Она, бессильно сгорбившись на сиденье, покачала головой:

— Нужно было постараться получше. Теперь здесь погибнут больше четырех тысяч человек. Ужасно! И все из-за того, что я начала войну, которую не могу выиграть.

— Чепуха! — сказал Ананаис. — Зачем ты клевещешь на себя, женщина? Война началась из-за того, что солдаты Цески вторглись в горы и стали убивать невинных. Ты только защищала то, что принадлежит тебе. Кем бы мы были, черт возьми, если бы молча терпели подобные бесчинства? Мне тоже не по нутру наше нынешнее положение — оно смердит хуже, чем дохлая свинья десятидневной давности в летнюю пору, но я в этом не виноват. И ты не виновата.

Если уж тебе хочется кого-то винить, вини тех, кто отдал свои голоса за Цеску. Вини солдат, которые продолжают повиноваться ему. Вини «Дракон», который не сместил его когда мог. Вини его мать за то, что родила его на свет. И довольно об этом! Каждый мужчина и каждая женщина в этом городе могли сделать свой выбор. Их судьба в их собственных руках. Ты за них не отвечаешь.

— Не хочу спорить с гобой, Черная Маска, но кто-то должен в эти страшные времена принять на себя ответственность Ты говоришь, что войну начала не я. Но я сама вызвалась возглавить этих людей, и смерть каждого из них ложится на мою совесть. Не может быть по-иному, ибо все они дороги мне. Можешь ты это понять?

— Нет, — честно признался Ананаис. — Но принять могу

— Я тебя понимаю, — сказал Декадо. — Но прибереги свою привязанность для тех, кто доверился тебе и ушел в горы. Вместе с теми, кто пришел из окрестностей Скодии, число беженцев составит теперь семь тысяч человек. Надо будет позаботиться об их здоровье и пропитании. Потребуется наладить сообщение, доставку провизии и лекарств. Всем этим нужно руководить, все это требует рук. И с каждым человеком, направляемым туда, оборона становится на одного воина слабее.

— Я займусь этим сама, — кивнула Райван. — Там найдется около двадцати женщин, на которых можно положиться.

— При всем моем уважении к вам, — сказал Ананаис, — мужчины вам тоже понадобятся. В такой скученности страсти легко разгораются, и некоторые могут возомнить, что получают меньше, чем им следует. Между мужчин, ушедших в горы, много трусов — а трусость часто порождает злобу. Начнутся кражи, да и женщинами кое-кто захочет попользоваться.

Зеленые глаза Райван вспыхнули.

— Я справлюсь со всем этим, Черная Маска. Поверь мне! Мне возражать никто не посмеет.

Ананаис ухмыльнулся под маской. Голос Райван гремел, квадратный подбородок воинственно выпятился вперед.

Возможно, она и права, подумал он. Храбрецом должен быть тот, кто осмелится ей перечить, — а все храбрецы будут иметь дело с врагом пострашнее.

В последующие дни Ананаис делил свое время между маленькой армией, занимающей внешнее кольцо гор, и устройством временной крепости во внутреннем кольце. Узкие тропы заваливались, а главные входы — долины Тарск и Магадон — спешно перегораживались стенами из необработанного камня. Все светлое время суток выносливые скодийские горцы скатывали с высоты огромные валуны и устанавливали их в устье долин. Стены понемногу росли. Умелые строители поставили тали и деревянные леса — камни втягивались наверх веревками и скреплялись смесью из глины с каменной пылью.

Главным каменщиком, а заодно и зодчим, был выходец из Вагрии по имени Леппо — высокий, смуглый, лысый и неутомимый. Его сторонились, ибо он имел раздражающую привычку смотреть сквозь человека, не видя его и решая при этом какую-нибудь строительную задачу. Разрешив ее, он внезапно улыбался и делался как нельзя более приветливым. Не многие могли угнаться за ним в работе, и он не знал покоя до глубокой ночи — придумывал разные усовершенствования и заставлял других трудиться в поте лица при луне.

Перед концом работ Леппо придумал еще одну шутку и воздвиг на стенах укрепления из досок, а с внешней стороны бастионы гладко заштукатурили известью, чтобы врагу труднее было взбираться на них.

В середине каждой стены Леппо поставил по гигантскому самострелу Лейка; Лейк сам проверил их на дальность и быстроту и обучил двенадцать человек стрелять из них. У орудий сложили мешки со свинцовыми шариками и несколько тысяч стрел.

— Выглядит солидно, — сказал Торн Ананаису, — но все-таки это не Дрос-Дельнох.

Ананаис шел вдоль укреплений Магадона, намечая возможные линии атаки. Стены остановят кавалерию Цески, только полулюды взберутся на них без труда. Леппо сотворил чудеса, воздвигнув бастионы пятнадцатифутовой вышины, но этого недостаточно. Орудия Лейка будут сеять опустошение футах в тридцати от стен, но на более близком расстоянии станут бесполезны.

Торна Ананаис послал за две мили в долину Тарск. Торн ехал верхом, а следом за ним Ананаис отрядил двух бегунов. У Торна на дорогу ушло меньше пяти минут, у бегунов — около двенадцати.

Генерал находился в большом затруднении. Весьма вероятно, что Цеска одновременно нанесет удар по обеим долинам — и если падет одна, другая тоже будет обречена. Поэтому где-то между ними нужно поместить резерв, готовый заслонить собой намечающуюся брешь. Но стену можно проломить в одно мгновение, и подмога не успеет подойти. Сигнальные костры тут не годятся, ибо между двумя долинами высятся горы.

Леппо разрешил эту задачу, предложив трехсторонний способ сообщения. На горе поставили пост, который посредством зеркал или фонарей мог передавать сигналы в обе долины. Пятьсот человек, расположенные между долинами, получат сигнал и поскачут, как черти, в нужное место. Этот способ испытывали много раз, и днем и ночью, пока Ананаис не убедился, что лучшего добиться невозможно. После сигнала о помощи подкрепление прибывало на место через четыре минуты. Ананаис предпочел бы сократить этот срок вдвое, но был доволен и тем, что есть.

Валтайя отправилась в горы вместе с Райван — ее поставили заведовать лекарственными средствами. Ананаис страшно тосковал по ней и не мог избавиться от чувства обреченности. Он никогда не думал много о смерти — теперь эти мысли преследовали его. Прощаясь с Валтайей прошлой ночью, он чувствовал себя несчастным, как никогда в жизни. Он обнимал ее и не находил слов. Как передать ей всю глубину своей любви?

— Я... я буду скучать по тебе.

— Это ненадолго, — сказала она, целуя его в искореженную щеку и отводя глаза от безгубого рта.

— Ты смотри... береги себя.

— Ты тоже.

Он посадил ее на лошадь — тут к хижине подъехали другие путники, и он торопливо надел маску. Валтайя уехала, а он смотрел ей вслед, пока ночь не поглотила ее.

— Я люблю тебя, — с запозданием сказал он тогда. Он сорвал с себя маску и заревел во всю мочь: — Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ! — Слова эхом отдались в горах, и Ананаис упал на колени, молотя кулаками по земле.

— Черт, черт, черт! Я люблю тебя!

Тенака, Субодай и Рения опережали кочевников на час, и расстояние понемногу сокращалось: конь Тенаки, хоть и принадлежал к сильной дренайской породе, нес на себе двоих. На вершине холма Тенака заслонил глаза рукой и попытался сосчитать погоню, но это было нелегко, всадников окружало облако пыли.

— Мне сдается, их там не больше дюжины, — сказал он наконец.

— Могло быть и поменьше, — пожал плечами Субодай.

Тенака оглядывался, ища, где бы устроить засаду. В одном месте над тропой словно кулак навис каменный выступ. Тропа за ним сворачивала влево. Тенака встал ногами на седло и перескочил на камень. Недоумевающий Субодай пересел вперед и принял поводья.

— Езжай до того темного холма, а там сделаешь круг и вернешься опять сюда, — сказал ему Тенака.

— Что ты задумал? — спросила Рения.

— Добыть лошадку для моего раба, — усмехнулся Тенака.

— Поехали, женщина! — рявкнул Субодай и двинулся рысью вперед.

Рения переглянулась с Тенакой.

— Что-то мне не очень нравится быть покорной женщиной степей.

— Я тебя предупреждал, — напомнил он с улыбкой.