— Подумаешь, к нему! — оскорбился Витя. — И отодвинься, а то ещё придавишь!

И толкнул Никуличева в плечо. Тот, потеряв равновесие, полетел вверх тормашками. Но тут же вскочил:

— Чего толкаешься? Думаешь, я не могу, да?

Через мгновение оба исследователя, сцепившись в драке и забыв об опыте, покатились по земле. Наконец Васёк прочно уселся сверху и спросил:

— Ну как, будешь ещё толкаться?

— Пусти, — сердито сказал Витя. — Я же это сделал для того, чтобы ты не примял цветок.

Вспомнив о цветке, Васёк поспешно вскочил и оглянулся.

Но цветка не было. Только небольшая лужица блестела на солнце. На всякий случай ребята подняли вёдра и посмотрели под ними. Не найдя ничего и там, оторопело уставились друг на друга.

— Куда же это он делся? — спросил Васёк.

А в это самое время одинокий и красивый цветок со всех ног (если только у цветов бывают ноги) улепётывал в лес, подальше от санатория. Остановился он только в глухомани и сразу же превратился в Даваню.

— Вот так история, — ошарашенно пробормотал Даваня, ощупывая бока и стряхивая с себя капли воды. — Ну погодите, я вам… — Но тут же поправился: — Нет, ничего я им не сделаю. Они же не со зла, они для моего здоровья старались. — И он расхохотался: — Они думали, что я самый настоящий цветок! Нет, зря волнуется Барбула. Я встречу детей с большим гостеприимством.

Лесная речушка начиналась из крошечного родничка.

Тоненьким звенящим ручьём торопливо бежала она по весёлым цветущим полянам, с разбега ныряла под замшелые камни и старые поваленные деревья. И снова, беззаботно журча, торопилась всё дальше и дальше на юг.

Выбежав из родного леса, речушка встречалась с другими такими же речушками и ручейками и становилась глубокой и полноводной рекой, по которой стрелой проносились белоснежные «Ракеты» или с пыхтением проползали трудолюбивые баржи.

И всё же эта великая река начиналась из крошечного родничка, затерянного в самой глубине лесной чащи.

А возле этого родничка с раннего утра старательно трудилась Чара. Она подбирала со дна куски коры, камушки, старые листья. Это была её работа.

Чара приплывала сюда каждое утро. Без неё родничок уж давно засорился бы, заглохли, может быть, не стало бы тогда большой и могучей реки…

Вода в роднике всегда была холодная, прямо-таки ледяная, и пальцы у Чары замерзали очень быстро. Поэтому она часто выходила на берег и прикладывала ладошки к камням, уже прогревшимся под лучами летнего солнца.

Затем снова возвращалась к родничку.

Вместе с Чарой за родником должна была приглядывать и её старшая сестра Омаша. Но Омаша и сама уже не могла припомнить, когда она работала в последний раз.

— Здесь и одной делать нечего, — обычно говорила она младшей сестре и, сладко зевая, ложилась на лужайке перед родником или же надолго уходила по каким-то своим делам.

Вот и сегодня Омаша тоже ушла. Она сказала, что её ждёт не дождётся щука Зубатка.

— Что ж из того, что она охотится на мальков, — сказала Омаша. — Зато с ней весело.

И всё-таки Чара редко работала в одиночестве. Часто к ней приплывал Бухтик, иногда забегал Даваня… А сейчас на кочке перед родником сидела Квакуша Премудрая.

— Ловкие у тебя руки, — хвалила она Чару. — Быстрые, заботливые. — И, подумав, добавила: — И душа у тебя добрая. Не то что у Омаши.

— Откуда ты знаешь, у кого какая душа? — не отрываясь от работы, спросила Чара.

Квакуша Премудрая в задумчивости пожевала губами.

— Это всякому видно. Особенно в праздник полнолуния. Многие водяные жители так и светятся изнутри. Точь-в-точь как этот родник. А у Омаши словно камень темнеет в груди. Значит, у неё злая душа, чёрная. И нет в ней ни жалости, ни сочувствия.

— Ты ошибаешься, — возразила Чара. — Сестра не делает ничего плохого.

Квакуша снова пожевала губами.

— Из-за доверчивости ты не замечаешь, что её побаиваются все, кто живёт в заводи, — наконец ответила она. — Даже Барбула, отец твой, и тот остерегается спорить с ней. А уж мы, лягушки и рыбы, просто дрожим, когда она проплывает мимо. Разбойница она, вот кто. Ни одной икринки не пропустит. Если и не съест, так растопчет.

Внезапно Квакуша Премудрая подняла голову и стала прислушиваться.

— Возвращается твоя сестра, — квакнула она и прыгнула в воду. — Поплыву-ка я лучше к своим внучатам. Видеть её не хочу.

Квакуша, как всегда, не ошибалась: не успела Чара выпрямиться, как из-за поворота показалась Омаша. Что она умела хорошо делать — так это плавать.

— Посмотри, что я раздобыла! — ещё издали закричала она. — Вот, видишь? Правда, прелесть?

На Омашином пальце красовалось кольцо с блестящим синим камушком.

— Это очень ценная вещь, — похвасталась Омаша. — Кто-то из людей уронил её в воду, а Зубатка нашла и подарила мне. А я ей за это…

Зубатка просила, чтобы Омаша сообщала ей, куда и на какое время отправляется Барбула. А уж она, Зубатка, знает, чем заняться в отсутствие хозяина заводи: она сразу же поплывёт к садику мальков… Но нет, Чаре они об этом не скажут!

— В общем, это подарок, — как можно небрежнее произнесла старшая сестра. — А ещё Зубатка обещала мне подарить блестящую белую палочку. Краска для ресниц называется. Её тоже уронили в воду… Стоит только подвести глаза, и ты мгновенно становишься настоящей красавицей! Я ей за это… В общем, это тоже подарок.

Омаша ещё раз полюбовалась кольцом. Затем придирчиво осмотрела родник и перевела взгляд на солнце.

— Пожалуй, пора нам с тобой кончать работу, — решила она. — А то скоро задохнёмся от жары.

Но совершенно не было похоже, чтобы она задыхалась от жары.

Старшая сестра первой вошла в воду и поплыла вниз по течению. Плыла она так быстро, что уставшая Чара еле поспевала за ней.

— Покажу подарок Бухтику, — говорила Омаша. — И отцу покажу. Пусть полюбуются, что дарят мне совершенно посторонние существа! Пусть полюбуются…

На одном из поворотов речушка замедлила свой бег, и показалась заводь, где жили водяные. Мелкие волны неслышно тыкались в мягкие песчаные берега. Над глубиной чуть покачивались кувшинки, и Омаша направилась туда.

Под этими кувшинками, на светлом, чистом пригорке, стоял домик сестёр.

Вокруг заводи было тихо и спокойно. Всё будто уснуло. Даже вечно неугомонные листья осин и те окунулись в неподвижную и сладкую полдневную дрёму.

На берегу, в той стороне, где стояла старая ива, прогуливалось несколько ребятишек. Увидев их, Омаша поморщилась.

— Не нравятся мне эти дети, — сказала она. — Одни неприятности от них! Да и Зубатка тоже так говорит. А тех двоих, что забрались в мой огород, я прямо-таки ненавижу… Ух, попадись они мне!..

И на мгновение лицо у неё стало таким, что Чара невольно вздрогнула. Оно напоминало выражение щучьей морды, настигающей добычу.

Неожиданно со стороны рыбьего садика послышался многоголосый писк мальков.

— Что там ещё? — недовольно спросила Омаша. — Никогда из-за этих писков не отдохнёшь спокойно!

— Кажется, что-то случилось с Зубаткой, — прислушавшись, ответила Чара. — Слышишь, как они кричат: «Зубатка… так ей и надо…»?

— О, моя блестящая палочка для ресниц! — вскрикнула Омаша и бросилась в ту сторону, где пищали мальки.

— Серёжа, а ты видел Чару или Омашу? — перебила вдруг Оля. — Как бы хотелось посмотреть на них.

— Я знаком только с Бухтиком, — ответил Серёжа. — А сестёр можно увидеть только в полнолуние. Бухтик говорит, что…

— Серёжа, подожди, сначала про Зубатку…

Барбула уже целый час сидел перед зеркалом и любовался собственным отражением. Очень хорошее было отражение у хозяина заводи и, главное, ужас какое прыткое! Не успеешь показать ему язык, как оно в ответ тут же высовывало свой. Не успеешь улыбнуться — а у отражения уже рот до ушей растягивался от смеха.

Век бы любовался им!

Потому Барбула не сразу услышал какой-то стук и возню у дверей.