– Аристей.

– Странное имя для дака.

– Я грек… наверное, – пробормотал юноша. И покосился на Борка, будто ожидал удара.

На его счастье, вольноотпущенник сидел далеко и до раба никак не мог дотянуться.

«Аристей, человек, который появляется и исчезает… Может обратиться вороном», – припомнил Приск рассказанную Геродотом[64] легенду.

Грек едва заметно улыбнулся, и Приск понял, что юноша тоже слышал эту историю.

Легионер хотел спросить, что значит это «наверное», но в этот момент дверь в таверну отворилась, и в обеденную залу в клубах морозного пара ввалился невысокий кругленький человечек, с головы до ног закутанный в меховой плащ. Под возмущенные крики обедавших гость неспешно притворил дверь, откинул с головы капюшон и огляделся. У него было румяное улыбчивое лицо и курчавые черные волосы. Массивный нос занимал пол-лица.

– Терпеть его не могу, – прошипел ликса и попытался укрыться за спинами легионеров, чтобы гость его не заметил.

– Мне нужен ликса Кандид! – объявил вошедший на всю таверну.

Сразу несколько пальцев указали на снабженца Пятого Македонского легиона.

– Будь здрав, ликса Кандид, – подкатился к столу гость.

– И тебе того же, Калидром. Наместник тебя еще не отпустил на свободу?

– Наместник провинции Лаберий Максим доверяет мне вести наиважнейшие дела от его имени! – объявил Калидром так, будто сообщил, что он прислан новым легатом Пятого Македонского. – Хотелось бы мне знать, где пребывает ныне стекло, заказанное в Аквилее моим патроном.

– Стекло? – искренне удивился ликса.

– Драгоценнейшие стеклянные кубки. Патрон в нетерпении ожидал их еще месяц тому назад. Но вместо кубков получили мы донесение, что груз со стеклом из Аквилеи придерживают в здешней канабе.

– Донесение… – фыркнул Кука. – Как будто речь идет о войсках!

– Из Италии в последний месяц прислали только глиняные светильники и еще немного посуды, но это все для легиона мной заказано, – заявил ликса, почти что оправдываясь. – Стекла не было.

– Я всегда блюду правила истины, – приосанился Калидром. – Возьмись я за составление анналов, то прослыл бы наиправдивейшим рассказчиком. Если я говорю, что стекло должны были прислать, значит, кто-то не выполнил предначертанные установления.

– В лагере поищи! – посоветовал Приск, усмехнувшись.

– И поищу, коли в таком действе окажется надобность! – заявил Калидром. Спеси в нем было не меньше, чем в самом наместнике. – А сейчас я должен осмотреть склад – не затерялось ли где мое стекло.

– Ты хотел сказать: стекло наместника, – поправил его ликса.

– Блюдущий чужое имущество как свое имеет право охраняемое называть своим, – тут же последовал ответ.

– Ты что-нибудь понял? – поинтересовался Кука у своего приятеля.

Приск лишь взлохматил волосы ото лба к затылку.

– Я должен осмотреть склад! – повторил Калидром, ничуть не смутившись.

Ликса, кряхтя, поднялся, протянул Приску таблички с договором и вновь покосился на кругленького гостя:

– Совсем недавно был пекарем у наместника, а как поднялся-то!

– Я до сих пор пекарь, готовлю лучшие сладкие пирожные! – заявил Калидром.

Приск с Кукой рассмеялись, а ликса вздохнул и удалился вместе со слугами вслед за удачливым поваром.

Друзьям же пока торопиться было некуда. Заступать в караул надо было только вечером, обходить дома и гнать жителей канабы в лагерь должны были другие.

– Ай да Майя! – покачал головой Кука. – Как она подружку-то оклеветала! Вот стервозина! – В голосе его, однако, не слышалось осуждения. Скорее, он восхищался поступком развратной красотки. – Выходит, она одна искала приключения на свою задницу. А ты же поверил, клянусь Геркулесом, ты поверил, что Кориолла тоже в лупанарии трудится! – Кука несильно ткнул Приска кулаком в плечо. – Ведь поверил!

– Прекрати! – отмахнулся Приск. – Меня это не касается. Она – невеста Валенса, а не моя.

– Нет никакого дела? – передразнил Кука. – Чего ж ты в своем письме написал «милая сердцу моему Кориолла. Люблю я тебя и ненавижу – точь-в-точь как писал Катулл, но любовь в моем сердце сильнее…»

– В письме? – переспросил Приск. – Так ты… ты… – Он задохнулся. – Как ты смел распечатать и прочесть мое письмо?

– Лучше я, чем кто-то другой, – невозмутимо отвечал Кука. – И скажу я тебе вот что: в сердечных делах ты дурак дураком. То есть в других делах ты умный парень, а в делах Венеры – дурак. Валенс никогда на Кориолле не женится, он вообще ни на ком не женится, потому что никогда не уйдет из легиона.

– Еще одно лето… – пробормотал Приск. – Кампания закончится, он выйдет в отставку и…

– А вот и нет! Спорим на сто… – Практичный неаполитанец сообразил тут же, что ставка высоковата. – На пятьдесят денариев, что не уйдет. Он будет служить до самой смерти, пить как испанец и клясться, что вот-вот остепенится. Мой совет: как только Валенс со старым Корнелием вконец разругаются, хватай девицу и вези в канабу. Папаша такому обороту дела будет только рад. Девица в невестах засиделась, плод малость, так сказать, перезрел. Зато вкус будет… м-м-м… – Новый тычок в бок Куку только раззадорил. – Ты центурионом станешь после победы, это уж точно. Ну так как, спорим?

– Хорошо, спорим! – согласился Приск.

– А-а-а! Готов поспорить еще на пятьдесят, что ты рад проиграть мне этот полтинник.

– Уймись, – одернул его Приск.

Он подозвал хозяина, расплатился. Потом тряхнул за здоровое плечо Аристея – тот опять уснул – и, поднявшись, повернулся к сидящим в таверне.

– Теперь всем слушать меня! Радостное и краткое сообщение. Собирайте свое барахло и бегом живо в лагерь! Не сегодня завтра здесь будут варвары, канабу разграбят, сожгут и обратят в прах. Задерживаться никому не советую. Можно не успеть унести свою задницу.

– Разве легион не должен нас защищать? – спросил кто-то из сидящих.

Приск, вдруг придя в ярость, треснул ногой по скамейке, сиденье треснуло, оторвалось от ножек, и вместо грубоватой работы местного плотника образовалась груда дров.

– Ты сломал скамью! – завопил хозяин.

– Это чтоб легче было расставаться с барахлом! – огрызнулся Приск. – Приказ всем до темноты прибыть в лагерь. Доходчиво объяснил?

Ему никто не ответил. Новость всех ошеломила.

– Чего ты злишься? – шепнул на ухо товарищу Кука.

– Не знаю, – соврал Приск.

Хотя знал прекрасно – злится он на себя за то, что поверил Майиному оговору, ее грязные слова ему будто разум затмили. Как он мог столько времени ненавидеть девушку, которую на самом деле любил?

Неведомо, правильно истолковал Кука его настроение или нет, но дружески хлопнул Приска по спине – мол, все поправимо, дружище.

Они вышли из таверны. Новоприобретенный раб плелся следом, кутаясь в грязные лохмотья.

– На кой тебе сдался этот мальчишка-калека? – покосился на юношу Кука.

– Мы же давно хотели подыскать раба, чтобы в казарме прислуживал.

– У него же только одна рука, не заметил? – хмыкнул Кука. – Отправь его лучше в Томы. Пусть просит милостыню у какого-нибудь храма, куда заглядывают в основном женщины. Хоть бы у храма Дианы или Бендис по-здешнему. Бабы – они жалостливые, будут кидать калеке медяки.

– Он стоил немного, – напомнил Приск.

– Но жрать-то будет как любой другой.

Приск задрал рукав шерстяной туники и птериги кожаной лорики, продемонстрировав красный бугристый шрам.

– Пройди фалькс чуть глубже, я был бы точь-в-точь таким, как он, – то есть никому не нужным калекой. А ликса по нынешним временам наверняка его оставит в канабе – стеречь свое барахло. То есть на верную смерть. Он – грек, даки его не помилуют.

– Никогда не думал, что ты вот так будешь распускать слюни. Раб должен работать, а этот… – Тут какая-то мысль посетила Куку и заставила его умолкнуть на полуслове. – Эй, парень, поди-ка сюда… Покажи-ка свой шрам.