«Будь что будет», — подумал я.

Опустив стекло, я смотрел на растущие вдоль моря пальмы. Может, он прав? Может, это правда сумасшествие, а история с Билли — галлюцинация? Работая над книгами, я частенько балансировал на краю пропасти, впадая в странное состояние: реальность постепенно стиралась, уступая место вымыслу, а герои становились такими живыми и осязаемыми, что всюду сопровождали меня. Я страдал, терзался сомнениями и радовался вместе с ними и, уже дописав роман, подолгу не мог отделаться от них. Они врывались в сновидения, делили со мной завтрак, околачивались неподалеку, когда я ездил за покупками, ужинал в ресторане, ходил в туалет и даже занимался любовью. Это возбуждало и пугало, опьяняло и тревожило одновременно, но до сегодняшнего дня мне удавалось держать свое приятное сумасшествие в границах разумного. Я, конечно, сознавал опасность этих фантазий, но никогда еще они не доводили меня до безумия. Что же случилось сегодня? Ведь за последние несколько месяцев я не написал ни строчки!

— А, кстати! У меня есть кое-что для тебя.

Мило кинул мне оранжевую пластиковую коробочку.

Я схватил ее на лету.

«Мои антидепрессанты…»

Открыв крышку, я уставился на белые таблетки, которые, казалось, подтрунивали надо мной, глядя со дна баночки.

— Ты так старался избавить меня от них! Почему решил отдать?

— У тебя может начаться ломка, — объяснил Мило.

Сердце заколотилось, меня внезапно охватила тревога. Я чувствовал себя одиноким, а тело болело, как у наркомана, давно не получавшего дозу. Как можно быть физически здоровым и так страдать?

В голове мелькнула строчка из старой песни Лу Рида «I'm waiting for my man»: «Я жду моего человека, я жду моего дилера». Странно, сегодня дилером стал лучший друг.

— Полечишься и будешь как новенький. Ты только представь, десять дней спать и ни о чем не думать! — успокаивал Мило.

Он старался говорить бодрым голосом, но, очевидно, сам не особо верил, что план сработает.

Я сжал коробочку так сильно, что пластик чуть не треснул. Достаточно положить под язык одну таблетку, и сразу полегчает. Можно даже принять три или четыре сразу, тогда в голове не останется ни одной мысли. Надо сказать, я отлично переносил лекарства.

«Вам повезло, — сказала однажды доктор Шнабель, — у некоторых бывают ужасные побочные эффекты».

Словно бросая вызов самому себе, я убрал коробочку в карман, не достав ни одной таблетки.

— Если лечение сном не поможет, попробуем что-нибудь другое. Мне рассказывали об одном типе из Нью-Йорка по имени Коннор МакКой. Говорят, он творит чудеса при помощи гипноза, — продолжал Мило.

Гипноз, лечение сном, горы таблеток… Пускай реальность приносит одни страдания, я устал бегать от нее. Я не хотел десять дней лежать, как блаженный, под транквилизаторами — мне стала ненавистна безответственность. Я готов был встретиться лицом к лицу с так называемой настоящей жизнью, пусть даже это станет моей последней битвой.

Меня всегда потрясало то, что творчество и сумасшествие сопутствуют друг другу. Камилла Клодель, Мопассан, Нерваль, Арто — все они постепенно погружались в безумие. Вирджиния Вулф утопилась в реке, Чезаре Павезе покончил с собой, наевшись барбитуратов в гостиничном номере, Николя де Сталь выбросился из окна, Джон Кеннеди Тул соединил выхлопную трубу с салоном автомобиля… Не говоря уж о папаше Хемингуэе, который прострелил себе голову из ружья. А Курт Кобейн? Серым утром неподалеку от Сиэтла он пустил себе пулю в лоб, оставив лишь коротенькую записку, адресованную воображаемому другу детства: «Лучше сгореть, чем угаснуть».

Чем не решение проблем?

У каждого свой метод, но результат всегда один: капитуляция. Искусство появляется, когда реальности оказывается недостаточно. Вполне возможно, наступает момент, когда и искусства уже мало, — тогда ему на смену приходят безумие и смерть. И хотя я не обладал талантом ни одного из этих людей, меня мучили те же вопросы.

Мило припарковался на обсаженной деревьями стоянке рядом с современным строением из розового мрамора и стекла — клиники Софии Шнабель.

— Помни, мы союзники, а не враги, — снова заверила меня Кароль, догоняя нас на ступеньках перед входом.

Мы вместе вошли в клинику. На ресепшен я с удивлением узнал, что уже записан на прием, а о моей госпитализации договорились еще вчера.

Не задавая лишних вопросов, я покорно сел в лифт. Прозрачная капсула остановилась на последнем этаже. Там нас встретила секретарша и проводила в огромный офис, пообещав, что доктор придет с минуты на минуту.

В просторном светлом помещении сразу бросались в глаза большой письменный стол и белый кожаный угловой диван.

— Вот это да! — присвистнул Мило, плюхнувшись в кресло в виде ладони.

Помимо трех предметов мебели, в кабинете стояли буддистские скульптуры: бронзовый бюст Сиддхартхи Гаутамы,[20] «колесо закона»[21] из песчаника, пара газелей и мраморный фонтан. Они создавали доброжелательную спокойную атмосферу, которая, очевидно, помогала некоторым пациентам расслабиться и раскрыть психологу свои тайны.

Я наблюдал за Мило. Он явно силился сочинить забавную фразочку, которыми обычно сыпал только так. Глядя на все эти статуи и прочие необычные предметы интерьера, можно было придумать тысячи шуток, но мой друг так и не раскрыл рта. И тут до меня дошло: он что-то скрывает.

Тогда я повернулся к Кароль, надеясь найти у нее поддержку и понимание, но она старательно избегала моего взгляда. Моя подруга с деланым интересом рассматривала развешанные по стенам дипломы Софии Шнабель.

После убийства Этана Уайтэкера Шнабель стала главным и единственным «звездным психологом». К ней стекались самые известные голливудские актеры, музыканты, продюсеры, звезды телевидения, политики, дети и внуки знаменитостей.

Кроме того, она вела телепередачу, куда приходили обычные люди, не стеснявшиеся выставить напоказ свою личную жизнь. Они рассказывали в прямом эфире о несчастном детстве, дурных привычках, изменах, съемках в любительском порно и сексуальных фантазиях, тем самым «покупая» несколько минут «консультации звезды» (так, кстати, программа и называлась).

Одна половина Голливуда обожала Софию Шнабель, вторая опасалась. Ходили слухи, что за двадцать лет практики у нее накопились архивы, достойные Эдгара Гувера:[22] тысячи часов записи сеансов психоанализа, где раскрывались все тайны голливудских звезд. Это, конечно, конфиденциальная информация, да и врачебную тайну никто не отменял, но, просочись она в прессу, случилось бы подобие взрыва, который сбросил бы с пьедестала верхушку шоу-бизнеса, а следом полетели бы головы политиков и юристов.

Не так давно произошло событие, окончательно убедившее всех в могуществе Софии Шнабель. Несколько месяцев назад одна из ее пациенток, Стефани Харрисон, вдова миллиардера Ричарда Харрисона, основателя сети супермаркетов «Грин Кросс», скончалась в возрасте тридцати двух лет от передозировки лекарственных средств. После вскрытия в организме обнаружили следы антидепрессантов, успокоительных и таблеток для похудения. Короче говоря, ничего особенного. Вот только дозировки были чудовищными. Брат покойной выступил по телевидению, во всем обвинив Софию Шнабель, затем нанял батальоны адвокатов и частных детективов. Они, в частности, обыскали квартиру Стефани, где обнаружили более пятидесяти рецептов, выписанных на пять разных имен, но все… почерком Софии Шнабель. Репутация известного психолога была под угрозой. Мир, еще не оправившийся от смерти Майкла Джексона, узнал о существовании врачей, готовых поставлять обеспеченным клиентам любые лекарства. Желая покончить с порочной практикой, правительство штата Калифорния подало иск против психолога, обвиняя ее в мошенничестве, но тут же дало задний ход. Никто не мог объяснить этот маневр, ведь у прокурора были неопровержимые доказательства виновности Шнабель. Многие объясняли происшедшее трусостью государственного обвинителя. В результате эта история возвела Софию Шнабель в ранг неприкосновенных.