Галушкин посмотрел на уставшее заросшее лицо друга. Как изменился за время похода этот жизнерадостный и веселый парень. Борис видел, как слипались у Маркина глаза, как неудержимо клонилась на грудь голова.

— Товарищ дневальный, не кажется ли тебе, что надо побриться?.. Пашка, ты же на бандита с большой дороги похож.

Маркин потрогал подбородок, сделал удивленное лицо.

— Смотри-ка, действительно зарос. Странно. Я же брился перед выходом из отряда.

— Возможно. А ты знаешь, сколько дней мы в походе?

Маркин подумал минутку, почесал затылок.

— Я, Боря, не влюбленный, дневника не веду. Но, думаю, что уже больше двух недель.

— Сегодня, Пашенька, восемнадцатый день, как мы блукаем по лесам.

— Да-а, выходит, уже время и побриться, — Маркин подергал себя за бороду.

Галушкин кивнул.

— Вот так-то, Паша! Ну, смотри тут.

— Хорошо, Боря, спи.

Галушкин натянул на голову плащ-палатку, а Маркин взял автомат, пошел в лес, чтобы со стороны наблюдать за лагерем. Ему казалось, что так будет надежнее: если враг кинется к ребятам, он ему очередь в спину.

Солнце наконец перевалилось через лес, стало пригревать, потянул ветерок, сморщил поверхность озера, закачал верхушку огромной сосны, под которой присел Маркин. Старые ветви заскрипели, а Маркину сквозь назойливую дрему казалось, что кто-то живой кряхтит, стонет и подкрадывается к их стану. Он вскакивал, вскидывал автомат, оглядывался по сторонам, но вокруг было спокойно. Несколько раз обошел вокруг лагеря, потом снова сел под сосну. Когда становилось невмоготу бороться со сном, он шел к озеру, плескал в лицо холодной водой...

Кончился и восемнадцатый день. Они сидели вокруг костра и не торопясь готовились к ночному походу. Навес из еловых ветвей над костром охлаждал дым, и он расползался по земле, словно легкий туман. Проводник шелушил сосновые шишки, собирал в шапку мелкие маслянистые орешки. Партизаны чистили оружие, чинили одежду, Галушкин на ощупь старательно скреб бритвой подбородок. В путь не торопились, ждали пока совсем стемнеет.

— Ну, ребята, надо трогаться, — сказал командир, глядя на часы.

Все молча встали и пошли за ним.

С проводником простились на узкой лесной тропе. Эта тропа, по его мнению, вела к линии фронта. Крепко пожимая руки партизанам, проводник сказал:

— Прощевайте, ребятки, остерегайтесь. Сдается мне, што до фронта совсем рукой подать. Жарко будет... Столько ден хорошо было, а тут... да не дай бог!

— Ничего, папаша, прорвемся, — успокоил его Галушкин. — Спасибо тебе. Передай привет товарищам.

— Все исполню, как просишь. Счастливого вам пути. Будете возвращаться к себе в отряд, не забудьте к нам заглянуть.

Ребята подняли носилки, а проводник снял шапку и так стоял, пока партизан не поглотил переполненный птичьими голосами лес.

Где-то совсем недалеко была линия фронта. Но где она точно? Этого никто из них не знал. Иногда над ними слышался гул пролетающих самолетов. Тогда совсем рядом торопливо бухали зенитки, а в небе сверкали вспышки разрывов. Глухо ухали авиабомбы. Под ногами мелко дрожала земля, и эта дрожь передавалась партизанам. Над лесом взметнулись ракеты. Ребята внимательно смотрели на россыпь разноцветных огоньков, стараясь определить, какую команду и кому подает та или иная ракета. Может быть, враг уже заметил их и ждет, удобного момента, чтобы схватить?

Тревожно прошла ночь. К утру стало спокойнее. Предрассветная тишина пугала и радовала партизан. Галушкин нервничал. Он все еще посматривал то на светящийся циферблат часов, то на нервно дрожавшую фосфорическую стрелку компаса. Где долгожданная линия фронта? Где враг и где свои? Удастся ли им найти удобный для перехода участок?

— Фрицы! — вдруг испуганно крикнул Головенков.

Он упал и дал очередь. Все бросились на землю. Неожиданный грохот автомата оглушил их. Наступившая затем пауза показалась страшной. Теперь им самим захотелось поскорее увидеть немцев, услышать гром выстрелов, лишь бы не стояла эта странная, словно душившая их тишина. Партизаны затаили дыхание. Но лес молчал, и каждая последующая секунда безмолвия казалась бесконечной.

— Головенков, в кого ты стрелял? — спросил Галушкин.

Боец молчал.

— Эх, шляпа!

— Мне показалось, я думал...

— Индюк тоже думал! Да его съели, — оборвал Головенкова Маркин.

Не успели ребята отругать Головенкова, как сразу в нескольких местах затрещали выстрелы. Послышались отрывистые команды. Это были гитлеровцы. Они, как понял Правдин из обрывков их фраз, намеревались окружить место, где протрещала первая очередь. Немцы, наверное, приняли партизан за советских разведчиков, пробравшихся в их тыл, и теперь хотели отрезать им путь отхода.

— Слыхали? Извольте бриться теперь из-за этого пулемета! — зло говорил Маркин.

— Замолчите. Огнем не отвечать! Попытаемся переждать! — сказал Галушкин.

Партизаны прижались к земле, затаились. Лес густой, может, немцы пройдут мимо, не заметят их.

— Борис, давай я отойду в сторону и огнем отвлеку их на себя, вы под шум пройдете, — зашептал Маркин.

— Замолчи, вояка! В каждую драку первым лезешь! — грубо прервал его Щербаков, поднимаясь на колени. Затем обратился к Галушкину: — Лаврентьич, разреши и мне с ним?

— Андреев, Правдин и Головенков с Николаем поползут вперед, а мы втроем прикроем!

Тем временем рассвело. Над просветами между кронами нависли низкие сырые облака.

— Ребята, берите носилки и за мной! — приказал Галушкин, изменив решение.

Сзади трещали выстрелы. Они заметно отдалялись: оккупанты двигались медленнее партизан. Прибавили шагу. Им показалось, что путь к линии фронта свободен и до восхода солнца они еще успеют добраться до нее, а там...

— Ахтунг! Хальт! — вдруг раздалось впереди.

Партизаны замерли:

— Ложись!

Недалеко заработал пулемет. Новая группа врагов преградила партизанам путь. Пули свистели над головами, звонко ударялись в смолистые стволы сосен, срезали ветки, рикошетили и с визгом уносились прочь. На шквальный огонь немцев ребята отвечали сдержанно, экономя патроны.

— Правдин, Головенков и Андреев, оставайтесь на месте. Мы поползем вперед. Гранатами попытаемся отбросить фрицев. После взрывов двигайтесь за нами!

Не оглядываясь, Галушкин пополз навстречу стрельбе. За ним следовали Маркин и Щербаков, держа в руках толовые шашки с короткими запальными трубками из бикфордова шнура. Не раз им приходилось с помощью таких примитивных ручных гранат прорываться сквозь кольцо вражеского окружения. Грохот тола во много раз превосходил по силе звука противотанковую гранату. Это приводило в замешательство немцев, а тем временем партизаны уходили.

Немцы были совсем близко. По команде Галушкина подожгли шнуры и швырнули толовые шашки, стараясь перекинуть их через кроны, чтобы они случайно не ударились о какое-нибудь дерево и не вернулись к ним.

После грохота тола ребята рванулись вперед, пробежали мимо искалеченных взрывами деревьев, залегли. Вскоре к ним подтянулись и остальные с носилками. В тишине было хорошо слышно, как тяжело дышали носильщики, как носилки ударялись о стволы деревьев и как вскрикивал раненый.

— Вперед, ребята, вперед! — торопил их Галушкин, внимательно оглядываясь по сторонам.

Тишина кончилась. Стреляли кругом. Партизаны остановились, не зная, куда им податься. Неужели окружены и отрезаны от линии фронта?..

— Борис, да это ж наши! Слышишь, ППШ? — вдруг радостно крикнул Маркин.

Ребята прислушались. Из свистящей трескотни немецких автоматов выделялся более четкий звук ППШ. Галушкин хлопнул Маркина по спине:

— Точно, Пашка! Вперед!

Партизаны рванулись с места, побежали. Однако скоро были вынуждены остановиться и прижаться к земле. Деревья стонали от впивавшихся в них пуль, швырялись щепками, теряли ветки, но надежно задерживали немецкие пули.