— тем лучше!

— Настоящей крови? — Карамон поднял голову, и глаза его сверкнули. — Что ты хочешь сказать? Прежде ты говорил другое…

— Ба! Ты теленок, Карамон! Подготовь его, Перагас. Объясни ему, что почем в этой жизни. Пора тебе подрасти, Карамон, пора, моя красивая куколка!

Гном гортанно рассмеялся и, громко хлопнув дверью, вышел.

Лицо Перагаса, приветливое и открытое в обычные дни, сегодня казалось ничего не выражающей маской. Он избегал смотреть на Карамона, и глаза его были пусты.

— Что он имел в виду? — спросил Карамон. — Что значит — подрасти? Что такое «настоящая кровь»?

— Вот что, — сказал Перагас, не обратив никакого внимания на вопрос Карамона, — я помогу тебе с этими игрушечными доспехами. К ним надо немного привыкнуть: они красивы, но пробить их ничего не стоит. Публика, как известно, любит вид помятых доспехов.

С этими словами он достал из корзины тонкий наплечник и принялся прилаживать его на Карамоне. При этом он зашел гиганту за спину, по-прежнему стараясь избегать его взгляда.

— Они же золотые, — с удивлением заметил Карамон. Перагас утвердительно кивнул.

— Скорее масло остановит нож, чем эти штуки помогут в нормальном бою. — Карамон ощупывал доспехи. — А нагрудники? Любой меч рассечет их без труда!

— Да. — Перагас неестественно рассмеялся. — Как ты сам видишь, лучше сражаться голым, чем в этих доспехах.

— Стало быть, мне не о чем волноваться, — вытаскивая из корзины кожаную набедренную повязку, хмуро заметил Карамон.

Повязку также богато украшали золотые пластинки, но она была такой узкой, что не скрывала почти ничего из того, что должна была скрывать. Когда Карамон наконец оделся, даже кендер не мог смотреть на него без чувства некоторой неловкости.

Перегас уже собрался уходить, когда Карамон остановил его на пороге.

— Лучше скажи мне все сразу, друг, — попросил он. — Если, конечно, ты все еще мой друг.

Перагас пристально посмотрел на Карамона и пожал плечами:

— Я думал, ты уже догадался. Мы используем заточенные мечи. Конечно; при выпадах они проваливаются в рукоятку, но при рубящих ударах… — Он прищурился.

— Словом, бывает, что кровь течет по-настоящему. Поэтому мы стараемся поменьше рубить.

— Ты хочешь сказать, что на арене можно получить настоящую рану? — переспросил Карамон. — Значит, и я могу кого-нибудь ранить: тебя, Киири, Рольфа, Варвара… Что еще может произойти? О чем еще ты не сказал мне, друг?

От волнения и гнева Карамон почти кричал, но Перагас по-прежнему оставался холоден.

— Как ты считаешь, откуда у меня эти шрамы? — спросил он. — Думаешь, я в детстве выпал из колыбели или меня кошка поцарапала? Ладно, когда-нибудь ты все поймешь. Сейчас у меня нет времени на объяснения. Просто доверяй нам — мне и Киири. Следуй за нами и держись поближе. В первую очередь остерегайся минотавров: они — рабы собственной свирепости. Никакой хозяин и никакой Король-Жрец им не указ. Да, они согласились подчиняться правилам, но лишь из боязни, что их отправят назад, на Митрас. А зрители… зрители их любят.

Трибуны ликуют, когда минотавры устраивают кому-нибудь небольшое кровопускание.

А если кто-то из них почует кровь, он уже не может управлять собой.

— Убирайся! — прорычал Карамон.

Перагас некоторое время молча смотрел на него, потом повернулся и пошел прочь. В коридоре он, однако, остановился и, держась за ручку двери, сурово сказал:

— Послушай, друг, шрамы, которые я получил на арене, — это мои награды, мои знаки отличия. Каждый из них для меня дороже, чем для рыцаря — новая пара шпор, полученная из рук главы Ордена за доблесть! Это единственная награда, которую нам удается получить за свое геройство! На арене свои законы чести, Карамон, и они не имеют ничего общего с законами чести всех этих рыцарей и благородных господ, что сидят на трибунах и смотрят, как мы, рабы, пускаем друг другу кровь ради их удовольствия. У нас особая честь, именно она помогает нам выжить.

Перагас замолчал. Может быть, он сказал бы что-то еще, но Карамон упорно смотрел в пол, отказываясь замечать его присутствие и никак не реагируя на его слова.

— У тебя есть еще пять минут, — сказал в конце концов Перагас и в сердцах хлопнул дверью.

Тасу очень хотелось высказаться, но он только взглянул на лицо Карамона и понял: сейчас не время.

Если идешь в бой с мрачным настроением, то обязательно заработаешь дырку, сквозь которую оно улетучится.

Карамон никак не мог вспомнить, кто из старых военачальников сказал это, однако по личному опыту знал, насколько это верно. В бою твоя жизнь во многом зависит от того, насколько надежно прикрывают тебя твои товарищи. Перед боем все ссоры и споры необходимо улаживать. Карамон никогда не относился к тем, кто подолгу лелеет обиду, — как правило, ни к чему хорошему это не приводило.

Поэтому ему было легко перед самым выходом на арену пожать Перагасу руку.

Перагас с готовностью принял его извинения, а Киири, которая наверняка слышала о происшедшем от чернокожего гладиатора, одобрительно улыбнулась. К тому же при виде его нового наряда в зеленых глазах Киири вспыхнуло такое неподдельное восхищение, что Карамон невольно зарделся. Как бы там ни было,' перед боем его настроение значительно улучшилось.

Втроем они стояли в коридоре, проходящем под ареной, и готовились к своему выходу. Вместе с ними дожидались сигнала и остальные гладиаторы, участвующие в сегодняшних Играх: Рольф, Варвар и Рыжий Минотавр. Над головой у них раздавались приглушенные вопли толпы, и Карамон всякий раз вытягивал шею, стараясь рассмотреть, что творится у выхода. Ему хотелось, чтобы все поскорее началось. Насколько он помнил, никогда прежде он не волновался так сильно даже перед настоящей битвой.

Другие гладиаторы тоже изрядно нервничали. Это проявлялось в смехе Киири, звучащем сейчас намного пронзительнее и резче обычного, а также в струйках пота, которые медленно ползли по неподвижному, словно вырезанному из черного дерева, лицу Перагаса, — однако это было нормальное, здоровое волнение, вызванное нетерпеливым ожиданием события. Неожиданно для себя Карамон понял, что и он сам тоже, дожидаясь этой схватки, с азартом предвкушает упоение боя.

— Арак назвал наши имена, — наконец сказала Киири.

Она, Перагас и Карамон шагнули вперед, к выходу — гном решил, что раз эта троица хорошо сработалась на тренировках, значит, и на арену можно выпустить их в этом составе. (К тому же он надеялся, что двое профессионалов сумеют исправить возможные ошибки Карамона.) Первое, что почувствовал Карамон, выйдя из полутемного коридора, была волна оглушительного шума. Она налетала на него громом аплодисментов, градом приветственных криков, и ему показалось сначала, будто весь этот шум обрушивается прямо с ясного солнечного неба. От этого невозможного шума он едва не растерялся. Ставшая к этому времени знакомой арена, на которой он ежедневно тренировался в течение нескольких месяцев, внезапно показалась ему чужой.

Взгляд его испуганно метнулся на трибуны, однако это не принесло ему облегчения:

Карамон привык видеть их пустыми, но сегодня на стадионе собралась многотысячная толпа. Все зрители — во всяком случае, так ему показалось — кричали, топали ногами и били в ладоши.

Перед глазами Карамона поплыли яркие пятна — то были весело трепещущие на ветру стяги, возвещающие начало Игр, вымпелы и шелковые штандарты истарской знати, а также скромные флажки разносчиков, которые торговали с лотков всякой всячиной, начиная от охлажденного фруктового сока и кончая тарбеанским чаем — в зависимости от погоды и времени суток. Все это двигалось, шевелилось и сверкало на солнце, отчего Карамон почувствовал головокружение и подступающую к горлу тошноту. Прохладная рука Киири, опустившаяся на его плечо, привела Карамона в чувство. Обернувшись, он увидел ее улыбку и успокоился. За спиной Киири он разглядел знакомую арену, Перагаса и других гладиаторов, которые вышли на ринг вместе с ними.