— Динмухамед Кунаев… — хрипло выговорил он. — Димаш призвал меня, мы с ним из одного клана — ойык… Но главный у них другой…

— Кто? — выдохнул Ромуальдыч, упирая руки в колени.

— Я его не видел, слышал только… — прохрипел Азамат. — Димаш звал его Андреем Павловичем…

— Кириленко! — вырвалось у меня.

— С-сука… — тяжко охнул «товарищ майор».

— Это типа переворот? — я махнул рукой в сторону проспекта, хотя тот снова опустел.

— Они говорят — революция… — дрогнули губы казаха. — Членов Политбюро переловят и посадят в Лефортово, как Ленин «министров-капиталистов»… Блокируют Министерство обороны и Генштаб, ГРУ и КГБ, МВД… и что там еще? Займут телефонные станции, вокзалы… Обязательно — телецентры в Останкино и на Шаболовке… Блок-посты порасставят, комендантский час введут и пропуска…

— Ну, с ауссвайсами «революционеры» поторопились, — фыркнул я, ожесточенно счищая чужую кровь снегом и сыпля розовыми хлопьями, — пока что мы Москву не сдали!

Веры словам «Азама» у меня не было, сознание отторгало безобразную правду, но уж больно коррелировали с нею мои несуразные «вещие» сны…

— Связи нет! — крикнул прикрепленный, выглядывая из телефонной будки.

Зыбкую тишину надорвал вой моторов и брякающий цокот гусениц — с Вернадского на Ломоносовский выворачивали БМП вперемежку с тентованными армейскими «Уралами».

И тут, откуда ни возьмись, выехала еще одна вереница машин — лобастых «ПАЗиков» и новеньких бортовых «КамАЗов», забитых горланящими бомжеватыми мужиками. Впереди, качая рептильным передком, катил ржавый, облупленный БТР-40А, на борту которого трепетало алое полотнище с намалеванным второпях лозунгом: «Вся власть Совѣтамъ!»

Не думая, повинуясь инстинкту, я нашарил «Калашников» Азамата, и тут облезлый БТР-40 развернул спарку крупнокалиберных пулеметов Владимирова, выдавая очередь. Тяжелые пули, толщиной в палец, ударили веером по фасаду Дома преподавателей, высаживая окна, расколачивая в пыль лепнину и прочие «архитектурные излишества». Шеберстя и позванивая, сверкая льдисто и колюче, посыпались стекла.

Уже на бегу я понял, что не у одного меня прорвало — прикрепленный обогнул «дублерку» с поднятой крышкой багажника, пристраивая на плечо РПГ-7. Присев на колено, он выстрелил, и граната, оставляя дымный след, унеслась к бэтээру. Она вошла в бронированный борт, как нож в картонку, и тут же полыхнуло изо всех щелей, вышибая крышки люков. БТР вильнул, сшибая столб, а мужики в кузовах «КамАЗов» хором заматерились, потрясая кулаками и швыряясь пустыми бутылками. Самый смелый пальнул дуплетом из двухстволки, дробью проредив ветки вяза, и воробьиная стая взмыла грязным облачком.

Грузовики с автобусами, газуя изо всех сил, умчались, а БМП, учащенно лязгавшая в авангарде военной колонны, резко развернулась поперек дороги, скрежеща «гусянками» по асфальту.

Следовавший за ней «Урал» повело на тормозах.

В распахнувшуюся дверцу выглянул бледный лейтенантик в бронежилете 6Б1, напяленном на шинель.

— Вы что, с ума сошли?! — заголосил он, лапая кобуру.

Кто-то высунулся в люк БМП, подтягивая «калаш», но снять меня не успел — хлопнул пистолет с глушителем, и стрелок завалился на броню. Прикрепленный тут же перевел оружие на лейтенанта.

— Стоять… — вытолкнул тот севшим голосом. — Руки вверх…

Через борт «Урала» сиганул тщедушный солдатик в каске поверх ушанки, и заверещал:

— Бросить оружие!

— Я т-тебе щас брошу! — выразился Ромуальдыч, придвигаясь поближе ко мне, и поигрывая «тэтэшником».

Оба прикрепленных и завкафедрой, набычась, усилили фланги.

Колонна замерла, движки клокотали на холостом ходу, а рядовые с сержантами спрыгивали и спрыгивали. Я снял «калаш» с предохранителя.

Не знаю, чем бы все это кончилось — в голове всё чаще мелькала скорбная строчка: «Погиб смертью храбрых…» — но тут, перекрывая рычание мощных моторов, завизжали тормоза.

Громадный черный «ЗиЛ-114» подкатил, пронзительно шипя поддувом в простреленные шины, и ткнулся бампером в БМП, перегородившую дорогу. В глаза сразу бросились кругляши-вмятины, прострочившие лакированный кузов вдоль и поперек. Задняя дверца отворилась, блеснув зеленью пуленепробиваемого стекла, и к солдатам грузно вылез Устинов.

Он выглядел смешно — в пижамных штанах, заправленных в сапоги, в майке-алкоголичке, едва прикрытой полушубком с маршальскими погонами, — но никто даже не улыбнулся. Лоб министра обороны прятал скверно намотанный бинт, испятнанный красным.

— Здравия желаю… — порывом зашелестело по толпе. — Здравия желаю…

Дмитрий Федорович устало обвис на дверце лимузина и нахмурился, оглядывая армейцев.

— Здравствуй, Миша, — рокотнул он, узнав меня, и выпрямился, раздраженно отмахиваясь от офицера охраны в истерзанном кителе. — Товарищи! Мы годами готовились защищать нашу Родину от нашествия извне, а враг напал изнутри, коварный и подлый враг! Мы пока не знаем, кто у них главный…

— Вроде, Кириленко, — обронил я. — Мы взяли «языка», Дмитрий Федорович.

— Вот оно как… — глухо проговорил Устинов, и яростно рубанул рукой. — Гадов надо остановить! Если не сдадутся, уничтожить! Без пощады и жалости! Откуда вы, бойцы?

— 2-я гвардейская Таманская мотострелковая дивизия, товарищ маршал Советского Союза! — отбарабанил лейтенант в «бронике», вытягиваясь и даже, по-моему, привставая на цыпочки.

— Временно переходите под мое командование, — лязгающим голосом сказал маршал, обводя взглядом строй, — как старшего по званию. Какой объект вам приказали занять?

— Т-телецентр, — побледнел лейтенант, — Останкинский…

— За мной! — гаркнул маршал.

Он оглянулся, подыскивая средство передвижения, и тут же подкатила тюнингованная «Волга».

— Садись, Федорыч! — ухмыльнулся в окно Ромуальдыч. — Подброшу!

Министр проворно уселся на переднее сиденье, а я юркнул на заднее, ставя автомат на предохранитель. Вайткус подмигнул мне в зеркальце, ну, и я натянул улыбку в ответ, хотя в душе мутило. Послушать Устинова, так все ясно, как дважды два, а вот у меня ответ не сходился…

— Гони! — резко обронил Дмитрий Федорович, и «Волжанка», чуть дрифтуя на снежных наметах, набрала скорость.

Тот же день, позже

Москва, Кремль

Брежнев нервно мерил шагами кабинет. Подойдет к столу, щелкнет по «рогатым» часам со штурвальчиком, нахмурит лоб — и возвращается к окну. Людно стало в Кремле.

Рядом с передвижкой телевизионщиков, распустившей кабели, зеленела парочка восьмиколесных бэтээров. Курсанты в полном боевом… Десантники в расстегнутых полушубках, чтобы все видели тельняшки… А генералов-то, а генералов…

Верховный главнокомандующий усмехнулся. Во-во, пускай порастрясут штабной жирок, им полезно…

— Леонид Ильич… — прошелестел голос Дебилова.

— Да, Коля? — живо обернулся Брежнев.

— Там товарищ Андропов… — с запинкой доложил главный помощник. — Они задержали Кунаева, вели допрос во внутренней тюрьме, но Динмухамед Ахмедович всё требовал личной встречи… С вами…

— Димаш здесь? — оживился генсек.

— Да.

— Пусть войдет!

Дверь прикрылась ровно на секундочку, чтобы раствориться, впуская Кунаева в наручниках, взмыленного Андропова и абсолютно невозмутимого офицера охраны.

— Рад тебя видеть, Юра, — отрывисто сказал Брежнев, пуская беглую улыбку, — но с товарищем Кунаевым я поговорю один на один.

Первый секретарь компартии Казахстана с усталым удивлением воззрился на генсека. Товарищ?..

— Леонид Ильич… — слабо воспротивился председатель КГБ.

— Один на один, Юра, — надавил генеральный. — И снимите с товарища Кунаева наручники.

Охранник глянул на Андропова, тот обреченно кивнул, и тонкие оковы негодующе клацнули. Динмухамед Ахмедович проводил глазами чекистов, хмуро растирая запястья, а, стоило двери закрыться, обессиленно рухнул на скрипнувший стул.

В мятом костюме и не свежей рубашке, с легкой щетиной на обрюзгшем лице, он выглядел опустившимся интеллигентом, из тех, кто за полстакана крепкого или крепленого читает по памяти пушкинские стихи.