Обессиленный раздиравшими его противоречиями, Максим безвольно опустился на вкопанную рядом с палаткой скамейку. Еще совсем недавно рядом с ним, вот на этой самой ободранной лавке сидели его верные боевые друзья. Будут ли они сидеть с ним рядом завтра, когда измотанные и усталые вернутся с войны, а чистенький музыкант Веденеев встретит их лощеной улыбкой на гладко выбритой физиономии? Вряд ли, потому что между ними будет огромная, непреодолимая пропасть.

Невообразимая сумятица творилась в душе совсем юного парня. Еще полчаса назад безумно обрадовавшая его перспектива перевода в музвзвод теперь казалась страшным предательством и несмываемым до конца дней позором. От бессонной ночи и навалившейся на него необходимости немедленно сделать жесткий и окончательный выбор ему стало дурно. Родившаяся где-то в глубине тела мутная тошнота неумолимо устремилась наружу.

Максим резко вскочил со скамейки и еле успел проскочить в узкий проход между палатками.

Он сидел на корточках, скрытый от окружающего его мира густой афганской темнотой и, закрыв глаза, слушал, как вернувшаяся с ужина рота шумно расползается по палаткам в ожидании построения на вечернюю поверку.

Все его нутро заполнила скверная, не предвещавшая наполнения пустота. Совсем недавно переполнявшая его беспредельная радость освобождения от тяжких испытаний теперь казалась позорной, требующей всеобщего осуждения перспективой. Как быть? Зачеркнуть свои муки и начать новую, довольно-таки сладкую жизнь, но лишиться верных боевых товарищей, или выбрать друзей и продлить свои наполненные смертельным риском страдания? Максим прислонился затылком к потрепанному ветрами пыльному палаточному брезенту и, закрыв глаза, на мгновение забылся.

Вдруг он четко увидел лицо Володи Бурчака, весело улыбающегося ему с портрета. «Ты знаешь наверняка, Володя никогда в жизни не отказался бы от войны и друзей», – словно комментируя всплывший в памяти образ, застучали в голове хриплые слова Фана.

И тут Веденеев неожиданно понял, что его мучает и не дает спокойно встать и весело зашагать в сторону клуба. Соблазнившись сладкой жизнью, он почти готов был предать, да-да, именно предать – он уже не боялся этого страшного слова, своих живых друзей. Но растоптать память погибших было выше его сил.

Переступив порог бригадного клуба, он подведет жирную черту, сжигающую мост в мир настоящих мужчин, рожденных для чистой дружбы и лихой отваги. Мир, наполненный приятной свежестью вороненого металла, завораживающим ревом БТРов и понятными целями. Мир, пьянящий азартом боя и сладким запахом тяжелой победы. «Ведь все это никогда больше в моей жизни не повторится!!!»

И в этот момент Максим принял тяжелое, выстраданное решение, впервые за восемнадцать лет своей недолгой жизни разрешив совсем не детскую задачу. Сердце бешено колотилось в груди. С Максима словно сняли розовые очки, и перед ним открылся весь ужас чуть было не совершенного поступка.

«В музыканты собрался! Гитарист хренов, – бранил он себя на чем свет стоит, – еще и отмазки себе шикарные придумал. Шостакович, мол, в холодном Ленинграде симфонию создавал и не ставил перед собой никакого выбора.… Да потому-то он ее и писал, что твердо знал: его музыка для общей победы сделает больше, чем дивизия таких, как он, не обученных войне композиторов. Сильно он помог бы Советской Армии, если бы пал смертью храбрых в первом же бою под гусеницами немецкого танка!

А мое дело – это все-таки десантно-штурмовая рота, как бы тяжело мне в ней ни было. Может быть, это то, ради чего и рождаются на свет мужчины, и без этого они не становятся настоящими. Гитара – не более чем хобби, и прятаться на войне за музыкальный инструмент по меньшей мере стыдно. Во всяком случае, для десантника.

Я ведь с детства мечтал стать десантником, а не музыкантом!»

В начале восьмидесятых, когда на экраны страны вышел фильм «В зоне особого внимания», Максим заболел воздушно-десантными войсками. Картина повествовала о мужестве и доблести советских десантников, элиты вооруженных сил. Этот фильм шел в центральном кинотеатре Свердловска ровно неделю. Веденеев просмотрел эту картину шесть раз, и каждый просмотр был поступком.

Он учился во вторую смену, приходилось вставать в семь утра и ехать в промерзшем, дребезжащем в темноте трамвае через весь мегаполис на первый девятичасовой сеанс. После фильма он ехал обратно в школу, но все равно опаздывал на первый урок. А вечером, ложась спать, вновь заводил будильник на семь и засыпал с единственной мыслью: завтра я вновь увижу на экране своих любимых героев, бесстрашно шагающих в голубую бездну «наполнять синевой парашюты». Тогда-то он и проникся небом, а по ночам ему стал сниться голубой берет, тельняшка и ослепительно белый, парящий над головой купол.

Максим твердо для себя решил: десантником стану во что бы то ни стало. Собрав свою волю в кулак, он упорно шел к поставленной цели. Для реализации задуманного сделал все: усиленно занимался спортом, перечитал все имеющиеся в городской библиотеке книги об истории воздушно-десантных войск, а в десятом классе записался в аэроклуб при ДОСААФ и шестьдесят раз прыгнул с парашютом. Он добился своего, но сегодня чуть было не предал мечту. «Нет, музыка – не мое призвание, пусть в музвзвод идет кто-нибудь другой», – выбор его был окончательным.

Но если бы кто-то невидимый этой лунной афганской ночью шепнул Максиму на ухо, чем ему вскоре придется заплатить за свой выбор, то, скорее всего, он бы сейчас же поднялся и, невзирая на муки совести, быстренько зашагал в сторону клуба. Но вся интрига нашей странной жизни в том и заключается, что всегда есть промежуток между поступками и их последствиями, и называется он «время»….

Первая рота повзводно стояла на передней линейке батальона перед своим командиром и производила вечернюю поверку. Качавшаяся на деревянном столбе одинокая лампочка скудно освещала ежившихся от ветра парней.

– …Чайка.

– Я!

– Магомедов.

– Я!

– Горохов.

– На губе он, товарищ капитан, – отчитался за своего проштрафившегося подчиненного замкомвзвода Фан.

– Понятно. На войну, значит, без Горохова завтра пойдем, жаль, – покачал головой ротный и что-то отметил в своей тетрадке. – Сабуров.

– Я!

Гарбуль.

– Я!

– Веденеев.

Не услышав привычного «я», командир оторвал взгляд от ротного списка и, мрачно оглядев своих солдат, громче обычного повторил:

– Веденеев?!

Тишина в ответ.

– Где Веденеев, екарный бабай, что еще за фокусы? Фандюшин, где твои люди, что происходит? – обрушил ротный свой гнев на Фана.

– По приказу начальника политического отдела бригады рядового Веденеева перевели в музыкальный взвод, товарищ капитан, – хрипло чеканя каждое слово, по-уставному доложил старший сержант Фандюшин. И с ухмылкой добавил: – Там ему будет сладко и тепло.

– Какой еще музыкальный взвод, что за хрень ты несешь? Мне с кем на войну завтра идти? – уже ревел на Фана взбешенный ротный, словно дембель был виноват в солдатском некомплекте. – Один на губу, другой в медроту, третий в музыканты,… Ростропович хренов! А задачу в горах кто будет выполнять? Пушкин? – Ротный, продолжая брызгать гневной слюной, подошел к Фану и ткнул ему пальцем в грудь. – Отвечай мне, Фандюшин, почему твои шнуры бегут из роты, как тараканы?

– Скорее уж как крысы, – спокойно глядя в лицо командиру своими бесцветными глазами, ответил Фан. И хриплым шепотом добавил: – Не волнуйся, ротный, выполним мы эту гребаную задачу. Поднатужиться, конечно, придется, но, я думаю, справимся, не впервой.

– Поднатужиться, – успокаиваясь, передразнил Фана ротный, – напрягаться будете, как слоны в брачный период. За двоих, а то и за троих…. И с вас, дембелей, – ротный грозно окинул взглядом последние шеренги, где обычно стояли старослужащие, – спрос особый. В ваших руках все, и мое, и ваше.… Я доходчиво изъясняюсь?

– Не подведем, ротный.… Да что мы, первый раз на войну идем?… Мы свое дело знаем.… Порвем «духов», как «тузик» грелку…, – раздавались из последних линий бодрые голоса двадцатилетних «стариков», внушающих командиру необходимую для него уверенность в своих бойцах.