Я поднялся на второй этаж, прошел в конец коридора и громко постучал кулаком в крайнюю дверь.

– Инга!!

Напрасно я колотил ни в чем не повинную дверь – девушки в номере не было. Еще на улице я обратил внимание на то, что, несмотря на поздний час, свет в ее окнах не горит.

– Ну ладно, – пробормотал я, подошел к двери Браза и постучал. – Касьян, откройте, пожалуйста!

Конечно, в это время не стоило вламываться к человеку, который поселился у меня ради того, чтобы его не беспокоили, но в минуты душевного волнения я жил по принципу: дурная голова ногам покоя не дает – и правил этикета придерживался весьма условно.

Дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы через образовавшуюся щель можно было посмотреть одним глазом. Режиссер, убедившись, что стучал я, попросил меня подождать минутку и снова заперся. Наверное, он уже готовился ко сну, и я пожалел, что испортил ему первое впечатление от гостиницы.

Во второй раз Касьян открыл дверь нараспашку, словно намеревался провести в апартаменты слона.

– Заходите! – сказал он.

– Нет, – отказался я. – Мне нужно задать вам всего один вопрос…

– Заходите, заходите! – проявил настойчивость Браз и, видя, что я не намерен переступать через порог, схватил меня за руку и втащил в комнату. – Я работаю, но вы мне совсем не помешаете. Хорошо, что вы зашли! Голова уже распухает… Садитесь!

Дверь в спальню была плотно закрыта, шторы задернуты, на журнальном столике, под лампой, лежала брошюра, ручка и лист бумаги, но в воздухе витал легкий запах духов и спиртного. Я снова посмотрел на столик, словно споткнулся. Предметы лежали так, как если бы их разложили для показа.

– Садитесь, – повторил Браз, обеими руками зачесал свои длинные волосы назад и тряхнул головой, придавая прическе объем. – Вы никогда не имели дела с кинематографом? – спросил он, присаживаясь у столика. – Нет?.. Счастливый человек!

– Вас заставляют заниматься этим делом? – спросил я и улыбнулся, чтобы смягчить вопрос.

– Нет, – ответил Браз, выпятив губы. – Никто не заставляет. Просто я ничего другого не умею, кроме как снимать фильмы.

– По-моему, это не самое плохое занятие, – предположил я.

– Вы так считаете? – спросил Браз и остановил на мне долгий взгляд. – Впрочем, это бесполезный разговор. Вы хотели о чем-то меня спросить?

– Да, я не могу найти Ингу. Может быть, вы знаете, где она сейчас пропадает?

– Нет, не знаю, – не задумываясь ответил Браз. – А вы не могли бы встать?

– Встать? – Я не сразу понял, о чем режиссер меня просил. – Просто встать?

– Да! Просто встать, – кивнул Браз.

Я пожал плечами и встал с кресла. Браз подошел ко мне, приподнял голову и посмотрел на мой «ежик».

– Метр девяносто? – спросил он.

– Метр восемьдесят.

– У вас прекрасная фигура. Широкая грудь. Крепкие руки… Повернитесь, пожалуйста, спиной… Очень хорошо!

Не могу сказать, что я с удовольствием позировал человеку, которого, впервые увидев на набережной, принял за женщину.

– Вы не могли бы снять рубашку? – спросил он.

– Зачем? – насторожился я.

– Я хочу посмотреть на ваши мышцы.

– Извините! – Я отступил на шаг. – Но я не пойму, зачем это вам надо!

– Вы хотите сняться в кино? – быстро спросил Браз.

– Нет, – признался я. – Не хочу.

– Не может быть, – не поверил Браз. – Это же интересно! К тому же я вам заплачу.

– Спасибо, – поблагодарил я, – но я и так неплохо зарабатываю.

– Не торопитесь отказываться! – погрозил мне пальцем Браз, взял со стола брошюру и протянул ее мне. – Возьмите прочитайте.

– Что это?

– Режиссерский сценарий. Обратите внимание на роль Странствующего Рыцаря. Она эпизодическая, на всю эту сцену уйдет всего сорок пять метров пленки. Представьте: ночь, лес, склон горы Сокол. Всходит луна и освещает лагерь турецкого войска. И тут вы появляетесь перед ними в доспехах, как знамение, как символ несокрушимости генуэзского бастиона. Ваше рельефное тело блестит в мертвенном свете луны. Вы вынимаете меч из ножен…

– Крупным планом? – спросил я.

– Что? Что крупным планом?

– Я буду снят крупным планом?

– Нет, – покачал головой Браз. Прическа нарушила форму, и он принялся снова поправлять волосы. – На первом плане два полуголых турецких воина будут издеваться над графиней, взятой в плен, а вы появитесь за ними, словно взрыв сверхновой звезды, словно явление божьего гнева, словно материализованная совесть, жалкие остатки которой еще не угасли в душах…

– Нет, на заднем плане я не согласен, – категорически возразил я. – Только на переднем, только крупным планом, и еще я хочу на правах рекламы сказать несколько слов о своей гостинице.

Браз поперхнулся, откашлялся и снова сел к столу.

– Так, как вы хотите, невозможно, – с сожалением сказал он. – Где это видано, чтобы герои фильма вдруг начинали рекламировать гостиницы?

– Не хотите гостиницу, давайте я прорекламирую свой бар! – настаивал я, едва сдерживая улыбку.

– Что вы! – опустив глаза, отказал Браз. – О рекламе вообще не может быть и речи. Снять вас более крупным планом… Ну, это еще куда ни шло. Можно даже урезать предыдущие кадры…

Он стал листать сценарий, склонился над ним, провел пальцем по странице.

– Вот! Двести тридцать восьмой кадр. «Лес, ночь, склон горы. Средний план с движением. Полная луна висит над ломаным краем горы. Отблески костров, турецкие воины, подняв мечи и пики вверх, приветствуют появление в лагере полководца Крекса. Шум толпы, крики и отдельные голоса: «Слава победителю!» Технические средства – рельсы, тележка, ветродуй. Массовка – пятьдесят человек». И на все это – восемьдесят шесть метров пленки! Сумасшествие! А потом продюсер спрашивает, на что ушли деньги?.. – Он схватил ручку и, разрывая острым пером страницу сценария, стал выправлять. – Оставляю десять метров и ни кусочком больше! А на ваш кадр – двести сорок второй – я добавлю еще метров двадцать.

– Не надо, не добавляйте, – попросил я. – Прибытие в лагерь полководца Крекса – куда более значительное и важное событие для войск, чем материализация какой-то там совести… Спокойной ночи!

– Погодите! – сказал Браз, когда я уже дошел до двери, и протянул ко мне обе руки. – Мне кажется, что я вас чем-то обидел.

– Нет, вам показалось, – ответил я.

– Но я же вижу по вашим глазам… Вы хотели узнать… Да…

Браз задумался. Я подумал, что он озабочен тем, как бы мне ответить про Ингу, но при этом ничего не говорить.

– Она свободный человек! – наконец выдал он квинтэссенцию своих рассуждений. – Она художник, она огонь, находящийся в вечном поиске. Вот этот тонкий, неуловимый контакт между материальным началом и духовным, между плотью и движением человеческой души, эту невидимую пленочку она изучает и самостоятельно пытается постичь ее гармонию.

«А по-русски ты умеешь говорить?» – подумал я.

– Вы понимаете меня? – на всякий случай уточнил Браз.

– Какой разговор!

– Инга очень талантлива. Ее душа – бездонный колодец. А какая самоотдача, какая целеустремленность!

– Вы сами ее нашли? – спросил я.

– Нет, ее привел Черновский, продюсер, – с нотками сожаления ответил Браз. – И я даже сначала был против того, чтобы Инга играла главную роль. Черновский, молодец, настоял. Он даже поставил мне ультиматум: или Инга, или фильма не будет вообще. Потом я понял свою ошибку… А который уже час? Четверть одиннадцатого? Нет, наверное, вам не стоит ее дожидаться.

– Вы не хотите говорить со мной об Инге? – открыто спросил я.

Вопрос причинил Бразу массу неудобств. Он стал ерзать, чесаться, словно его заели вши.

– Каков вопрос, таков ответ, – наконец выдал он. – Да, не хочу. – И торопясь: – Но не потому, что я не доверяю вам или же считаю посторонним человеком, которого не следует допускать в наши производственные дела. Все проще. Инга мне не дочь, не жена, не сестра. В свободное от съемок время она может распоряжаться собой как ей заблагорассудится. А потому эту тему – ее личное время – я предпочитаю не затрагивать.