— А со мной поделиться не хочешь?

Корделия изо всех сил старалась, чтобы в голосе не прозвучала мольба. Однако ответ был непреклонен:

— Извини, не могу. Не могу даже сообщить, куда еду и долго ли буду отсутствовать.

Она схватила мужа за руки похолодевшими пальцами.

— А варвары? Пираты. Бандиты…

— Конечно, путешествие не лишено опасностей, — признал Луго. — Сегодня я потратил массу времени, отдавая все необходимые распоряжения насчет тебя. На всякий случай, дорогая, на всякий случай. — Он поцеловал ее. Губы Корделии дрожали и имели чуточку солоноватый привкус. — Тебе следует знать, что это дело может коснуться Аврелиана. Может, и нет, но если коснется, то надо расследовать его немедленно, а Аврелиан в Италии. Я сообщил его секретарю Корбило то же самое, и ты можешь забрать у него на свои нужды причитающуюся мне плату. Кроме того, я вверил солидную сумму денег попечению церкви. Священник Антоний принял ее у меня под расписку, которую я отдам тебе. Кроме того, ты наследуешь все мое имущество. Ни тебе, ни детям бедствовать не придется…

Если Рим не рухнет — это, конечно, опять про себя. Корделия бросилась к нему, прильнула всем телом. Луго тихонько гладил ее по волосам, по спине, перебирал складки одежды, обращая объятия в самую нежную ласку.

— Тише, тише, — мягко приговаривал он, — это ведь так, на всякий случай. Не бойся. Мне, в сущности, ничто не грозит. — Ему хотелось верить, что это правда. — Я вернусь…

А вот это была ложь, и она обожгла язык едкой горечью. Ничего, она наверняка выйдет замуж, как только его спишут в мертвецы. Последний раз его видели на ордовикийском побережье, как раз перед нападением скоттов… Корделия отступила на шаг, обняла себя за плечи и неуверенно улыбнулась.

— Ну конечно, вернешься. Я буду все время молиться за тебя. А еще у нас впереди целая ночь.

До самого рассвета. «Нереида» отчалит вскоре после восхода солнца. Луго уже оплатил проезд за себя и за Руфуса. Изрядная часть Британии по-прежнему безопасна, хотя многие прибрежные поселения разграблены. Появление двух мужчин, к примеру, в Аква Сулис или Аугуста Лондиниуме, утверждающих, будто бежали от варваров, не вызовет подозрений. Имея при себе деньги, они смогут начать все заново; а Луго еще несколько поколений назад припрятал на острове изрядный запасец доброго золота.

— Ах, если б ты мог остаться! — не удержалась Корделия.

— Если б я только мог, — эхом отозвался он. Увы, на Руфуса в Бурдигале легла каинова печать. Пусть он бессмертен, но слегка придурковат и наверняка бесславно сгинет, если только им не будет руководить разумный человек. А Руфус не должен погибнуть. Только с его помощью, пусть и неуклюжей, сумеет Луго дожить до того неведомого дня, когда подобные им соберутся вместе.

Корделия не могла не услышать, с какой мукой муж произнес последние слова, и браво заявила:

— Я не стану хныкать. У нас ведь целая ночь! И еще много-много ночей после твоего возвращения. Я буду ждать тебя хоть целую вечность.

Нет, подумал Луго, какая там вечность! Ожидание покажется тебе просто бессмысленным, как только ты решишь, что овдовела, что еще молода, что годы уходят… Да и не дана тебе вечность. А я буду искать ту, что не покинет меня никогда.

Караван на Триполи должен был выйти на рассвете. Караван-баши Небозабад требовал закончить все приготовления с вечера. Также он требовал, чтобы каждый умел быстро разбить палатки, а затем свернуть их. Любая задержка в пути стоит денег, хуже того, умножает ненужный риск.

Так, по крайней мере, подсказывал ему опыт. Многие считали, что он беспокоится напрасно. С тех пор как арабы крепко взяли Сирию в свои руки, миру больше ничто не угрожает. Разве сам халиф не проезжал через Тадмор три года назад по пути в святой Иерусалим? Но караван-баши не склонен был слепо доверять обстоятельствам. За свою жизнь он видел слишком много войн, подрывавших торговлю и нарушавших порядок, а следом за войнами неизбежно поднималась волна разбоя. И Небозабад был намерен использовать каждый мирный час и каждую возможность заработать, предоставленные Богом.

Потому-то его подчиненные и устроились на ночлег не в караван-сарае, а под открытым небом у Филиппийских ворот. Небозабад обошел лагерь, поговорил с погонщиками, охранниками, купцами и прочим людом; где надо, отдал распоряжения, мало-помалу обращая бестолковую суматоху в целенаправленную деятельность. Ночь прочно воцарилась на земле задолго до того, как он закончил обход.

Покончив с делами, караван-баши постоял, наслаждаясь одиночеством. Воздух был напоен прохладой с легким привкусом дымка от угасавших костров. Не считая красноватого мерцания углей, на земле лежала глубокая тьма. На фоне чуть более-светлого неба различались лишь верхушки нескольких шатров, раскинутых самыми преуспевающими из путешественников, да порой вспыхивал отблеском наконечник копья несущего вахту стражника. До слуха доносился негромкий говор засидевшихся за беседой, изредка слышалось негромкое ржание лошади или гортанное всхрапывание верблюда.

В небесах ярко сияли бессчетные звезды. На западе взошла ущербная луна, озарив светом неглубокую долину, посеребрив холмы и пальмы, возносящиеся из тьмы могильные склепы, зубцы и башни городской стены. Серовато-белая, она отвесно вздымалась ввысь, словно окружающая равнина встала на дыбы, и казалась такой же извечной, как сама степь. Казалось, что пробить брешь в этих могучих бастионах просто невозможно, и жизнь, ныне уснувшая под их защитой, будет бить ключом изо дня в день до скончания веков.

Мимолетная эта мысль заставила прикусить губу. Слишком хорошо Небозабад знал, что это не так. Собственными глазами видел он на своем веку, как персы теснят римлян, затем римляне изгоняют персов, а сегодня и те и другие отступают перед мечом ислама; и хотя караваны по сей день везут свои богатства в Тадмор и дальше, город уже давным-давно прошел зенит своей славы. Ах, вот жить бы тогда, когда он — она — Пальмира по-латыни, как и по-гречески, — была жемчужиной Сирии, до того как император Аврелиан подавил попытку царицы Зиновии добиться свободы…

Небозабад вздохнул, пожал плечами, круто развернулся и зашагал обратно. Город, как и человек, должен безропотно принимать участь, уготованную ему Господом. По крайней мере, в этом-то мусульмане правы.

По пути он слышал приветствия и отвечал на них.

— Да пребудет Христос с тобою, господин!

— И да пребудет с тобою дух его…

Все узнавали крупную фигуру человека, чье грубоватое лицо было обращено к небу. Он был облачен в простой ватный халат. Свет месяца играл на серебряных прядях проседи и коротко подстриженной бороде.

Караван-баши был уже недалеко от своего шатра — хорошего шатра, хоть и скромных размеров: Небозабад никогда не брал в путь лишних вещей, предпочитая товары, сулящие прибыль. Сквозь щели вокруг незакрепленного клапана входа пробивались слабенькие желтоватые лучи светильника.

Вдруг кто-то схватил его за лодыжку. Небозабад замер на полушаге и с резким вдохом сжал рукоять кинжала.

— Тише, умоляю! — раздался лихорадочный, захлебывающийся шепот. — Ради самого Господа! У меня нет дурных намерений.

И все же, приглядевшись, он ощутил, как по коже продрал мороз. В лунном свете смутно белела припавшая к самой земле фигура — кажется, совершенно нагая.

— Что тебе? — прошипел он.

— Мне нужна помощь, — донеслось в ответ. — Мы можем поговорить наедине? Смотри, я без оружия.

Голос показался ему знакомым. Принимать молниеносные решения Небозабаду было не впервой.

— Подожди, — негромко сказал он.

Рука отпустила лодыжку; Небозабад подошел к шатру и проскользнул внутрь, стараясь почти не поднимать клапан, чтобы на улицу упало как можно меньше света. Стенки верблюжьей шерсти сохранили внутри шатра немного тепла. Глиняный светильник тускло озарял развернутую постель, кувшин с водой, миску, две-три другие мелочи и низко склонившегося прислужника. Тот приветственно коснулся земли коленями, ладонями, лбом и спросил: