Срок, о котором все думали и все старались не говорить, все приближался. Маленькая голубая планетка Земля продолжала нестись по прекрасно вычисленной орбите навстречу своей космической судьбе…

Люди продолжали вести себя так, как если бы ничего никогда не должно было случиться.

Никто не сомневался в том, что Срок вычислен правильно и точно. Все знали, но как бы не верили.

И как-то вдруг, точно заражая друг друга, все поверили: да, приближается Срок, конец тому, что люди считали навечно неотъемлемо своим, — жизни на планете.

Календари были, конечно, в каждом доме. Люди постепенно перестали принимать лекарства. Отрывая 165-й, 164-й, 163-й листок, люди не рвали на себе волосы, не бились головой об стену, не стонали. Они тихонько усмехались и неторопливо — спешить-то было не к чему — принимались за дневные дела: брали на руки детей, несли утренний кофе старикам, кормили собак и кошек и, расставаясь на час, нежно целовали близких, как перед долгой разлукой.

Немногих охватила отчаянность, жажда забыться, охмелеть, одурманить себя. Очень немногих, да и они скоро поутихли.

Но многое изменилось. Люди как будто даже стали добрее, отзывчивей и мягче.

С грустной снисходительностью улыбались они, просматривая старинные фильмы ужасов. Все эти привидения в белых балахонах и фантастические злодеи с кинжалами и пистолетами для них стали забавными воспоминаниями милых, привычных, земных страхов, таких уютных, домашних и вовсе не страшных по сравнению с приближающимся исчезновением всех жизней на всей Земле.

Никогда люди не ощущали свою собственную смерть до такой степени обыденной, естественной, нормальной и безмятежно-покойной, как в эти дни ожидания всеобщей гибели жизни.

Человек ощутил себя тем, чем он, собственно, и был — малой составной частичкой общей жизни, и оценил, до какой степени необходимо и утешительно сознавать, что когда ты, частичка, перестанешь быть, Жизнь остается! После того как ты сделал все, что сумел, и уже устал, маленькая эстафета твоей свершившейся жизни переходит в бодро протянутые руки нового поколения… И до чего же была невыносима мысль, что должна погибнуть вся общая Жизнь, без которой существование каждой из всех ее отдельных частиц — жизней отдельных людей — вдруг окажется бессмысленной…

Странное явление было отмечено: люди, эти высокомерные, надменные «повелители природы», теперь часто тихонько плакали, наблюдая за гибелью рисованного в мультипликации нахального мышонка, вдруг осознав свою неразрывную кровную связь с мышонком, сочувствуя его страданиям, над которыми они прежде потешались, потому что он был ведь всего-навсего мышонком со смешной да вдобавок еще и нарисованной морденкой!

С какой доброй и снисходительной усмешкой люди пожимали плечами, припоминая, что предки их почему-то боялись говорить и даже думать о том часе, когда их жизнь подходила к концу. О, как они мучились и бунтовали, требуя какого-то бессмысленного, нелепого бессмертия. Точно заказывали отдельную кабинку, в которой можно спрятаться и остаться на месте одному среди неотвратимого движения звездных потоков… Ах, как они бунтовали и упирались, желая остановить весь мир на том самом месте, где им показалось уютно и приятно. Какими детскими страхами они запугивали сами себя, когда задумывались, что будет, когда придется им покидать жизнь. И до чего же это нестрашно на самом деле: уходить, зная, что весь мир останется на месте и после них, и на другое утро, другие глаза увидят все снова: и ослепительный восход громадного красного солнца, и розовый шарик клевера, качнувшийся от прыжка кузнечика, уцепившегося лапками за его зеленый стебелек.

И с какой беспощадной ясностью люди проникались чувством самой прямой, родственной связи с этим кузнечиком и клевером, со всем живущим, растущим, цветущим, дышащим на Земле.

Месяцы с их старинными названиями люди теперь провожали, как будто прощались с ними навсегда. Проходило лето. Осень еще должна была наступить, но зимы уже не будет, думал каждый. Не для меня не будет, а не будет совсем, ни для кого не будет ни зимы, ни весны после нее на Земле!

Как давным-давно, что-то предчувствуя, написал один добрый и грустный человек в старой, бумажной книжке: «Люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени, гуси, пауки, молчаливые рыбы, обитавшие в воде, морские звезды и те, которых нельзя было видеть глазом, — словом, все жизни, все жизни, совершив свой печальный круг, угаснут…»

А пока жизнь шла своим порядком, ежечасная, ежедневная, привычная, жизнь одного из годов в длинной цепи тысячелетий, миллиардолетий существования Земли, которая все еще продолжала мирно вращаться.

На заседании принято было появляться одетыми строго и старомодно. Ученым не хотелось нарушать традицию прошлого века. Все участники регулярного всемирного заседания были в крахмальных воротничках, повязанных темными галстуками, и долгополых белых пиджаках. На улице это выглядело бы так же смешно, как пудреные парики и мантии, но на заседании это было как бы данью уважения к великим ученым прошлого, сделавшим величайшие открытия за последние сто — двести лет.

Итак, профессор Ив, готовясь явиться на заседание Координационного Центра Связи «Земля — Космос», снял свой обычный удобный костюм и покорно повязал шею галстуком. Тщательно причесался перед зеркалом и со вздохом вдел руки в рукава неуклюжей одежды прошлого века — пиджака.

За две минуты до назначенного времени, когда прозвенел и заморгал сигнал предупреждения, он уже был готов.

Размеренным, несколько торжественным шагом он проследовал в зал заседаний и занял свое место в кресле. Обычно это было единственное занятое кресло во всем круглом зале. Все остальные места вокруг стола целиком были заняты крупными, в человеческий рост, экранами стереовизоров.

Сегодня же, в виде редкого исключения, еще двое приезжих гостей — директор Центра «Финстерхорн» профессор Финстер и руководитель «Джомолунгмы» Сью-Сиу — вошли в зал и заняли предназначенные им места.

Профессор Ив щелкнул рычажком и включился. Бесшумно или с легким покашливанием одно за другим возникали на своих местах, вокруг круглого стола заседания, знакомые фигуры и лица директоров отдельных Центров Связи, разбросанных по всему миру. Они много лет знали друг друга. Знали научные труды и имена, даже дружили и иногда спорили друг с другом, но ни разу им не довелось побывать в одной комнате, пожать руки один другому. Включаясь один за другим, они, как всегда, церемонно наклоняли голову в знак приветствия. Лица их были невозмутимо-спокойны. Все они, и мужчины и женщины, были мужественные люди. Лучше чем кто-нибудь на Земле они осознавали реальность и безнадежность положения. Они знали больше всех и потому тверже всех должны были держаться.

Они встречались с легким поклоном, но сами уже не замечали, что улыбаться они давно перестали, только, обмениваясь короткими фразами, держались еще более бесстрастно, чем прежде.

Очень скоро, с опозданием не более чем на четыре-пять секунд, весь круг замкнулся. Все были на месте: «Эльбрус», «Финстерхорн», «Попокатепетль», «Джомолунгма», «Ането», «Акангауга» и все другие.

— Кажется, все собрались? — спокойно начал Председатель. — Разрешите заседание считать включенным. Текст сообщений, полученных одновременно во время кратких сеансов связи с Космосом всеми Центрами, совершенно идентичен. Не правда ли? Вот он: "Почему прекратили передачу «46-12-Т». «Возобновите». И больше ничего?

— Ничего!

— Ничего!

Председатель обвел глазами весь круг:

— До сегодняшнего дня это повторилось трижды. И ни у кого нет представления о передатчике «46-12-Т»? Ни у кого?

— Сама классификация, или номенклатура, «46-12-Т» представляется бессмыслицей. Ни одна земная станция не имеет таких позывных. Не говоря уж об установках «Земля — Космос».