Самое удивительное, что они и не поругали нас.

— Входите, входите! — очень даже вежливо предложил директор.

Мы и по классу на цыпочках шли. Расселись по местам, тетрадочки вынули и сидим паиньками. Ну, думаю, сейчас начнется! Держись только!

Директор и говорит:

— Начинайте урок, Клавдия Корнеевна.

Учительница успела сказать всего одно слово:

— Здравствуйте…

А тут звонок как зазвенит!

— До свиданья! — закончила она и вышла вместе с директором.

Весь день вокруг нашего класса Торричеллиева пустота была. Никто не спросил, где мы пропадали целый урок, никто не распекал нас, никто не бил тревогу. На большой перемене мы не выдержали и откомандировали Борьку Шилова к Галине Аркадьевне, чтобы она назначила время сбора. Наш председатель вернулся сам не свой.

— Отказалась! «Не до этого, — говорит, — мне!» Придется нам отложить сбор.

Никому эта идея не понравилась. Как это отложить, если никак не откладывается! Висит что-то на шее… Если б отругали нас, если б предупредили последний раз, тогда бы все и кончилось, а то ведь никто ни слова!

— Нельзя, — говорю, — откладывать! А отказывается она очень просто почему! Не успела у начальства узнать, что с нами делать!.. Как по-твоему, — спрашиваю у Васьки, — может такое быть?

— А что! — говорит. — Похоже! Или, может, вычитала где-нибудь, что надо приучать кадры к самостоятельности. Сейчас это поощряется.

И решили мы сбор не откладывать.

Когда кончился последний урок, Васька Лобов взял учительский стул и засунул ножкой в дверную ручку, чтобы никто не мешал. Борька Шилов вышел к столу. Стоит и мнется — никак ему не открыть сбор отряда. Не привык без взрослых. Спрашивает:

— Не отложить ли все-таки? Занесет кого-нибудь в чушь непролазную и… не выберемся!

— Есть предложение! — кричит Васька Лобов. — Чтобы никого никуда не занесло, поручить Туру выступать за Галину Аркадьевну: подправлять, одергивать и нацеливать.

Я подскочил даже.

— Мне-е?.. Нашел, это самое, как его… праведника!

— А ты не бойся! — говорит. — Перевоплотись, как в рецензиях пишут, и все! Кто за?

Все в классе руки подняли.

— Раз так, — говорю, — потом не плачьте! Предупреждаю — поведу это дело на полном серьезе!

— Валяй! — кричат мне. — Работай!

Я откашлялся, возмущенно закатил глаза и сказал голосом Галины Аркадьевны:

— Борис Шилов! Тебе не кажется, что пора открывать сбор? Хиханьки и хаханьки только размагничивают пионеров.

В классе хохотали минут десять, пока в дверь не застучал кто-то. А я уже вошел в роль. Иду к двери, точь-в-точь как вожатая ходит: шажки мелкие, и плечики туда-сюда ерзают. Открыл, а за дверью — мелочь из пятого класса.

— Что у вас? — спрашивают. — Драка?

— Уважайте, — отвечаю, — старших товарищей!

Захлопнул дверь и опять — к Шилову:

— Борис! Отряд ждет! Учись ценить свое и чужое время.

Борька Шилов промямлил, наконец, что сбор отряда открыт, и предоставил первое слово Галине Аркадьевне, то есть мне.

Просеменил я к столу, прическу поправил, сделал вдохновенное лицо и толкнул речитативчик. Здорово получилось! Ребята еще посмеялись, а потом перестали. Раздвоилось у них в глазах. Смотрят на меня, а видят Галину Аркадьевну, потому что говорю я, как кибер, по ее программе запущенный:

— Трудно найти название этому возмутительному случаю, недостойному высокого звания советского школьника! Всякий прогул — это черное пятно на нашей светлой действительности! А прогул коллективный, организованный — это просто преступление! — Я снова поправил прическу, полистал невидимый блокнот и, повысив голос еще на одну ступеньку, запел: — Могу привести красноречивые факты. Но и без них достаточно ясно, что вы вступили на скользкую дорожку, которая ведет вниз, в болото разгильдяйства и анархии. Остановитесь! Накажите зачинщиков и бодро, по-пионерски шагайте вверх, к вершинам подлинных знаний!

Кто-то засмеялся, но не очень весело. Кто-то раза два шлепнул в ладоши. Я так это понял: высмеялись, значит, хотят поговорить начистоту.

— Довольно? — спрашиваю. — Будем без Галины Аркадьевны?

Этого я уж никак не ожидал: все захотели, чтобы я продолжал в том же духе.

— Как хотите! — говорю. — Мне не трудно!.. Итак, зачинщики!.. Кто же они?.. Это — Тур, вернее, Александр Данилов. И, к сожалению, Василий Лобов. Должна оговориться: главный, конечно, Данилов. Вася Лобов почти не виноват. Он очень живой и отзывчивый мальчик! Истинный пионер! Он замешан в этом преступлении совершенно случайно! Он жертва своей обаятельной натуры и ложно понятого чувства дружбы и товарищества!

Тут Васька как шарахнет кулаком по парте.

— Брось! — кричит. — Меня нечего выгораживать!

— Ты, — говорю, — Вася, не волнуйся! Ты, Васенька, успокойся! Я, старшая пионервожатая, в обиду тебя не дам!

Вижу — Васька совсем взбесился: сейчас кусаться начнет. Все же знают, что он в любимчиках ходит. Галина Аркадьевна — дальняя родственница Васькиного отца.

— Что, довольно? — спрашиваю. — Отменим Галину Аркадьевну?

Но не тут-то было. Все опять требуют, чтобы я продолжал. И Васька очухался.

— Давай, — говорит, — дальше, зубастина! Гладко ты меня причесал!

Я плечиками повел, посмотрел на Борьку Шилова.

— Борис! Веди же сбор! Я высказала свое мнение. Дело за пионерами.

— Кому дать слово? — хмурю спрашивает Борька.

Встает Катюша.

— Срывать, — говорит, — уроки — плохо, даже отвр-р-ратительно! Но из-за чего это произошло? Понять надо… Может быть, цель была хорошей, такой оч-ч-чаровательной, что и ругать зачинщиков не надо. Ведь были же такие надписи: «Все ушли на фронт!» А мы с урока, чтобы помочь товарищу.

Я состроил возмущенные глаза.

— Стыдно, Крылова! То фронт! А здесь?.. Бун не в разведку ходил и не в плен попал, даже не в окружение! Его задержали наши доблестные народные дружинники!

Катюша смотрит на меня, как на вожатую, и спрашивает:

— А вы бы хотели попасть в милицию? Да еще ни за что?

Я обиженно поправил прическу.

— Фу, Крылова! Фу!.. Я не давала повода для таких мерзких предположений!.. А за что или не за что — это еще проверки требует!

— С этого и начинать надо! — поддержал Борька Шилов.

Я поднял руку. Он удивился.

— Ты же только что выступал!

— Это вожатая говорила. А теперь я от себя! И пусть Бун меня поправит, если не так.

И рассказал я, как прибежал к Буну в ванную, как он спросил: «Горит, что ли?». Про мальчишек рассказал, которые, наверно, газеты подожгли, и про то, как Бун старался меня выручить и попал в лапы к дворничихе.

— А теперь, — говорю, — я опять вожатой буду… Это что же получается? Это разве настоящая боевая пионерская дружба? Это преступная круговая порука! А если бы Данилов убил в том коридоре дворового блюстителя чистоты и порядка, Бун тоже старался бы спасти своего дружка от наказания?

И начался спор. Да какой! Одни доказывают, что Бун — герой, на такого друга молиться надо. Другие не согласны: не то как-то, не так! Вроде и хорошо, а не совсем! Им говорят: на то и друг, чтобы грудью друга защищать. Если обо всем доносить, так это не друг, а предатель! А им в ответ мое выдуманное убийство суют. Выходит, и убийцу покрывать надо? И за него в тюрьму идти?

Взял слово Бун.

— Убийцу я бы не покрывал и не дружил бы с ним! Человека сразу видно — на что он способен!

— Значит, — спрашивает Васька Лобов, — Тур, по-твоему, способен на поджог?

— Нет! — твердо говорит Бун.

— Так зачем же ты старался его выручить, если знал, что он не может поджечь?

— Не знаю! — признался Бун. — Так уж вышло… Подумал, что дурь ему с утра в голову ударила.

— Есть предложение! — говорит Васька. — Поставить Буну на вид за то, что он плохо своего друга знает. Знал бы лучше, верил бы в него — и не было бы всей этой заварухи!

Головастый Васька парень, ничего не скажешь! Все проголосовали и влепили Буну на вид. Я даже немножко рассердился на Ваську. «Хорошо! — думаю. — Я тебе тоже преподнесу пилюльку!» Прошу слова и говорю, как вожатая: