Таков волшебный мир. Готический собор, торговый эпицентр, свободы баррикада, весенняя метель садовых липких спор, горластый саксофон, Джоан Баэз, баллада.

Таков волшебный мир. В нем властвует Господь. В нем ангелы поют, в нем заседают черти. Облачена в «деним», стареющая плоть предполагает жить, не думая о смерти.

ЦАПЛЯ. Ну, вот теперь мы все вместе. Даже и черти наши рядом, усталые черти, спутники человечества. Сказано, что спасутся все. Вы спрашиваете подробности, но я не все знаю. Я знаю лишь, что вокруг вас ваш мир, дети мои. Песок и сосны, дети мои. Болота и море, дети мои. Дороги и государственные границы. Ночью, когда я взывала к вам, спали вокруг города, и шелестела листва. Вы просыпались, и на грани яви и сна вам казалось, что вы понимаете мой призыв, но явь сгущалась, и вы его теряли. Что мне нужно передать вам… (Внезапно замолкает и опускает голову.)

ВСЕ (с нарастающей тревогой). Что? Что? Что? Что? Что? Что? Что?

На сцену с вызывающими улыбочками и виноватыми поклонами к стенке с ружьем вытанцовывают черти.

ЦИНТИЯ (кланяется зрителям и актерам). Пшепрашем паньство, но если зи хабе нах театр айн штюк сцена…

КАМПАНЕЕЦ (вздыхает). К сожалению, полагается…

КЛАРЕНС. Айн штюк мауэр, уолл, стена… (Стряхивает слезу.)

ЦИНТИЯ. Если сцена хабе стена…

КАМПАНЕЕЦ (разводит руками). По законам драматургии…

КЛАРЕНС. Имеет гвоздь! (Хнычет.)

ЦИНТИЯ. Иф уи хэв стена и гвоздь…

КАМПАНЕЕЦ (смущенно покашливает). Объективная реальность, товарищи.

КЛАРЕНС. Висель ружье? (Молча рыдает.)

ЦИНТИЯ (смущена до предела). Если нах мауэр висель ружье…

КАМПАНЕЕЦ. Простите, не я это придумал, но оно должно убить. (Толкает стенку с ружьем, машет рукой и отворачивается в искреннем огорчении.)

Стенка с ружьем начинает медленное вращение.

ВСЕ (отчаянно). Нет!

КЛАВДИЯ (истерично). Лешка, сделай что-нибудь!

РОЗА (рыдая). Алексей, остановите вращение, я вас умоляю!

Леша-сторож и Леша-швейник становятся на колени.

ЛЕША-СТОРОЖ (отчаянно). Что мы-то можем сделать против законов драматургии? Мы-то, неумытые?

ЛЕША-ШВЕЙНИК. Для этого надо родиться другими! Обнимаются и плачут.

Стенка с ружьем продолжает медленное вращенье.

ВСЕ. Нет! Нет! Нет! (Вскакивают и загораживают Цаплю своими телами, скрывают ее от глаз.)

Громоподобный выстрел.

Все разлетаются в стороны – и люди и черти.

В центре сцены комок белоснежных одеяний – неподвижная Цапля.

Застывшие позы почти непереносимой скорби.

Черти удаляются в глубину сцены и там, печально подпрыгивая, напевают свое любимое:

Моногамов, тяжело кашляя, словно в последней стадии чахотки, выползает к рампе и смотрит в зал своими огромными глазами. Куча белых перьев покоится за его спиной.

МОНОГАМОВ. Прощай! Прощай, моя молодость! Как долго ты тянулась, тебе не было конца, а вот теперь – прощай! Теперь я начинаю умирать. Сколько лет я буду умирать, десять, сорок, это не важно. Прощай, мой мир, теперь я уже тебя не увижу. В Африке, в Европе, в Азии, в Антарктиде, в Америке и в Австралии – буду слеп. Прощай! Прощай, моя Цапля, мне нечего ждать, я тебя никогда не забуду, я тебя никогда не увижу! (Опускает лицо в ладони и застывает.)

Из кучи белых перьев поднимается прежняя нелепая жалкая птица с круглыми глупыми глазами. Она что-то держит под крылом.

Воцаряется ночь из первого акта: сполохи.

Цапля ковыляет в просцениум и кладет рядом с застывшим Моногамовым огромное белоснежное яйцо.

ЦАПЛЯ (Моногамову). Россиянин!

МОНОГАМОВ (в ужасе). Что?

ЦАПЛЯ. Т-с-с! Жди! (Садится на яйцо и устраивается высиживать.)

Волна, проходящая вдоль волнореза, пройдя, угасает. Парус, бегущий над волнами резво, в конце концов убегает. Негр, поднимая уверенно ногу, вскоре ее опускает. Даже экскурсовод со своим монологом все-таки замолкает.

Все пролетает, тлеет, течет. Не удержать момента. Смена правительства часто ведет к гибели монумента.

При сотворенье великих царств сотворены и капуты. Пьеса, которую ты созерцал, кончится через минуту.

То, что останется на века, через века и усохнет. То, что не стоит даже плевка, без плевка подохнет.

Пьесам бессмертие не грозит. Капает капля за каплей. Очень естественно в этой связи взять в героини цаплю.

В этой связи почему не связать рифмой экватор и кратер, выдать герою чужие глаза и начинать театр.

Театр начинается с вешалки и кончается ею. В середине туалет и буфет. Пигмалион полюбил Галатею. В зале зажегся свет.

Но самое забавное, быть может, и не конец, как некогда высказался один англичанин; начало – вот подлинно делу венец, всяческое начинание всяческих начинаний.

Из темноты кто-то делает нос. Некто проходит, смеется. Встав на колени, ты спросишь всерьез: что-нибудь остается?