Ирис не услышала эти слова. Она так и не узнала, что ею овладел не только центурион, но и полдюжины других мужчин, которые терпеливо ждали своей очереди, чтобы изнасиловать ее теперь уже неподвижное тело. В конце центурион изнасиловал ее во второй раз и выругался, потому что кончил слишком быстро. В раздражении он перерезал ей горло, так, как режут беззащитного ягненка — быстро и бескровно.

Тамар, которую опрокинули на спину на холодный, покрытый плитками пол и задрали платье на голову, пришлось лишь немногим лучше, чем Ирис. Но Тамар не пыталась сопротивляться. Ее, изнасилованную, оставили умирать, даже не потрудившись прикончить ножом. Она лежала, едва дыша, пока солдаты грабили комнату, забирая те немногие вещи, которые в ней еще оставались. Ведь большую часть обстановки, как всегда, Забаай бен Селим увез с собой. Тамар испуганно затаила дыхание, когда они сорвали с кровати занавески вместе с покрывалом. Она молила всех богов, каких только могла вспомнить, о том, чтобы в своей алчности и похотливой торопливости они не заметили маленькую Зенобию. И эти горячие молитвы были услышаны. Ее глаза встретились с испуганными глазами дочери Ирис, и она предупредила девочку, чтобы та не двигалась и была безмолвна, как могила.

Казалось, целую вечность Тамар лежала на животе на холодных плитках пола. Ее изнасилованное тело непереносимо болело. Она не осмеливалась даже стонать из страха, что солдаты поймут, что она жива. Наконец, обыскав все комнаты в поисках ценностей, они покинули дом Забавя бен Селима. Тамар услышала, как их лошади стучали копытами во внутреннем дворе, и удивилась, как это она не слышала их раньше. Возможно, они намеренно бесшумно ввели животных внутрь с тем, чтобы захватить врасплох людей, оставшихся в доме. Теперь, по крайней мере, она знала, что они кавалеристы, и это сузит круг поисков ее мужа, когда он будет искать виновных.

Уверенная в том, что теперь они остались одни, Тамар застонала от боли и попыталась сесть. Зенобия выкарабкалась из-под кровати. Ее личико было мокрым от слез, когда она помогала Тамар. Девочка была бледна и дрожала от страха. Она старалась не смотреть в сторону кровати.

— Моя мама мертва? Тамар кивнула.

— Не гляди на нее, дитя мое!

— По почему, Тамар? Почему они сделали это? Ведь вы сказали им, кто вы такие! Почему же они причинили тебе боль? Почему они убили мою маму?

Тамар выплюнула выбитый зуб.

— Этим римлянам и слова нельзя сказать, — презрительно произнесла она.

С помощью Зенобии ей удалось, наконец, сесть, привалившись спиной к кровати. Вдруг, смутившись от того, в каком беспорядке ее одежда, она одернула юбки, разрезанные, разорванные и испачканные солдатами.

— Думаю, они вряд ли украли наших верблюдов, дитя мое. Иди в конюшню, возьми одного из них и скачи к своему отцу как ветер. Расскажи ему о том, что случилось! Я не могу ехать, Зенобия, мне придется ждать здесь!

— Это моя вина! — воскликнула Зенобия, и из ее ясных глаз хлынули слезы. — Моя мама мертва! Ах, это все мои капризы, уехали бы мы все вместе, не случилось бы этого!

И она горько расплакалась.

Тамар глубоко вздохнула. У нее все болело, и ей хотелось громко крикнуть Зенобии, что действительно это она виновата в том, что задержала их. Но потом женщина взглянула в лицо ребенку, только что потерявшему мать.

— Нет, дитя! — твердо произнесла она и вдруг сама поверила в это. — Ты не должна обвинять себя. Это — судьба, воля богов. А теперь поезжай и приведи сюда своего отца!

— А как же ты? — беспокойно вздохнула Зенобия.

— Принеси мне кувшин воды, и я как-нибудь переживу. А после этого сразу же поезжай. Но будь осторожна!

— Я выеду через задние ворота! — пообещала Зенобия. Тамар устало кивнула. Она вдруг почувствовала себя очень утомленной и очень, очень старой. Она выживет, хотя бы для того, чтобы увидеть, как покарают тех, кто сделал с ней это и кто так бессмысленно убил Ирис. Она долго сидела в полуденной жаре, бесстрастно наблюдая, как два больших слепня летали, жужжа, вокруг зверски растерзанного тела Ирис.

Зенобия покинула дом, пройдя из сада, располагавшегося рядом с кухней, в конюшни, где ждали три нетерпеливых и норовистых верблюда, жевавших свою жвачку. Она ничего не чувствовала — ни горя, ни гнева, ни страха. Она оцепенела от пережитого потрясения, вспоминая, как ее мать молила о милосердии. Никогда прежде Зенобия не слышала, чтобы голос ее матери звучал так умоляюще и испуганно. Этот голос все еще звучал в ее ушах, и она знала, что не забудет его до конца дней.

Она рассеянно похлопала своего верблюда, необычайно кроткого, со светлой шерстью. Оседлав животное, она направила его через задние ворота дома своего отца, наклонилась, чтобы отодвинуть засов, и выехала на дорогу, ведшую в пустыню. Верблюд двигался быстро, его шаги становились все больше и больше, и наконец он, казалось, полетел над дорогой.

Зенобия сидела на его спине, надежно устроившись в седле из красной кожи. Свой белый льняной хитон она подтянула вверх, чтобы свободно управлять верблюдом, в то время как ум напряженно работал. Почему эти люди убили ее мать? Она не могла понять этого, ведь в своей жизни она видела от людей только добро и снисходительность. Ее отец, старшие братья, их друзья баловали ее. Она знала, что мужчины, случается, бьют своих жен. Однако все это не выходило за рамки приличий. Все говорили, что женщин время от времени необходимо наказывать. Однако ей никогда не приходилось видеть, чтобы ее отец бил своих жен. А ведь ее мать даже не знала мужчин, которые напали на нее. Но раз она не знала их, тогда почему же они так жестоко поступили с ней, почему причинили ей боль, почему убили ее? Она не могла понять этого.

Значит, жестокость — это черта, характерная для одних только римлян? Может быть, их поразила какая-то особая форма сумасшествия, которая заставляла нападать на невинных чужеземцев?

Маленькими пятками она побуждала верблюда бежать еще быстрее, — впереди была видна пыль, которую поднимал караван ее отца. Вскоре она уже проезжала мимо групп семей, входивших в их племя. Все махали ей руками и окликали, приветствуя, когда ее верблюд галопом скакал мимо. Они улыбались ей вслед, любимице всех членов племени. Они любили ее не за то, что она дочь их предводителя. Зенобию бат Забаай — веселого и доброжелательного ребенка — невозможно было не любить. Во главе группы она увидела своего отца и старшего из своих братьев, Акбара. Она принялась махать им и неистово кричать, и ее юный голос глухо отдавался в ее ушах.

— Привет, малышка! Не хочешь ли ты на этой старой, искусанной блохами кляче соревноваться с моим чемпионом? — воскликнул, поддразнивая ее, Акбар.

Но тут он увидел ее измученное и бледное маленькое личико и, повернувшись к своему отцу, крикнул:

— Отец, что-то случилось!

Караван остановился. Забаай, сойдя с верблюда, спустил на землю свою юную дочь. Вокруг них начала собираться толпа.

— В чем дело, мой цветок? — спросил военачальник бедавийцев. — Где твоя мать и Тамар?

— Римляне… — начала Зенобия, — пришли римляне, и мама мертва, а Тамар тяжело ранена!

— Что?! Что ты говоришь, Зенобия? Ведь римляне — наши друзья!

— Римляне убили мою мать! — пронзительно завизжала Зенобия. Она совершенно потеряла самообладание, и горячие слезы грязными ручейками стекали по ее маленькому личику.

— Тамар спрятала меня под кроватью. Я не видела их, но все слышала. Они сделали с моей мамой что-то такое, что заставило ее пронзительно кричать, плакать и молить их о милосердии. Я еще никогда не слышала, чтобы моя мама кого-нибудь умоляла, но они заставили ее умолять, а потом убили ее! Тамар в таком ужасном состоянии, что не смогла даже подняться с пола. Ты должен ехать домой, отец! Ты должен ехать домой Забаай бен Селим почувствовал, что ноги под ним подкашиваются. Он понял, что сделали с его женами, хотя его невинная юная дочь не знала этого. Единственный вопрос, который он задавал себе, — почему? Воя от гнева, боли и горя, он начал рвать на себе бороду и одежду. Потом, когда первая яростная атака боли миновала, он начал отдавать приказы. Караван быстро развернулся. Однако Забаай бен Селим, его старшие сыновья и дочь не стали ждать остальных. Вскочив на верблюдов, они быстро поехали обратно по дороге через пустыню по направлению к предместью Пальмиры, где в лучах яркого полуденного солнца стоял их дом. Они скакали так быстро, что следовавший за ними караван видел на своем пути лишь пыль от их верблюдов, которая все еще клубилась в воздухе, приобретая от жары желтый цвет.