Открываю дверь, оглядываюсь, оборачиваюсь к шагающему следом светлому и с грохотом ее закрываю. Где тут засов? Ага.

В дверь вежливо стучат.

– Э-э, Фтор, ты ничего не забыл?

– Нет.

Довольно оглядываю пару лавок, которые можно поставить рядом и постелить сверху шкуру из моего седельного мешка. Будет тепло и уютно. Не хуже, чем дома, скажу я вам. Даже круче. Ибо там отец за шкуру прибил бы, напомнил бы о благородном аскетизме и расстелил бы ее на собственной лавке.

– А я где ночую? – слышится из-за двери.

– Можешь переночевать у старосты. Он явно будет тебе рад.

– Не смешно. Фтор, впусти. Тут льет как из ведра, а я, кх-кх, кажется, слегка простужен.

Кошусь на дверь. Отец рассказывал о светлых эльфах как о существах изнеженных и к жизни слабо приспособленных: на земле спать не могут, пол пещеры кажется им слишком холодным и жестким… А если и впрямь заболеет? Впрочем, мне-то какое дело. Тем более что староста и впрямь будет ему очень рад.

– Прости, но темный эльф еще никогда не делил свой кров со светлым, – нахожу отговорку, изучая пирожки.

– Это не твой кров.

– Но и не твой. И вообще, ты извращенец!

Тишина.

– Боишься моих объятий? – ехидно осведомляется светлый из-за закрытой двери.

Пирожки как-то резко начинают казаться несъедобными и дурно пахнущими.

– Убью! – Стараюсь оставаться хладнокровным.

О боги, что бы сказал папа, если бы узнал, что меня преследует светлый, да еще и парень? А ничего бы не сказал. Аида – кастрировал бы, меня бы – женил в срочном порядке. После чего мой народ еще три столетия воевал бы с Вечным лесом, который просто не смог бы простить такого надругательства. Хотя… магическая кастрация не так уж и страшна. Наверное. Но в любом случае – это позор для мужчины.

– Я не буду тебя обнимать. Целовать тоже. И вообще, я пошутил!

– Ага. Еще скажи, что я не милый.

– Ну ты довольно мил. Со своими подвижными ушками, вечно встрепанными волосами, фиалковыми глазками и постоянным упрямством на мордашке… – отвечает светлый задумчиво.

Отодвигаю кастрюльку с булочками. Аппетит пропадает напрочь.

– Сам ты милый!

– Правда?! – спрашивает он с надеждой.

Скриплю зубами. Аид должен был оскорбиться.

– Чего ты вообще ко мне привязался?

– Кх-кх. Да так, кх. Грустно стало, одиноко. Дай, думаю, с тобой попутешествую, развеюсь.

– А может, выберешь себе кого-нибудь другого? – предлагаю без особой надежды.

– У тебя есть, кх, на примете, кх-кх, знакомый темный эльф, который сможет со мной попутешествовать?

– …Нет. Они тебя как капусту нашинкуют.

– Кх-кх, кх-кх, кх. Кх. Кх…

Тишина. Смотрю на дверь, прислушиваюсь.

– Эй. Ты еще там?

Подхожу к двери, пытаюсь выглянуть в окно. Но все, что могу различить, – пару сапог и бледную кисть руки неподалеку.

Вздыхаю, подхожу к двери и резко ее открываю, отдергивая затвор. На пол падает мокрый эльф с посиневшими губами. Глаза закрыты, дышит часто. Надо же, и впрямь замерз.

– Вот, гхыр.

Остаток ночи и весь следующий день я лечу Аида. Укладываю его (на мой плащ, кстати), стягиваю мокрую одежду и накрываю тремя шкурами. Магия лечения мне всегда давалась довольно слабо, так что приходится готовить настой из лечебных трав. Ингредиенты я привез с собой, так что главной проблемой оказывается вливание варева в горло «умирающего». Больной всячески противится этому, сжимает зубы и мычит что-то вроде: «Боже, какая вонь!»

Но я делаю это: вливаю-таки настой, после которого Аида рвет полчаса подряд (это, кстати, хороший признак: значит, лекарство подействовало). А чтобы не допустить обезвоживания, заставляю его выпить еще полтора ведра чистой воды, которую щедро выделил староста (поначалу он был не слишком щедр, но выбитая дверь, мой окосевший с недосыпа взгляд и приставленный к горлу кинжал подняли уровень его гостеприимства до отметки «все для вас»).

Вечер следующего дня. Солнце медленно заходит где-то в отдалении, путаясь лучами в кронах деревьев. Я лежу на свободной лавке, мечтая хоть немного вздремнуть. Светлый хрипит неподалеку, поправляя мокрую тряпочку на лбу.

– Фтор. – Аид зовет так тихо и жалобно, что приходится открыть правый глаз.

– Да?

– Спасибо. Я… приболел еще дня три назад. Дождь меня доконал.

– Не за что.

– Вряд ли до этого хоть один темный эльф помогал выжить светлому.

Это факт. Но я нарушил уже столько устоев и традиций, что одной больше, одной меньше – не имеет особого значения.

– Не говори никому.

Так. На всякий случай. Есть ведь крохотный шанс, что когда-нибудь я героически вернусь в родные пенаты.

– Ладно. И прости.

Хм? Это уже любопытно. Светлый просит у темного прощения. Об этом даже в легендах ни разу не упоминалось.

– За что? – приподнимаю правое ухо и смотрю на лежащего на противоположном конце комнаты эльфа.

– За то, что дразнил. Я не извращенец.

Сжимаю зубы и стараюсь не выдать собственных эмоций.

– А зачем дразнил?

– Ты забавный. Подпустил меня на расстояние удара, не выказывал агрессии, что бы я ни говорил. Думаю… мне просто хотелось нащупать твой предел.

– Чего? – Чего это он там хотел нащупать?

– Я хотел понять, насколько ты искренний. Редкий случай, когда темный эльф, взрослея, в душе остается ребенком.

Фыркаю, но не лезу в спор. Что он обо мне знает? В сущности – ничего.

– Сколько тебе?

– Сто двадцать.

Это его пронимает. От удивления он даже голову приподнимает с подушки и ошарашенно разглядывает меня.

– Знаешь, а твои родители?..

– Они только рады, что я смылся, уж поверь. Тем более что меня должны были со дня на день женить.

Глаза эльфа становятся совсем круглыми.

– Женить? Тебя? Но ты… ребенок!

– Ты тоже не очень-то взрослый. Слишком явно демонстрируешь эмоции.

Эльф успокаивается, чуть пожимает плечами и снова отворачивается.

– Н-да. Жизнь иногда преподносит сюрпризы.

– Ты все еще собираешься выполнить обещание?

– Какое?

– То, которое дал селянам. Насчет истребления нежити.

– Ах да. Нежить… да-да. Дня через два пойду.

– И тебе ее не жаль?

Минутное молчание.

– Знаешь, я в третий раз за сегодняшний день пребываю в состоянии глубокого шока. Темный эльф спросил, не жаль ли мне убивать нежить? Причем даже не зная толком, какую. А ты точно темный? Может, и вправду в смолу упал и не отмылся?

– Убью, – произношу клятвенно.

– Это успокаивает. Если бы ты начал что-то доказывать и прыгать по комнате – взял бы за шкирку и макнул в болото.

Зло на него смотрю, демонстративно вынимаю из голенища нож.

– Ладно-ладно. Спокойно. Если так не хочешь терпеть мое общество – не надо. Можешь уезжать из деревни хоть сейчас. Я, к моему сожалению, последовать за тобой не смогу – болею, да и обещание надо выполнить.

Задумчиво изучаю отражение в ноже, недоверчиво прислушиваюсь к его словам.

– Но если ты не извращенец, почему тогда так хотел ехать вместе со мной? А как же гордость перворожденных?

– Ну… я тоже своего рода аутсайдер.

– Что так?

– Я уже третий раз сбегаю из дома.

Минуту я смотрю на него, не мигая, перевариваю вышесказанное. После чего сначала тихо, а потом все громче начинаю хохотать. Смешно настолько, что скручивает живот. Я всхлипываю, бью рукой по скамье и едва не сползаю с нее, пока светлый с интересом за мной наблюдает.

– Позволь узнать, что именно тебя так развеселило?

– Я… мне сто двадцать! И меня практически выпихнули во взрослую жизнь, дав тумака на прощанье. А ты! В сто сорок! Сбежал от родни! Ой, не могу.

Эльф хмурится и тяжело, мудро вздыхает. Я же продолжаю смеяться, поскольку просто не в силах забыть такое. Сто сорок! Моему отцу двести четыре! Это же надо, до чего светлые берегут потомство! Идиоты. Так они только порождают слабых. Это и дурак поймет.

Аид приходит в себя еще два дня. За это время я знакомлюсь с народом, исполняю половину репертуара, слушаю местные песни… Н-да. Конечно, местный фольклор – это что-то. Я до гробовой доски не забуду куплет одной из наиболее трагических саг о путешествии кикиморы к богам. Она хотела стать русалкой! Но не это страшно. Задумка саги в чем-то даже романтична, если не учитывать того факта, что кикиморы ненавидят русалок, а те с удовольствием их поедают в прямом и переносном смысле этого слова. Плевать! Поверьте, все это меркнет, как только вслушаешься в слова, сразу и навсегда западающие в душу. Как же там? А, вот: