— А если его убрать?

— Как?!

— Если на него компромат какой-то вдруг всплывет убойный?

— Ну, разве что предъявить документы, что он на охранку работает. Тогда он политический труп, без вопросов. Тогда команда Омельченко, уральцы, сибиряки воспрянут и возьмут реванш. Такие расклады. Но это, увы, невозможно. Одни мечты... В общем, уже ничто не помешает Жарову возглавить РКП. А это — страшный удар по всему левому движению России... — Галкин выругался.

— Ладно, посмотрим, как события будут развиваться... Будем отслеживать, — задумчиво сказал Иван. — ...Ну, всё, я поползу. На последний автобус. Давай, пока...

— Пока...

Пожали друг другу руки.

— Не забудь насчет масок. Серьезно, — на прощание сказал Иван.

— Не забуду. Давай, пока! — сказал Федор и привычно уткнулся в смартфон.

Игнатенко остался один в пугающе пустой квартире.

Недавно, вечером, разошлись немногочисленные гости — друзья и коллеги.

Отметили сорок дней.

С фотографии в черной рамке на него смотрел сын.

Дима был молодцом, не сдавался до последнего. Ведь врачи тогда, весной, давали ему максимум полгода, а ему удалось протянуть на два месяца дольше.

Геннадий помнил завет мальчика — опубликовать видеозапись, которую им удалось снять в элитном поселке Сосны. Про сборище сильных мира сего в эсэсовском обличии, под флагом со свастикой и бюстом Гитлера.

Последняя воля сына — это святое.

Несколько часов после поминок Игнатенко лежал на диване, ничего не делая, почти не шевелясь, закрыв глаза.

Было уже за полночь, наступила суббота.

Геннадий встал и включил компьютер. Около часа обрабатывал видео, дополняя титрами-пояснениями. Добавил изображение карты, где отметил ту самую усадьбу, на территории которой всё это происходило.

Выложил во все возможные социальные сети.

И лег спать...

Рано утром он внезапно проснулся от того, что в его металлическую входную дверь кто-то ломился. Резал, вспарывал пилой. Стоял жуткий скрежет, летели искры.

Электричества не было.

Игнатенко попытался вызвать полицию с помощью смартфона, но сотовая сеть была недоступна. Городской телефон также не работал.

В квартиру ворвались спецназовцы в камуфляже и балаклавах.

Бросились к Геннадию, повалили его на пол и принялись избивать ногами.

Вошли еще несколько людей — в штатском. Начали деловито осматривать вещи. Первым делом подошли к компьютеру. Один из сотрудников забрал смартфон.

Следом в квартире оказался их начальник.

Владислав Скворцов приблизился к Геннадию, лежащему на полу посреди комнаты. Сделал жест бойцам, чтобы перестали его бить. Склонился над ним, присел на корточки. Схватил за волосы и поднял. Около полуминуты всматривался в лицо испуганного, оглушенного, ничего не понимающего инженера, находящегося во власти страха и боли.

И вдруг со всей силы треснул его головой об пол.

От страшного удара Игнатенко потерял сознание.

Иван ехал на электричке Ярославского направления из дома в сторону Москвы...

Сегодня был второй день съезда РКП.

Сегодня должны были избрать Центральный комитет партии.

И его первого секретаря.

Алексея Петровича Савельева, известного больше под партийным псевдонимом... или позывным, как сейчас модно — Жаров.

Подполковника Комитета охраны конституционного строя.

Всё было решено. Как сказал накануне Галкин, активно на правах гостя общавшийся в кулуарах с членами партнерской партии, в том числе из регионов, альтернатив не было.

Сам Жаров в последние недели перед съездом, после гибели Омельченко, развил поистине бурную деятельность. Он всячески, правда, стараясь оставаться в тени, действуя чужими руками, провоцировал разногласия, конфликты, безумные споры по отвлеченным теоретическим вопросам. Выносил их на публику. Пытался всем доказать, что партия разлагается, находится в глубоком кризисе и вообще на грани раскола. Хотя сам в расколе заинтересован был меньше всего. Как догадывались многие здравомыслящие люди в РКП и союзных ей несистемных партиях, всё это делалось для того, чтобы выставить оставшееся от Мельдина ядро «старой гвардии» потерявшим контроль над ситуацией. Чтобы навязать свою повестку, высказать самыми правильными и громкими словами свой анализ ситуации и предложить себя в качестве того, кто замкнет на себя функцию «спасителя», «модератора» и «антикризисного менеджера». Которому, конечно, для преодоления «раскола» и «разброда» нужен карт-бланш на «оздоровление» партии и наделение расширенными полномочиями. Партия в этом случае должна была окончательно выродиться в секту-уродец, ничего не делающую, кроме неустанного провозглашения бесполезных, хоть и правильных, лозунгов.

Именно в этом, вместе с очисткой внутрипартийного поля от конкурентов «крота», и состоял хитроумный план КОКСа по окончательному «окукливанию» РКП как отдельной несистемной партии, по превращению ее в относительно яркий, но ложный маяк для тех, кто хотел бы бороться за социализм внепарламентскими методами...

Иван сошел на Ростокино и пересел на Московское центральное кольцо...

Жаров, холеный, уверенный в себе, лучился удовлетворенностью. Как вчера, так и сегодня. Вокруг него образовалась свита холуев, не отходящих от «босса» ни на шаг. И не скажешь, что тоже «кадровые», как сам подполковник, или же «сявки на подписке» — вполне ведь могут быть и просто как бы идейные, ни о чем и не подозревающие. Просто-напросто чувствующие силу и власть, «подпитывающиеся» от «сакральных» энергий, алчущие, чтобы и им волей «повелителя» перепало с барского стола...

Иван дождался прибытия «ласточки» и вошел внутрь. Сел. Поезд тронулся...

В первый день работы съезда, в самом начале, после того как почтили память Омельченко и Мельдина, Жаров на правах врио персека зачитал доклад ЦК. В конце произнес зажигательный спич о рабочей борьбе, об укреплении рядов, о недопущении расколов — и так далее, и тому подобное. Сорвал бурные аплодисменты. Как раз тогда со съезда демонстративно ушла небольшая сектантская группка «борцов с сионистским заговором», провозгласив учреждение собственной «партии». Этих жалких неадекватных раскольников, разумеется, никто всерьез не воспринимал, и никому они не были нужны...

Поезд прибыл на станцию. Иван вышел и направился к одному из корпусов гостиничного комплекса...

В кулуарах царило достаточно единодушное мнение. Хотя Жарова многие не любили, но итог был предрешен. Сторонники Омельченко, то есть живые силы, настроенные на реальную борьбу и развитие, ходили подавленные и дезориентированные. Точно так же, после смерти Мельдина, было подавлено и старшее поколение, заставшее уличные бои в Москве 1992-1993 годов. Никто из этих групп не выказывал стремления вступать в аппаратную борьбу и не собирался выставлять альтернативных кандидатов...

Смирнов вошел в холл. На первом этаже заметил двух наиболее известных агентов КОКСа — Степана Могильного и Харитона Лыбу. Они не «шифровались» — нагло стояли и внимательно всматривались в тех, кто заходил на лестницу, ведущую вверх — на второй этаж, где располагались конференц-залы. Иван, делая вид, что не замечает «топтунов», прошел мимо, поднялся, поздоровался с товарищами из несистемных партий — делегатами и гостями.

Скоро завершится перерыв, и начнется процедура выдвижения кандидатов в ЦК. Потом — тайное голосование. Потом — заседание вновь избранного комитета. И — подполковник КОКСа во главе компартии. Всё уже решено...

Жаров, громким, уверенным голосом, четко и резко жестикулируя, с высоко поднятой головой, выступал перед репортерами...

В углу холла кучковались понурые сибиряки и уральцы. Там же находился и Галкин, с хмурым и озабоченным лицом.