Но эпоха национального экономического регулирования кончается, а эпоха глобального экономического регулирования еще не пришла. По крайней мере в течение какого-то времени капитализм подвергнется испытанию в условиях намного меньшего государственного регулирования.

С прибавлением к капитализму второго мира и после того, как значительная часть третьего мира решила участвовать в глобальной капиталистической игре, глобальная экономика стала и больше, и реальнее, чем когда-либо раньше, но для руководства этой экономикой нет никакой системы правил. Существующая система торговли – система ГАТТ – Бреттон-Вудс – была спроектирована для однополярного мира, какой был сразу же после Второй мировой войны, а не для нынешнего многополярного мира. Она должна быть пересмотрена в свете новых многополярных реальностей, включая региональные торговые

Сердцевину системы ГАТТ – Бреттон-Вудс составляет принцип так называемой НБН – наиболее благоприятствуемой нации. НБН означает, что каждая страна должна предоставить всем без исключения странам наилучшие условия, какие она предоставляет своему наиболее благоприятствуемому торговому партнеру -своей НБН. Но этого как раз никто не хочет делать. Германия не предоставляет Соединенным Штатам тех же условий, какие она предоставляет Франции. Франция входит в европейский Общий рынок, а Соединенные Штаты не входят. Соединенные Штаты не предоставляют Бразилии тех же условий, какие они предоставляют Мексике. Мексика входит в НАФТА, а Бразилия не входит. Клуб еще существует, но у клуба нет больше установленных принципов, говорящих ему, что надо делать.

С точки зрения легализма можно утверждать, что первоначальные правила ГАТТ, вероятно, допускают европейский Общий рынок, но не НАФТА. В этом договоре есть статья, разрешающая таможенные союзы, если конечной целью этих таможенных союзов является политическая интеграция. В этой перспективе европейский Общий рынок выглядит легальным, поскольку по крайней мере некоторые из его участников говорят о создании единой страны и они подписали договор о создании единой валюты. Но НАФТА ни в каком смысле не является легальной. Это просто зона свободной торговли, без каких-либо, -даже самых туманных, планов эвентуального политического объединения. Но даже если европейский Общий рынок легален с точки зрения этих правил, то он разрушает эти правила, поскольку сам он является столь большим исключением из НБН.

Система ГАТТ – Бреттон-Вудс также и в экономическом смысле подошла к концу. Почти десять лет ушло на переговоры последнего, уругвайского раунда, подписанного в Марракеше в 1994 г.; но если разобраться в том, о чем там договорились, то подписанный документ по существу пуст. Коммюнике для печати говорят о снижении тарифов на промышленные товары почти на 40%, но за этой статистикой стоит уменьшение с 4,7 до 3%. Различие между двумя столь малыми числами не составляет разницы для мировой торговли (21). Всемирный банк,МВФ и ГАТТ предсказывают, что соглашения, достигнутые в Женеве, поднимут мировой ВВП на 140 миллиардов долларов, то есть до 274 миллиардов долларов в 2002 г. (22). Это выглядит внушительно, пока не спрашивают, каков знаменатель. Мировой ВВП составляет около 30 000 миллиардов долларов. Даже максимальный прирост в 274 миллиарда, разложенный на девять лет, означает возрастание мирового ВВП несколько меньше, чем на один процент. Этот выигрыш столь мал, что помещается в пределах ошибки округления – никто никогда не узнает, действительно ли он был.

Приятно или даже важно, что правительства мира смогли поставить свои подписи на куске бумаги, но на этом куске бумаги ничего нет. Снижение тарифов и уменьшение квот (чем занимаются раунды торговых переговоров) попросту дошли до точки, когда прибыли начали убывать. Осталось уже немного квот и тарифов, которые можно сократить. Между тем есть масса реальных дел, ждущих решения. Надо выработать новую систему торговых правил, регулирующих поведение региональных блоков.Что им дозволено делать друг с другом и что не дозволено? Но непонятно, каким образом эти правила могут быть написаны и приводиться в действие. Кто будет управлять системой в многополярном мире без доминирующего экономического фокуса? Кто будет гарантом денежного рынка – какой заимодавец остановит финансовую панику и бегство капиталов

и тем самым не допустит крушения системы? Кто создаст открытые, легко доступные рынки странам, желающим развиваться?

Если оставшийся третий мир или второй мир будет развиваться, используя рыночные стратегии, то оставшийся богатый мир должен будет расширить свой импорт. Но почему они вдруг захотят это делать? Франция – четвертая по величине экономика в мире, но в ее импорте из третьего мира первое место занимают бананы. Она не покупает таких фабричных изделий третьего мира, как ткани. Япония также заперта для промышленных изделий третьего мира, как и для американских. Соединенные Штаты, имеющие теперь лишь 23% мирового ВВП, не могут больше быть экспортным рынком для всех желающих развиваться. Если же нынешние бедные должны стать богатыми, торгуя друг с другом (то есть продавая свои продукты другим бедным), то они разбогатеют очень не скоро – если это им удастся вообще.

В развитом мире центральное место займет проблема защиты культуры. Американская печать нередко насмехается над усилиями французов защитить французскую культуру – исключением английских слов из французского языка, борьбой за ограничение импорта американских фильмов и телевизионных программ и попытками остановить распространение сети «Интернет» как электронного орудия английского языка. Можно выставить на смех что угодно. Но единственная действительно смешная сторона французской аргументации состоит в том, что Франция – четвертая страна в мире по своему экономическому значению и обладает уникальной культурой, уходящей в глубь столетий, которой ни в каком серьезном смысле не угрожает культура англосаксонских средств массовой информации. Малые страны, желающие сохранить свое культурное наследие, могут быть в самом деле серьезно озабочены. Можно справедливо утверждать, что зашита собственной культуры есть вопрос жизни и смерти для человеческих обществ (23). Этот вопрос был драматически поставлен Жаком Делором, в то время возглавлявшим европейский Общий рынок: "Я хотел бы просто спросить моих американских друзей: «Имеем ли мы право существовать? Имеем ли мы право сохранить наши традиции, наше наследие, наши языки?… Входит ли в защиту свободы усилие каждой страны использовать аудиовизуальную сферу, чтобы обеспечить защиту своей индивидуальности?» (24).

Но нелегко провести границу между экономикой и культурой. Восемьдесят процентов фильмов, показываемых в Европе, – американские фильмы; но только один процент фильмов, показываемых в Америке, – европейскиефильмы (25). В течение десятилетия французский рынок для французских фильмов сократился вдвое, и в 1994 г. все пять самых популярных фильмов, шедших во Франции, были американские (26). Несомненно, это культурное вторжение. Фильмы относятся к культуре, но именно они, а не самолеты, составляют важнейший американский экспортный продукт. Индустрия, развивающаяся на пересечении телевидения, телефонов, компьютеров и визуальных искусств, – это самая быстрорастущая индустрия в мире. Поскольку дело касается важнейшей для Америки экспортной индустрии и важнейшего в мире рынка, каким является Европа, Соединенные Штаты не могут позволить себе ограничиться 40 процентами европейского рынка, как это предлагает Франция. Если бы Америка согласилась на такое правило для Европы, то очень скоро каждая страна в мире завела бы подобное правило, и была бы разрушена крупнейшая в Америке индустрия. В конечном счете европейцы не приняли принудительного 40-процентного правила, но согласились разрешить отдельным странам ограничивать иностранные программы, если они этого пожелают.