Но деваться Егору было некуда. Жесткие, передающиеся из уста в уста неписаные десантные законы не давали ему права на внешнее проявление своего сострадания. Строгая солдатская иерархия требовала от него только одного – жесткого прессинга в отношении молодежи.

Салагам нельзя давать расслабляться. История бригады знала случаи шнуровских бунтов, когда доведенные до морального исступления молодые солдаты, чувствуя слабину верховной власти, поднимали свои потрескавшиеся, покрытые мозолями руки на, страшно даже сказать, – на самих дембелей! Поэтому нельзя давать молодым много свободы, меньше у них тогда будет вольных мыслей в голове. «Вот когда я стану дембелем, – думал про себя Егор, – а вы «ветеранами», вот тогда будет все по-другому, потерпите немного…».

– … Когда отдыхать-то? – повторил свой риторический вопрос Максим.

– А ты зачем мне жалуешься? Я тебе не начпо, иди ему поплачься; может, в хлеборезку тебя переведет, – обнажив белые зубы, улыбнулся Чайка и, выдержав загадочную паузу, тихо добавил: – Или в музыканты.

– Ты это о чем? – удивленно переглянувшись с ребятами, спросил Максим.

– А ты вроде как не понимаешь? – пытливо сузил свои глаза младший сержант.

Максим, оторопев от внезапного жизненного виража, на несколько секунд задумался: «Во дает! Он что, мысли мои утренние прочитал?»

– Ты, Егор, что-то хочешь мне сказать, наверное? – интуитивно чувствуя в Чайке благовестника, осторожно спросил он.

– Сейчас начальника политотдела встретил в штабе, тебе велено после ужина явиться в клуб, к командиру музыкального взвода капитану Сверчкову, – пытаясь придать своему тонкому голосу официальный оттенок, сказал младший сержант.

Кирилл изумленно присвистнул от этого сообщения, а Алексей округлил впавшие глаза и посмотрел на Максима так, словно у него в одночасье выросли рога.

– Ни фига себе! Значит, в музвзвод решил слинять?! – удивленно сглотнув, произнес белорус. – А чего молчал-то?

– Хочешь – верь, хочешь – нет, первый раз об этом вместе с тобой услышал, – растерянно пролепетал Максим и покраснел, а покраснел потому, что солгал. Откуда «дует ветер», он знал. В памяти всплыл двухмесячной давности разговор с начальником политотдела бригады.

Они тогда только прилетели в Афганистан и находились в учебном центре, расположенном в окрестностях горы под названием Снайпер. Здесь молодые солдаты должны были в течение нескольких недель привыкнуть к своеобразному климату высокогорья, разреженному воздуху, показать, кто на что способен в боевой и физической подготовке, а после этого рассосаться по различным подразделениям бригады. Самых выносливых и крепких – в разведку, остальных кого куда. Были в бригаде и танкисты, были и артиллеристы, были просто стрелки, а еще минометчики, пулеметчики, гранатометчики, самоходчики, реактивщики, зенитчики, снайперы, химики, связисты, саперы, механики, операторы-наводчики, санинструкторы, взвод материального и десантного обеспечения, ремонтники, киномеханики, писари-комендачи, банщики, повара, хлеборезы и даже пожарные, обслуживавшие единственную на всю часть красную, как положено, пожарную машину. Был еще и музыкальный взвод.

Два раза в неделю в учебный центр приезжал начальник политического отдела бригады, маленький холеный подполковник с животиком и маникюром, и, поочередно вызывая в отведенную специально для него палатку молодых бойцов, беседовал с ними на разные темы, как говорится, «за жизнь». «Как служба, сынок? Как кормят? Что родителям на родину пишешь? В каком подразделении хотел бы служить? Если дембеля будут обижать, сразу ко мне на доклад (в смысле «стучать»)!»

Когда пришла очередь Максима отвечать на дежурные вопросы политработника, неожиданно выяснилось, что подполковник – его земляк, с Урала, давно на Родине не был, все служба, будь она неладна.… «Как там дома, сынок?» Вспомнив родные места – тайгу, охоту, кедры и рыбалку, подполковник по-отечески похлопал парня по плечу и, моргая повлажневшими глазами, спросил:

– Служить где хотел бы, Максим? – И, не дожидаясь ответа, решительно заявил: – Думаю, надо найти тебе местечко потеплее. До армии ты чем занимался?

Выяснив, что Максим не художник и не медик, а в штабе и столовой служить не хочет, подполковник задумался.

– Что ж тебе предложить-то? – И без особой надежды спросил: – А с музыкой-то у тебя как?

Максим хлопнул себя по лбу и рассказал подполковнику про свое музыкальное прошлое. Тот что-то пометил у себя в блокноте и сказал:

– Музыкальный взвод бригады – это наша гордость. На всю 40-ю армию лучший. Даже по центральному телевидению его показывали не раз. На сегодняшний день там комплект, но через пару месяцев треть взвода уходит на дембель, так что у тебя будет шанс там закрепиться, если твои музыкальные способности, конечно, устроят капитана Сверчкова. А пока послужишь в роте, пороху, как говорится, немного понюхаешь, так надо….

Попав в роту и в первый же вечер получив приличную маклуху от дембеля по прозвищу Фан, Максим враз забыл и про оркестр, и про земляка начпо. В роте все как-то сразу закрутилось, завертелось – колонны, горы, обстрелы, облеты, зеленка, так что про музыку впервые за долгие месяцы Максим вспомнил сегодня утром в карауле, завистливо поглядывая на ухоженного бригадного горниста, уверенно шагающего по афганской земле.

Сейчас, растерянно глядя на удивленных друзей и на Чайку, Максим понял – утром ему был знак свыше. Сегодня его шнуровские мучения кончатся. Ну, подполковник, вот человек! Сдержал свое слово, не забыл про скромного земляка Веденеева. Ура!

В солдатской столовой, напоминающей огромный овальный ангар, к большому деревянному столу, где ужинали «молодые», подошел жилистый дембель по прозвищу Фан и, глядя на Максима своими бесцветными глазами, хриплым голосом проговорил:

– Слышь, музыкант.… – После этих слов он картинно сплюнул через отсутствующий передний зуб на пол, растер плевок начищенным до блеска ботинком и закончил фразу: – После ужина подгребешь ко мне, разговор есть.

Затем Фан, развернувшись через левое плечо и не сильно спеша, направился к выходу из столовой, методично накручивая на указательный палец свой черный кожаный ремень.

Уже узнали! Максим со злости бросил ложку в котелок и, обхватив голову руками, задумался.

«Ну что они мне сделают? Отдубасят на прощание? Прокачают? Маклух отвешают? Ну и бог с ними. Завтра батальон уйдет в горы, а я останусь в музыкальном взводе. Хватит, навоевался. Начпо от войны меня освободит, это в его власти. Дальше буду служить, как белый человек, с гитарой в руках. Пусть Фан с Бригом по горам ползают, уроды».

Максим зло улыбнулся в адрес невидимых дембелей, которым завтра предстояло идти воевать, и внутренне успокоился.

Взяв в руки ложку и пододвинув к себе котелок, он машинально принялся за картофельное пюре и консервированную камбалу в томате. Когда ложка застучала по дну котелка, Максим взял подкотельник и отхлебнул остывшего, отдающего хлоркой чая, затем поднял голову. Его глаза столкнулись с жестким взглядом Кирилла.

«Черт! Ребята!»

Действительно, в нахлынувшей на Максима радостной эйфории он совсем забыл про друзей, которым не случилось до армии научиться музыке.

«Наверное, в их глазах мой поступок будет выглядеть некрасиво. Ну и ладно. Зато впереди новая жизнь, ночи, полные сна и покоя, репетиции, гастроли по Афгану…. Боже, как я соскучился по репетициям! Как хочется играть на электрогитаре!.. Интересно, какая у них тут аппаратура? Усилитель, наверное, серьезный, и синтезатор наверняка есть. Вот кайф-то! Спасибо земляку подполковнику, век не забуду… А Чайка пусть парится в караулах, птаха пернатая». Обычно так сержанта Чайку называл Гарбуль.

Максим осторожно посмотрел на край стола и увидел тупо жующего камбалу белоруса. Осунувшееся от недосыпания лицо, обтягивающая острые скулы тонкая серая кожа, ввалившиеся в глубину лица глаза и тонкие, как ниточки, губы. Эх, Леха! Сердце у Максима неприятно сжалось. «Без меня ведь ребятам еще труднее будет. Все мои обязанности ротные они между собой разделят и в горах…. Так, стоп! Какой-то Вася Пупкин, в ус не дуя, служит припеваючи в Московском военном округе, но разве мы можем ставить ему это в вину?»