно — ничего не сделать, тем более без медицинской страховки или денег, и что он умрет в течение нескольких месяцев. Доктор дал Шону рецепт на обезболивающее, на наркотики, но Ред отказался их принимать. В один из дней Шон отлучился в забегаловку за жвачкой. Вернувшись, он застал Реда лежащим в траве: он перерезал себе горло, чтобы избавиться от боли в голове.

Большинство людей при виде Реда пугались. Ростом он был под два метра. Его волосы торчали 8-дюймовыми красными «шипами свободы». Его лицо фарфорового цвета было проколото в 27 местах. Но, посмотрев в его глаза, вы бы поняли, что он никогда не был монстром и никогда им не станет. Ред на самом деле мухи бы не обидел. Он даже не ответил бы ударом на удар. Это был самый хороший, самый мягкий человек на свете. Он в рот положить кусок не мог, если видел, что рядом кто-нибудь голодный. Единственная проблема состояла в том, что никто никогда не заглядывал в его глаза, чтобы увидеть в них печаль и доброту; он был для всех невидимкой. Если бы кто-то его вовремя заметил, он, возможно, прожил бы подольше. Но для большинства людей проще не знать, чем сострадать.

И когда все богатые люди заснули, Шон вместе с некоторыми «панками из сточной канавы» оттащили тело Реда на свалку и там его сожгли. Его пепел развеян над вашим газоном стоимостью 4000 долларов, и его тело помогает вашим цветам расти.

Одной из любимых песен Реда была песня Рансида. Там поется:

Эддисон

Я смотрела на Эддисона и видела саму смерть, которая в свою очередь смотрела на меня. Он стоял передо мной, не миловидный мальчик, которого я знала, но темный ангел, которого я часто вижу во сне, ангел смерти. Его кожа цвета черной патоки отдавала желтизной; его черные глаза будто были полны песка, — левый совсем безжизненный. Его тело, тонкое, как бумага, судорожно вздрагивало, когда он выходил навстречу мне из зеленого автобуса. Он был похож на сплошной поток беспокойства и печали. Он смотрел на свои старые ботинки, как будто следил за чьими-то чужими ногами. Он не чувствовал ног, но знал, что они на месте, потому что мог их видеть.

Кожа на нем лупилась, и его руки были как драный картон, когда я помогла ему сойти на землю. Автобус резко тронулся с места и быстро уехал, и мы остались одни. Тут я впервые в жизни испугалась. Я боялась смотреть на него, мне было жутко держать его за руку, которая была сухой и напоминала стеклянную черепицу. У него отвалились ногти. Он вытащил из кармана гребенку и расчесал то, что осталось от его волос. Большая серая курчавая прядь осталась на зубьях; он даже не заметил этого.

А ведь он был такой красивый… Мой бог, ему было 16, а он выглядел на все 60. Он посмотрел мне в глаза и увидел там жалость, которую я не могла скрыть. Он прошелестел: «Не беспокойся, Кэтрин. Мне не больно». Я знала, что он врет. Его лицо не выражало совершенно ничего.

От него несло как от тухлого яйца. Он и впрямь весь протух. Его синие губы кровоточили. Я нежно поцеловала своего друга. На вкус он напоминал металл при 90 градусах. С каждым шагом он хрипел и слегка потрескивал. И я боялась до него дотронуться, боялась, что он от моего прикосновения разрушится и упадет. Я помогла ему сесть на скамейку. Она была сделана из холодного серого бетона. Он посмотрел на небо, затем на деревья вокруг себя. «Там, где я живу, нет никаких деревьев», — прошептал он, пытаясь скрыть слезу, покатившуюся по его лицу.

Затем он упал в обморок, рухнул в свой темный, холодный, черный сон, где действительность была только фрагментом его воображения и где правили бал смерть и страдание. Кровь сочилась из его выжженных губ. Его легкие кровоточили, и он оставлял на скамейке красные следы своих страданий со сгустками крови. Кровь заляпала его синюю трикотажную рубашку. Затем кровотечение остановилось.

И он пролежал на той скамье много часов. Он спал, и я держала его. Кровь то текла, то переставала. Он не переставал страдать, и только тогда я поняла, что мой темный ангел умирает. В действительности он был уже мертв.

Эддисон рос в черном гетто, которое называлось Hunters Point, в Сан-Франциско. Его били за то, что он хорошо учился, и после седьмого класса он фактически бросил школу. Он показывал мне свои домашние задания, все аккуратно сделанные, но которые он никогда не осмеливался сдавать учителю. Он был вынужден вступить в банду, когда ему стукнуло 15, сказал, что, если бы он этого не сделал, на него бы устроили охоту и застрелили бы. Он начал употреблять наркотики и сильно пить, чтобы не чувствовать боли. Один из его самых близких друзей, славный парень, баловавшийся кокаином чуть не с самого рождения, умер от обширного сердечного приступа, когда в 16 лет попытался избавиться от этой привычки. Чем больше умирало людей вокруг Эддисона, тем глубже он погружался в депрессию. К своему 16-му дню рождения он контактировал как минимум с семью ВИЧ-инфицированными и спустя всего несколько месяцев получил СПИД по полной программе. Когда я сидела с ним в тот день, ему оставалось жить два месяца. Я встретила его на улице Пьер, 39, в Сан-Франциско. Я была единственным белым человеком, которого он знал, и по сравнению с ним я была богачка. Мы были лучшими друзьями в течение двух лет, и я пробовала продлить его жизнь как можно дольше. Но перед своим 17-м днем рождения он достал из-под матраца 9-миллиметровый пистолет и выстрелил себе в голову и пять дней пролежал мертвым в своей комнате. Никому не пришло в голову его искать.

Эддисон жил в аду, и он не мог это изменить. А с другой стороны, кто бы смог на его месте? Из 15 ребят, с которыми он рос в Hunters Point, 12 умерли в течение шести месяцев после его смерти. Трое умерли вот только месяц тому назад. За какие-то 14 месяцев все были мертвы. Они жили в среде, которая деградировала из-за изоляции, на наркотиках, которые, если верить слухам, поставлялись правительством. И все это из-за простых американцев, которые не желали замечать бедность, потому что не чувствовали за собой ответственности за это. Для них гетто вообще не существовало.

Тодд и Джереми

Тодд и Джереми сбежали из дома, когда Тодду было пять, а Джереми девять. Они сели в поезд и приехали в Сан-Франциско. Там они спали в парке Золотых ворот. До этого они жили в трейлере в Сан-Хосе с отцом, который сексуально домогался их обоих и издевался над ними все время, что они себя помнили. Их мать умерла в автомобильной катастрофе спустя каких-то пару месяцев после рождения Тодда. Их отец был безработным, но телевизор, перед которым он проводил большую часть времени, казалось, работал непрерывно. Дети сами готовили себе еду, состоявшую главным образом из кукурузных хлопьев и из пережаренного картофеля.

По-настоящему Тодда звали Кристина, но Джер, ее старший брат, всегда хотел иметь младшего брата, поэтому, когда они упаковали свои скромные пожитки, Джер переименовал сестру в Тодда. У нее была густая грива светлых, почти кремовых волос, которые спадали каскадом ниже талии. У нее были маленькое тело и высокие скулы, которые оттеняли ее глаза цвета морской воды. Она редко открывала рот, и когда все-таки открывала, то говорила настолько тихо, что слов почти невозможно было расслышать. Она употребляла маленькие, хрупкие слова и никогда не смотрела вам в глаза. Джер — тот наоборот: разговаривая, открывал по собеседнику огонь из всех видов оружия, сыпал проклятиями, отчаянно размахивая руками в качестве дополнительного аргумента. Он пропускал через свои грязные пальцы флюоресцентные синие «шипы свободы», пучки волос, которые он склеивал в семь 6-дюймовых шипов. Он рассказывал о своих мечтах: проколоть губу и взорвать Белый дом, проникнув туда со швейцарским армейским ножом, ниткой для чистки зубов и спичкой, подобно телегерою актера Макгивера.

Тодд и Джереми часами сидели на улице Хайт. Тодд тихо просила у проходивших мимо людей пятицентовик или гривенник. Джер посылал проклятия вслед тем, кто не бросал им даже пенни, крича: «Fuck you!» — пока те не сворачивали за угол. Матери и дочери, отцы и сыновья проходили мимо, даже не глядя на них. Когда наступала ночь, они уходили в парк, там они чувствовали себя в безопасности. Для них это было начало конца их жизней.