— Ну да, — расширила глаза Лариса, — это же Видов!

— А-а… Слыхал про такого, — равнодушно отозвался я.

— Олег, конечно, козел, но и Инка — коза! И дура! Ох, какая же дура… — Лариса горестно покачала головой, и вздохнула. — Всё так запуталось… В январе она сделала аборт. Испугалась, что беременность помешает съемкам! Ну, вот что ты скажешь… Был жуткий скандал, маме «скорую» вызывали… Инку даже хотели выгнать за аморалку, но Гайдай молодец, отстоял. Я тогда чуть не чокнулась, правда! Спала часа по три, а днем — дурдом полнейший! Инка в истерике, Олег в истерике, вся съемочная группа в истерике! Рассказывали даже, что Вицин хотел морду Олегу набить, но вроде оттащили. Жена Видова сразу подала на развод, Олег неделю за Инкой бегал, чуть ли не силком в ЗАГС приволок, и их моментом расписали… Говорят, по прямому поручению Демичева. Вот только свадьбы никакой не было…

Выговорившись, Лариса затихла, сникая. Я обнял ее, и девушка тут же расплакалась — навзрыд, трясясь, всхлипывая и причитая.

Мои руки будто сами погладили ее по голове, по спине — было жалко старшую сестричку. А вот младшую — нисколько. И вовсе не потому, что предала… изменила… предпочла… Нет. Просто, когда слышишь о чужом несчастье, душа дрогнет далеко не всегда. Чье-то горе тронет тебя, а чье-то оставит равнодушным. Инна, Инна… Мне казалось — мы с нею идем навстречу друг другу, а вышло, что разминулись — и отдаляемся. Зона отчуждения между нами растет — не одолеешь, да я и не хочу. Пускай мой роман о любви останется недописанным…

— Ну, не плачь, не надо… — проговаривал я ласковые пустяки. — Всё же хорошо, чего ты?

Чумазые кочегары вышли курнуть, но, видя такое дело, обратили разудалые матерки в смущенное покашливание, и удалились, стараясь не грюкать кирзачами.

Вечер того же дня

Первомайск, улица Карла Либкнехта

Углепластика КМУ-4 на Киевском авиазаводе в Святошино было, как гуталина у Матроскина — ну, просто завались! Помогла нерасторопность планового производства — пока химзаводы раскачались, пока выдали углеродное волокно, многие детали на «Ан-22», должные, по идее, стать карбоновыми, быстренько выпустили в металле. Военные ждать не умели.

И Ромуальдыч привез целых два ящика пластин из углепластика. Незаменимый человечище!

— Изя, ты куда трубки дел? — глухо донесся голос из коридора, сопровождаясь звонким клацаньем.

— Я ж их тебе положил! — завопил Динавицер.

— Куда?

— Сюда! А, вот они, скатились…

Я мельком улыбнулся, пробираясь к столу. Мой кабинет все больше напоминал съемочную площадку «Терминатора» — на столе и в углу блестели полировкой суставчатые, коленчатые «ноги» модульных протезов. Те грубые, выструганные из дерева изделия, что пугающими обрубками были свалены в нынешних протезных мастерских, не слишком эволюционировали со времен одноногого Джона Сильвера. А тут… Я довольно усмехнулся — будет, с чем в Москву ехать!

— Альбина! Обмеры точные?

— Ой, да вы что? — обиженно отозвалась Ефимова. — Конечно, точные!

Ромуальдыч кивнул, и отобрал нужные силиконовые чехлы.

— Как раз под гильзы… Нормально всё? — развернулся он ко мне.

— Нормально… Подогнал под каблук. Если дома босиком, то вот, — я постучал по регулируемой щиколотке, — переключается клавишей. А гидроцилиндр — больше для удобства. Когда дед Егор сядет, то мысок стопы вот так встанет, — показал на пальцах, — как на живой ноге.

— Не дай бог без ног остаться… — проворчал Вайткус.

— Без рук еще страшней.

— И не говори… — Ромуальдыч приблизил к глазам листок, разбирая мой почерк. — «Пяти…осный коленный модуль с гидравлическим контролем фазы переноса и фазы опоры…» С переносом понял — чтобы ходить с разной скоростью. Так? А опора?

— А это… — я намертво закрутил клапан. — Ух… Это для подгибания. Когда по лестнице идешь или с горки… Всё!

Вайткус смешливо хрюкнул.

— Ты уже третий раз говоришь: «Всё!»

— Теперь уже точно, — выдохнул я и очень бодро вопросил: — Где наш испытатель?

— Внизу ждет, — доложил торчавший в дверях Женька. — Жутко волнуется! И жутко стесняется.

— Девочек выгоним, — сурово сказал я. — Понесли!

И мы торжественно промаршировали в мастерскую, неся модульники на руках.

Собрались все наши — еле протолкнешься. Пришатнувшись к Рите, я тихонько сказал:

— Уведи девушек. Дед в одних трусах… Мы вас позовем.

Сулима серьезно кивнула, и без церемоний вытурила весь наш малинник. Девчонки оживленно шушукались, хихикали, но ни одна не повысила голос — наши подружки отличались не только прекрасными внешними данными, но и сообразительностью.

Стало заметно тише, но градус волнения не упал.

Егор Пименович сидел на диване, одеяльцем прикрывая культи, как срам. Момент истины…

— Начали! — выдохнул я. — Вставляем… Закрепляем…

Бледный фронтовик едва дышал, неловко заталкивая то, что осталось от молодых, крепких ног в приемные гильзы.

— Мягко… — пробормотал он, розовея. — Приятно даже…

— Зафиксировали? Встае-ем…

Дюха помогал деду Егору слева, а Ромуальдыч страховал справа. Шевельнув ногой, инвалид переставил стопу из упругих карбоновых деталей, и покачнулся.

— О-ох!

— Все в порядке, Егор Пименыч! — подбодрил я, сбрасывая напряжение. — Вы просто долго не ходили. Но не разучились. Это как катанье на велике — тело вспомнит, и поедете! Сделайте шаг!

Хрипло дыша, безногий шагнул. Я переживал не меньше, но конструкция не подвела — коленный модуль согнулся в переносе на положенный угол, и щиколотка оперлась на пятку из углепластика. Едва слышно пискнул гидроцилиндр.

— Вы, как киборг! — восхищенно завопил Изя, и расстроено смолк. По щекам деда Егора катились слезы.

— Нет, нет, — всхлипнул он. — Я не про то… Просто… Ох… Я ж тридцать лет не ходил! Забыл уже, как это — смотреть на все стоя… Ох… Мужики, тут даже «спасибо» не звучит! Я же хожу! А ну, дайте сам попробую…

Дюха вопросительно глянул на меня, и я успокоительно кивнул. Ромуальдыч отпустил правую руку «испытателя», напряженно следя за фронтовиком, и тот шагнул сам. Чуть шатнулся (Вайткус дернулся), но удержался. Касаясь пальцами верстака, калека прошелся до станков и обратно. Постоял, перетаптываясь — и пересек мастерскую по диагонали.

— Отлично! — воскликнул Ромуальдыч. — Теперь давайте в штанах и в обуви!

— Я что, — охнул счастливый дед Егор, — сам домой пойду? Пешком?

— Да хоть бегом!

Фронтовик с нашей помощью натянул штаны папы Альбины. Деду они оказались коротки, а вот ботинки, обычные «прощайки», впору пришлись — мы по ним и делали стопу.

— Встаем… Изя, впускай девочек!

— Щас!

Первой вбежала Альбинка. Замерла, закрывая ладошками рот, и заревела.

— Де-еда…

Натужно улыбаясь, Егор Пименович прошкандыбал к внучке, и обнял ее.

— Ну, чего ж ты плачешь, дуреха? — ласково проговорил он. — Радоваться надо, а она нюнит…

— Я ра-адуюсь…

Рита протолкалась ко мне, вцепилась в рукав. Всхлипнула.

— Мишечка… Ты… Ты такой молодец…

— Все мы молодцы, — слабо улыбнулся я, и приобнял девушку.

Головная боль мягко вкручивала штопор в висок.

«Хорошо, хоть не зубная!», — мелькнуло у меня.

Воскресенье, 15 февраля. Утро

Первомайск, улица Дзержинского

Проснулся я рано. Обычно по выходным люблю поваляться, в особенности зимой, когда светает поздно, но в этот день сновидения выветрились моментом. И их место заняли переживания.

Автопробег, эта влекущая мальчишек идея, чуть ли не с первых дней стала обрастать плотью, наливаться сутью…

«Мальчишек… — я усмехнулся. — А ты-то кто?»

Сколько раз ловил себя на том, что поступаю вовсе не «по-взрослому», а даю волю детским позывам. И понял, что невозможно сохранить пожилую душу в юном теле. Духовное обязательно омолодится, чтобы совладать с телесным.

«Да уж, куда там! — хмыкнул я про себя. — Совладаешь с ним, как же… Хотя бы совпадать!»

Автопробег влек меня самого. Я убеждал себя, что стремлюсь придать известности нашему Центру, заодно помогая таким, как дед Егор. Святое дело! Достойная цель, но как бы внешняя, что ли.