Миниатюрная актриса весело рассмеялась.

— Да я уже и сама не знаю! — резво заговорила она. — Вжилась в роль! Привет, Олег! Инночка, привет! Или Дашенька?

Девчонки с готовностью рассмеялись, а Инна лишь улыбнулась, словно храня верность сценическому образу — холодноватой и недоступной ленинградочки.

— Привет, — потеплели глаза Хорошистки. — Знакомься, это Миша!

— Очень приятно! — оживленно молвила «кавказская пленница».

Я задержал ее маленькую ладонь в своей, и представил подругу:

— А это Рита!

— О-о! — Варлей с восхищением измерила глазами Сулиму. — Лоллобриджида зачахнет от зависти! И я тоже! — комично понурилась она. — Всегда мечтала быть высокой, как вы. Киношники еще не пристают?

— Отбиваюсь пока, — мило улыбнулась Рита.

— Всё, всё, пошли! — заторопил нас Видов. — Скоро начнется!

Мы успели. Под шепотки зала чинно расселись в партере. Слева мои ноздри тревожила Инкина «Шанель № 5», а справа щекотал подкорку винтажный аромат «Клима».

«Сулима — «Клима», — суетливо промахнула мысль. — В рифму…»

Девушка наклонилась ко мне, не отрывая глаз от гигантского белого экрана.

— Ты чего принюхиваешься? — шепнула она.

— Запахи будят воспоминания… — пробормотал я тихонько, кладя руку на Ритину коленку, словно оберега касаясь. Теплая ладонь ласково накрыла мою пятерню. И бысть тьма…

Зацепинская мелодия властно подхватила, закружила и понесла действие, разворачивая сцену за сценой.

Балбес, Трус, Бывалый и Джабраил, отбывающие наказание в образцово-показательной ИТК, выглядели уморительно, остриженные на лагерный лад.

— Хорошо сидим! — скалится Балбес, подмигивая скучному Джабраилу.

— Долго! — уныло вздыхает тот.

Набычившись, Бывалый сипит приглушенно:

— Пора рвать когти!

— А это не больно? — боязливо интересуется Трус.

…Четверка кунаков бежит «на рывок», а вот товарищ Саахов поумней своих подельников — освобождается досрочно. Не зря же и лагерной самодеятельностью руководил, и даже женские роли играл! Усатый Этуш совершенно бесподобен в платье: «Я — тоже человек, понимаешь!»

И как же он глаза таращил, узнав, что его пост в районе заняла та самая Нина!

Хохот гулял по залу, как порывистый ветер в бурю, почти не стихая. Неподалеку стонал и хрюкал Изя, но Альбина не школила бойфренда — сама изнемогала, хихикая из крайних сил.

— Сейчас про Нину будет, и про Дашу… — Инна подалась в мою сторону, приятно вжимаясь грудью в плечо. Ее ручка вкрадчиво соскользнула — и пристроилась у меня на бедре. Как давным-давно, в другую эру. Год назад.

Еще немного, и мои пальцы охватили бы нахальную ладошку, но я устоял.

…Пока киношный Видов в роли командированного Гоги охмуряет Нину — заведующую райкомхозом, Шурик-лошара бродит под окнами конторы, истребляя ромашки. Долго выясняет, любит или не любит, плюнет или поцелует, пока прехорошенькая секретарша Даша не высовывается в окошко.

— Да любит, любит, успокойся, — ворчит девушка. — Хватит цветы рвать!

— Правда? — сияет Шурик.

— Да правда, правда…

И Демьяненко, вдохновившись, отправляется в экспедицию (с Пуговкиным в роли известного ученого) — искать в горах снежного человека. Никто ж не знает, что йети изображает та самая троица с Джабраилом, скрываясь от милиции и пугая народ…

У бедных зрителей животы болят, дружный смех больше на стон походит, а Гайдай всё закручивает и закручивает сюжет…

В финальных сценах я отдышался. Вычурные здравицы, барабаны, джигиты, лезгинка… Две свадьбы разом! Нина и Даша в белом и пышном плывут по траве, будто царевны-лебеди, а вокруг них вьются Шурик с Эдиком — в мохнатых папахах, в черных кафтанчиках с газырями…

Усмешка тронула мои губы. Стало понятно, почему Видовы не закатили торжества в реале — им хватило съемочной площадки.

…Огромная, шумногамная толпа провожает молодоженов, ночной поезд отправляется, а мелодичный, западающий в душу голос Аиды Ведищевой выводит за кадром:

Стучат колеса, бегут огни,

Тревоги все несутся мимо!

Заполним счастьем часы и дни,

Люби сама — и будь любима!

— «Люби сама-а — и будь любима!» — тихонько напевала Рита, а я держал ее за руку. — Ну, Ми-иша… Ты меня ведешь, как первоклашку! А я уже большая девочка!

— Да? — изобразил я удивление.

— Вот как дам сейчас!

— Прямо сейчас? — восхитился я. — Ну, Ри-ита… Люди ж кругом!

— Вот, получишь! — сказала девушка задушевно, и взяла меня под руку. — Пошли скорее!

От «Смоленской» до ее дома мы почти добежали, хихикая и прыская дуэтом. Вознеслись в маленькую квартирку — и замерли. Рита нежно огладила мое лицо ладонями.

— Мне все еще не верится, что ты — мой… — прошептала она, разглядывая жадно и серьезно, будто впервые увидела.

— Твой…

Мои губы долго искали дивный ротик… нашли… гладкие девичьи руки крепко обхватили меня за шею, и я уложил Риту на скрипнувшую кровать — всё рядом…

Скрипела двуспальная долго, пока мы не угомонились.

— Помнишь ту ночь, после выпускного? — смешно пыхтя, девушка притиснулась поближе, остыв после трудов любви. Закинула на меня руку и ногу, чтобы быстрее согреться. — Другой такой не было и не будет… Да и вообще… Мы редко оставались одни до утра. Правда? Как-то всё урывками… Да и пусть… Мне очень хорошо с тобой!

— Нет, это мне с тобой хорошо, — заспорил я, с усилием разжмуривая глаза. Недельная беготня давала себя знать.

— Ладно… — милостиво муркнула Рита. Потершись носом о мое плечо, она уложила голову мне на грудь и вздохнула. — Знаешь, а я, наверное, развратница…

— Ну, здрасьте, — фыркнул я, — приехали! С чего вдруг?

— Понимаешь… — девушка стесненно хихикнула. — Когда мы с тобой… ну, очень близко, ближе не бывает… Ну, ты понимаешь! Я будто с двумя сразу — мальчиком Мишей и взрослым Михаилом. Он такой чуткий, заботливый! И очень нежный…

— Чучелко ты мое… — проворковал я ласково.

— Ну, ты меня, как Настёну! — засмеялась Рита. Смолкла и приподняла голову, пальцами небрежно отмахивая прядь. — Миш…

— М-м?

— Я все-все помню про твою тайну… Я даже горжусь немножко, что ты одной мне… Миш, ты рассказывал про свою жену… А когда вы встретились?

Я огладил Ритину щеку, и девушка прижалась к моей ладони.

— В восемьдесят втором, летом. А через год поженились. Проговаривал эти слова, и сам удивлялся — неужели всё это было на самом деле? Даша… Холодное Японское море… Дача под сопкой…

— Шесть лет еще! — выдохнула подруга. — Ты окончишь универ… Тебя оставят в аспирантуру, да? А еще через год… уедешь? Будешь Дашу искать?

Я ласково уложил девушку на спину и поцеловал ее, опершись локтем.

— Никуда я не уеду, и искать никого не буду, — мой голос был мягок и тверд одновременно. — Нашел уже!

Рита всхлипнула и порывисто обняла меня. Прижалась, задышала в шею.

— Так хорошо, что в сон тянет… — пробормотала она смущенно. — Давай, поспим чуть-чуть? М-м? Как Штирлицы? А потом сходим куда-нибудь! Еще светло совсем… Давай?

— Давай… — я крепче стиснул девушку, и с наслаждением закрыл глаза. Сладкая дрема накрыла нас теплым, невесомым одеялом…

Мне снилась Инна.

Суббота, 30 октября. День

Нью-Йорк, Крэнберри-стрит

Пройдясь по причалу и косясь на небоскребы Манхэттена, Вакарчук оглядел «свою» облупленную яхту. Почившего Уортхолла не интересовали всякие новомодные навороты, вроде облицовки амарантовым деревом. Этот скряга купил себе «бэушный» иол с маленькой бизанью позади грот-мачты, чтобы можно было справляться с парусами даже в одиночку. Но вот, не справился…

— Шеф! — напомнил Чак о себе. — Такси ждет!

— Иду!

За рулем желтого кэба перемалывал жвачку толстомордый негр. Фуражка таксиста едва удерживалась на стриженной голове с мясистым загривком.

— Куда? — промычал он, неприятно выкатывая глаза в зеркальце.

— Бруклин-Хайтс. Кэнберри-стрит.