Ни одна из увенчанных остриями голов не поднялась навстречу юноше. Возможно, еще когда он выбирался из своей камеры, они уже знали об этом. И были настолько уверены в себе… Шэнн снова подавил вспышку гнева. Теперь его движениями руководило то же терпение, та же упрямая решимость, которая привела его на эту планету. Он спрыгнул вниз, легко спружинив ногами, и повернулся к троице за столом. Землянин возвышался над сидевшими, но почему-то не получил от этого никакого морального удовлетворения — это был просто физический факт.
«Ты пришел», — слова прозвучали так, словно были просто формой вежливости. Поэтому он ответил так же вежливо и ясно:
— Я пришел.
Не дожидаясь приглашения, Шэнн сел, точно так же скрестив ноги и оказавшись теперь на одном уровне с ними.
«Зачем ты пришел, путешествующий между звезд?» — этот вопрос, казалось, был совместным плодом усилий всех троих, а не индивидуальным вопросом.
— А зачем вы привели меня сюда… — тут Шэнн заколебался, стараясь найти вежливое обращение. Титулы, что приходили ему в голову, подошли бы для лиц их пола в других мирах, но здесь они совершенно не соответствовали этим жутковатым фигурам… о Мудрые? — наконец придумал он.
Немигающие желтые глаза не выражали никаких чувств; никаких чувств не выражали и их нечеловеческие лица.
«Ты самец».
— Да, я самец, — согласился юноша, не понимая, что этот факт может иметь общего с дипломатическими переговорами или с его опытом в прошлом.
«Где же тогда твоя направляющая-мысли?» Шэнн не понял, что означает это выражение, и задумался.
— Я сам себе направляющий-мысли, — ответил он наконец со всей уверенностью, на какую был способен.
Шэнн снова встретился с желто-зеленым взглядом, но на этот раз почувствовал изменение. Часть их самодовольства испарилась, его ответ оказался камнем, брошенным в тихую заводь, и круги по воде возмутили зеркальную гладкую поверхность.
«Рожденный-меж-звезд говорит правду!» — это добавила обитательница Колдуна, с которой он впервые встретился на острове.
«Кажется, это так», — сдержанное согласие. Шзни понял, что ему позволили «подслушать» это.
«И кажется, о Читающие-по-иглам, — заговорила средняя за столом, — что не все живущие следуют нашим обычаям жизни. Но это возможно. Самец, думающий за себя… без направляющей-мысли; возможно, он даже видит сны! Или может понять скрытую в них истину! Странный, должно быть, его народ. Об этом деле, о Разделяющие-мысли, мы должны говорить со Старейшими».
Впервые одна из сидевших за столом пошевелила головой, ее взгляд сместился с Шэнна на черепа в стенах, скользнул и замер на одном из них.
Шэнн был готов к любому чуду и не удивился, когда костяной обитатель ниши выскользнул оттуда и уверенно проплыл по воздуху, чтобы приземлиться в правом углу стола. Когда он опустился на стол и застыл, желтые глаза посмотрели на другую нишу, и в этот раз из ниши почти у самого пола выплыл потемневший от времени череп, скользнувший к левому углу стола.
По странному хранилищу промелькнула еще одна тень, и последний череп лег на середину стола, между первыми двумя. Младшая из здешних обитательниц поднялась с коврика и принесла чашу из зеленого кристалла. Одна из старших взяла чашу обеими руками, качнула ею в сторону каждого из трех черепов, а потом посмотрела на землянина, подняв чашу на уровень глаз.
«Мы метнем иглы, самец-который-думает-без-ведущего. Может быть, тогда мы увидим, чего стоят твои сны — станут ли они силой, послушной тебе, или сомнут тебя за твое безрассудство».
Ее руки покачали чашу из стороны в сторону, и та ответила тихим шорохом изнутри, как будто содержимое чаши перекатывалось по дну. Затем одна из ее товарок потянулась к чаше и легонько стукнула снизу по дну. На стол посыпался серебристый дождь крошечных цветных иголочек, не больше дюйма каждая.
Шэнн, с изумлением глядевший на это действо, увидел, что крошечные иголочки, несмотря на кажущуюся случайность броска, образовали на пустой поверхности стола сложный цветной узор. Он удивился, как можно было проделать такой умелый трюк.
Все трое сидевших за столом склонили головы, рассматривая узор из иголочек. Их младшая помощница тоже вытянула шею, с трудом сдерживая любопытство. Как будто занавес опустился между Шэнном и чужаками, ощущение связи с ними, не покидавшее его с того момента, как он попал сюда, мгновенно исчезло.
По столу скользнули пальцы, сметая иглы обратно в чашу. Блеснули драгоценные камни, обвивавшие руку от кисти до плеча. Четыре пары желтых глаз снова уставились в Шэнна, но занавес, которым они отгородились, не поднимался.
Младшая взяла чашу из рук старших, и сжала ее в руках, не отводя ничего не выражающих глаз от Шэнна. Затем шагнула к нему. Одна из сидевших за столом, протянув руку, остановила ее.
На этот раз Шэнн не смог скрыть испуг — наконец-то он услышал первый звук, который был не его собственным голосом. Череп на левом краю стола, самый старый среди призванных из ниш, судя по желтому оттенку, шевельнулся: его нижняя челюсть двинулась, открылась и защелкнулась обратно. Раздался слабый скрип.
Та, которая хотела остановить младшую, отдернула руку. Затем ее пальцы сложились, и вполне понятным жестом она поманила Шэнна. Шэнн послушно подошел, посматривая на этот оживший череп и не решаясь стать рядом с ним, хотя тог больше не предпринимал попыток заговорить.
Чаша с иглами была протянута ему. В мозгу не возникало никаких слов, но тем не менее он понял, чего они хотят от него. Кристалл, из которого была сделана чаша, был не холодным, как ему казалось; на ощупь он напоминал живую плоть. А внутри в беспорядке лежали цветные иголочки, наполняя чашу примерно на две трети.
Шэнн попробовал вспомнить, как бросали иглы чужачки. Сначала они предлагали чашу черепам. Черепа! Но он-то не может говорить с черепами. Все еще прижимая к груди чашу, Шэнн поднял голову и посмотрел на звездную карту под куполом пещеры. Вон, вон там Рама, а левее и немного вверху система Тайр, вокруг которой кружится застывшая планета, на которой родился он сам. С той планетой у него не связывалось добрых воспоминаний, но все же он был ее частью. И землянин поднял чашу к бледному огоньку, который обозначал тусклое солнце Тайр.
Криво улыбнувшись, юноша опустил чашу, а потом вдруг, повинуясь безотчетному импульсу, протянул ее еще и к черепу, тому самому, который пробовал что-то сказать. И тут же понял, что это произвело на чужачек несомненное и острое впечатление. Сначала медленно, потом быстрее он принялся покачивать чашу из стороны в сторону. Иголочки закружились, смешиваясь друг с другом. Покачивая чашу, он расположил ее над столом.
Младшая, протянувшая ему чашу, ударила по донышку и снова брызнул дождь иголочек. К изумлению Шэнна, они и в этот раз легли узором, и не таким узором, какой выпал раньше. Глухая завеса между ними исчезла, его разум снова вступил в контакт.
«Быть тому! — сидевшая в центре протянула к иглам свою четырехпалую руку с пальцами без суставов. — Что сказано, сказано».
Еще одна формальность. Он уловил согласные ответы остальных.
«Что сказано, сказано. Сон — спящему. Если спящий прочтет свой сон, будет жизнь. Если сон уведет спящего по неверной тропе, придет смерть.
Кто возьмется оспаривать мудрость Старейших? Мы только читаем их послания, которые они посылают нам из милости. Они требуют от нас странного, самец, — открыть для тебя дорогу посвящения к завесе иллюзий. Ни разу еще самец не ступал на этот путь, ибо их сны бесцельны, и они не могут отличить истину ото лжи и страшатся открыть свои сны перед истиной. Ну, что ж, иди — если сможешь!»
В последних словах промелькнула искорка насмешки, насмешки и чего-то еще, сильнее чем раздражение, но слабее, чем ненависть. Во всяком случае, не очень дружелюбное чувство.
Она протянула руку и Шэнн увидел лежащий в ее медленно сжимающейся ладони диск, точно такой же, какой ему показывал Торвальд. У юноши хватило времени только, чтобы испугаться, а потом снова наступила темнота, темнее, чем самая темная ночь.
