Я обнаружил Его спустя три часа после того, как покинул базу, отправившись на селеноходе осматривать автоматические гравиметрические станции. Они были разбросаны по вытянутому эллипсу, внутри которого расположилась база, и кто-нибудь из нашей группы осматривал их раз в месяц. Собственно, на этот раз должен был ехать Краб, но он ждал видеофонной связи с Землей, и поехал я.

Обслуживание станций было делом нехитрым, и в сущности с этим вполне мог справиться автомат. Подъезжаешь к контейнеру, вынимаешь из него небольшой блестящий кристалл мнемотрона, содержащий недельную запись, закладываешь новый, внешне ничем не отличающийся от использованного, закрываешь контейнер и бегло осматриваешь агрегаты. Вот и все. Главное — не перепутать мнемотроны и не сделать записи на каком-нибудь кристалле вторично, как это однажды случилось с тем же Крабом. Он привез на базу чистый кристалл, и мы в поисках повреждения разобрали всю станцию до последнего винтика, прежде чем догадались проверить запись на оставшемся мнемотроне.

Конечно, если бы замену мнемотронов производил автомат, он не допустил бы такой ошибки, и это был аргумент в пользу автоматизации.

— Нет, — сказал главный космик базы, выслушав нас, — не согласен. Автомат сделает свое дело, но случись что-нибудь непредвиденное, ему не найти выхода из положения.

«А что, собственно, может случиться?» — подумал я.

Главный космик, словно угадав мой вопрос, добавил:

— Правда, как правило, ничего непредвиденного не случается, но всегда существует известная вероятность, что произойдет нечто необычное, не так ли?

— Ничтожно малая, — сказал Краб.

— Ты прав, но, между нами говоря, вы, кажется, не очень-то перегружены работой. И так почти все делают автоматы.

На это нечего было возразить. И мы с Крабом ездили попеременно; иногда ездил еще кто-нибудь, у кого не было другой работы. В конечном итоге оказалось, что космик был в определенном смысле прав, потому что автомат никогда бы не обнаружил Его. Ведь автомат отправился бы по обычному маршруту, несмотря на то что третья станция была разбита; он не поехал бы другой дорогой только потому, что какой-то метеорит уничтожил станцию. Он поехал бы туда и выполнил заложенный в его сознание приказ: «УЙДИ, ЕСЛИ ЕСТЬ РАДИОАКТИВНОСТЬ» (во все лунные автоматы заложен такой приказ, потому что здесь нет защитного слоя атмосферы и повреждение реактора метеоритом случается довольно часто).

Потом он бы снова сел в селеноход и поехал к следующей станции. И все это повторялось бы при каждом объезде; иначе повел бы себя самообучающийся автомат высшего класса. Но кто станет использовать такие автоматы для контроля станций?

Я же, зная, что третья станция разбита, выбрал другой путь.

В конце концов специальных дорог на Луне нет, а лунная поверхность всюду одинаково пригодна для езды.

Поэтому я решил ехать со второй станции прямо на четвертую. Таким образом я пересекал эллипс почти параллельно его малой оси. Это большая экономия времени и главное — новый маршрут. Ведь вообще на Земле говорят неправду, будто Луна исследована лучше, чем, например, Гималаи. Может быть, действительно, ее карты более подробны. Но одно дело составить карту с высоты нескольких десятков километров, а другое — пройти дорогой, на которой еще никогда не отпечатывался след космонавта. В этом есть что-то от «пути в неведомое», хотя стоит только взглянуть на карту — и точно узнаешь, куда ты придешь.

Прежде чем добраться до второй станции, я взглянул на карту и выяснил, что достаточно свернуть по долине влево, потом проехать по дну кратера средней величины, перебраться через один из перевалов и уже в нескольких километрах за ним тянется обычная трасса, ведущая к четвертой станции.

Я сменил мнемотрон, проехал по небольшой террасе, на которой стояла станция, и оказался на дне котловины. Пришлось включить фары селенохода: тут, в котловине, царил абсолютный космический мрак. Вероятно, когда-то, много веков назад, во время вулканических процессов, терраса опустилась одновременно с дном котловины и теперь лежала на несколько десятков метров ниже своего прежнего уровня. Однако сейчас ничто не свидетельствовало об этой древней катастрофе. Дно было ровным, камней мало, да и то лишь большие, как будто их смели огромной метлой к подножью горы. Я не без удовольствия подумал, что мой проезд тут запланировали, по-видимому, уже в эпоху горообразования. Даже пыль смахнули, так что я ехал по твердой поверхности довольно быстро.

Большие камни были видны издалека. Освещаемые яркими фарами селенохода, они отбрасывали длинные тени.

Неожиданно я увидел Его.

В первый момент я подумал, что это валун, имеющий форму куба, но тут в центре прямоугольника загорелся небольшой зеленый круг. Одновременно загудел детектор — меня нащупал чей-то радиолокатор; мой приемник, автоматически настраивающийся на принимаемую частоту, что-то коротко прощелкал. Потом я не раз пытался вспомнить, о чем подумал тогда, и должен признать, что вряд ли это было что-то конструктивное, во всяком случае я не «рассмотрел вопроса аналитически», как рекомендуют делать в неожиданных и непредвиденных обстоятельствах учебники по космике. Просто я инстинктивно почувствовал, что эта прямоугольная глыба — автомат, и выскочил из селенохода, чтобы рассмотреть его поближе.

Я пробежал шагов пять, когда меня ослепила голубая вспышка, и, несмотря на теплоизоляцию скафандра, я ощутил волну жара. Упав среди валунов у склона котловины, я оглянулся. Мой селеноход, вернее, куски покореженного железа, оставшиеся от него, еще светились. Остывая, они из красных становились вишневыми, все более темными, и наконец стали совсем черными, как окружающие камни и скаты котловины. Я потерял их из виду.

Погруженный во тьму, я вообще не видел ничего. Только вверху горели ослепительно яркие края котловины, такие яркие, что в их свете гасли звезды.

Лишь теперь, уже лежа за камнями, я почувствовал страх. Мне хотелось вскочить и бежать, бежать как можно скорее на базу, сообщить им о нападении, о вторжении.

А в том, что это было вторжение, я не сомневался ни на минуту. Ведь ни один земной автомат никогда не нападает.

НИКОГДА!!! Это первый и основной закон их псевдопсихики.

А может быть, когда я вернусь, то уже не найду базы, не будет ничего, только огромный кратер, заполненный стекловидной, остывающей массой. А над этим кратером будут стоять «кубы», неподвижные, с горящими зелеными кругами посредине.

Я хотел бежать, но откуда-то из подсознания всплыл первый совет Мопса. Так мы называли нашего профессора, который во время сессии на экзамене по космике неизменно спрашивал первокурсников, что бы они сделали, если бы во время полета в их кабине вдруг появился пришелец из космоса, имеющий форму золотистого светящегося шара. Обычно неопытный первокурсник, еще не поднаторевший в таких вопросах, предлагал самые невероятные решения, основной смысл которых сводился к тому, что «надо выбросить из ракеты непрошеного гостя или выброситься самому». Тогда Мопс снисходительно улыбался:

— А тебе не кажется, что лучше всего было бы сначала подумать?

И вот теперь, когда я лежал между валунами на дне лунной котловины, мне вспомнился совет Мопса. А когда человек начинает думать, страх исчезает, вернее, прячется в подсознание, и тогда уже можно рассуждать. Итак, что, собственно, произошло? Селеноход приблизился к «кубу».

С этого все и началось. Тогда «куб» начал действовать.

Зажег зеленый кружок, осветил машину радаром и уничтожил ее. Да, но ведь прежде чем выпустить свой лучевой заряд, за несколько секунд до этого — я успел открыть люк и пробежать несколько метров — «куб» произнес какую-то фразу. Зачем?

Это было по меньшей мере неясно. Может быть, он спрашивал о чем-то? Но о чем он мог спрашивать на незнакомом языке? Что хотел узнать от меня, водителя уничтоженного минуту спустя селенохода?