— Убили журналиста, — продолжила Ингер Йоханне. — Он разузнал о каких-то экономических махинациях в фирме, расположенной на восточном побережье, я не помню подробностей. И эта история стоила ему жизни.

— Но его убили... не ручкой?

— Нет. — Она бледно улыбнулась. — Пишущей машинкой «Ремингтон», старой, тяжелой...

Ингвар не слушал дальше.

Пишущей машинкой по голове, думал он, ручкой в глаз. Два журналиста, тогда и сейчас, убиты своими рабочими инструментами. Два политика, тогда и сейчас, распяты и осквернены религиозными книгами. Два языка. Два якобы лжеца.

— Господи боже мой, — прошептал он.

Ингер Йоханне сняла тряпичную куклу с полки у телевизора. У куклы не было одной руки. Грязно-серое лицо, вылинявшие рыжие волосы и платье, ставшее из красного бледно-розовым после бесчисленных стирок.

— И об этом я услышала в начале лета тринадцать лет назад, — спокойно сказала она, гладя руками карикатурно длинные ноги куклы. — Каждое из этих дел само по себе не особенно интересно. Криминальная история Америки полна куда более захватывающих дел. — Она бросила куклу в ящик с игрушками. — Для нас интересно, что кто-то здесь, в Норвегии, ставит ремейк тех преступлений. И мы не должны зарываться в прошлом, нам нужно сосредоточиться на Фионе Хелле, Вибекке Хайнербак и Вегарде Кроге. На настоящем времени. На наших убийствах. Ты согласен?

Он хотел кивнуть. Ему очень хотелось улыбнуться и согласиться. Рассказ в ее изложении был сжатый, в общих чертах, без деталей. Они могли остановиться, оставить все как есть.

Но они оба знали, что это невозможно.

Она рассказала ему что-то важное, но в то же время вбила между ними клин. В течение следующих суток он сделает все возможное и невозможное, чтобы просмотреть каждую деталь в этих делах. Он засадит за работу международные организации. Они должны использовать выписки, рефераты судебных разбирательств, допросы обвиняемых. Им нужны имена и даты.

Им нужна помощь Уоррена.

— Думаю, — начал он и замолчал на мгновение, прежде чем продолжить, — на сегодня хватит. Завтра будет длинный день.

— Я знаю, — ответила она, усаживаясь на корточки. Джек прижался к ней и потерся о ноги. — Мы оба устали. Ложись спать.

— Ложись со мной.

— Не смешно, Ингвар. Ложись.

— Только с тобой.

— Я не хочу. Не могу.

— Ты голодная?

— Я понимаю, что ты собираешься поговорить с Уорреном. Я хорошо понимаю, что тебе придется это сделать.

— Хочешь, я сделаю тебе омлет?

— Ты как моя мама. Вы считаете, что еда решает любую проблему. — Она зарылась носом в теплую, резко пахнущую шерсть собаки и пробормотала: — Перестань вести себя со мной, как с идиоткой, Ингвар.

И ему снова не хватало слов.

— Конечно, я понимаю, что тебе придется сделать с той информацией, которую я тебе дала, — продолжила она. — Мне не нужно, чтобы ты благодарил меня за то, что мне пришлось вернуться в прошлое, которое я так старалась забыть, но наименьшее, на что я могу рассчитывать, это хоть какое-то уважение. Делать вид, что все в порядке и что я просто развлекала тебя сказочкой на ночь — мне кажется, что это... как-то странно.

Она подняла собаку и прижала ее к груди.

Ведь мы же счастливая семья, думал Ингвар, внимательно глядя на жену. Нам есть чему радоваться: родилась Рагнхилль, Кристиане делает успехи. Нам хорошо вместе, нам двоим, нам четверым. В то утро, месяц назад, вечность назад, когда Кристиане считала, что у нас родилась наследница трона, разве я не был доволен? Счастлив? Ребенок был здоров. Ты немного беспокоилась, но была ужасно рада. Я хочу вернуться назад, забыть чужое и тайное, что встало между нами. Твой взгляд был враждебным, и теперь ты исчезаешь, отгораживаешься от меня.

— И не вмешивай меня в это, — сказала Ингер Йоханне. — Делай то, что должен, но не вмешивай меня. Хорошо?

Он кивнул.

Джек барахтался и вырывался.

— Он не любит, когда его берут на руки, — заметил Ингвар.

— Матс Бохус исключается?

— Что?

— Ты абсолютно уверен в том, что Матс Бохус не мог совершить все убийства?

— Уверен.

Король Америки высвободился и упал на пол с громким стуком. Он заскулил и потащился в угол, поджав хвост.

— Что же это может быть? — спросила Ингер Йоханне, обращаясь к самой себе. Она села на другой диван.

— Ты, наверное, имеешь в виду «кто», — заметил Ингвар без всякого выражения.

— Ну... И что, и кто.

— Я не выношу этого, — сказал он.

— Чего?

— Того, что ты такая холодная.

— Я не холодная.

— Холодная.

— Ты безнадежен. Ты хочешь, чтобы я все время была нежной и внимательной. Это невозможно. Grow up. [12] Мы двое взрослых людей со взрослыми проблемами. И это не обязательно должно чем-то угрожать нашим отношениям.

Она сказала «не обязательно должно угрожать». Ингвар предпочел бы услышать «это не должно угрожать». Он сжал кулаки и посмотрел на побелевшие костяшки пальцев. Через четырнадцать месяцев ему исполнится пятьдесят. Возраст прорисовывался все яснее и яснее, кожа на руках была сухая и вся в морщинках.

— Может ли кто-то всем этим управлять? — с сомнением произнесла Ингер Йоханне.

— Перестань, — пробормотал он, разжимая правый кулак.

Она посмотрела на Джека, который вертелся на своем матрасике и никак не мог устроиться.

— Может быть, кто-то стоит за всеми этими убийствами? — думала вслух Ингер Йоханне. — Кто-то, кто слышал об этих старых делах и почему-то пытается воссоздать...

Собака наконец-то улеглась.

— Я схожу с ума, — пробормотала она.

— Мы ложимся спать, — твердо сказал Ингвар.

— Да, — согласилась она.

— Ты сказала пять, — вдруг опять вернулся он к разговору.

— Пять чего?

— Пять убийств. На лекции рассказывали о пяти убийствах. Все они были примерами того, что Уоррен называл... Proportional Revenge?

— Retribution. [13]

— Значит, было еще два? — спросил он, не поднимая взгляда от своей руки.

Ингер Йоханне сняла очки. Комната расплылась, и она протерла стекла, полузакрыв глаза.

— Кого убили? — спросил Ингвар.

— Спортсмена.

— Как?

— Копьем в сердце.

— Метательным копьем?

— Да.

— Почему?

— Убийца был его конкурентом. Он считал, что его обделили при награждении грантом для спортсменов в одном из университетов Лиги плюща. Не помню точно деталей. Я смертельно устала.

— Значит, все, что мы можем, это сидеть и ждать, пока с какой-нибудь звездой спорта не разберутся жесточайшим образом?

Она продолжала нерешительно тереть очки уголком рубашки.

— А последнее? — почти неслышно спросил Ингвар.

Ингер Йоханне проверила чистоту стекол в свете торшера, закрыв один глаз. Она осмотрела, прищурившись, оба стекла по нескольку раз. Потом медленно надела очки и пожала плечами.

— Послушай, я правда думаю, нам нужно попробовать уснуть...

— Ингер Йоханне, — перебил Ингвар, допивая остатки кофе одним глотком. Он со стуком поставил чашку на стол. Яркий конус света медленно прошел по кухне к двери на балкон у южной стены. Стекла задребезжали от шума мотора грузовика. — Мусорный фургон, наверное, — сказал Ингвар и еще раз переспросил: — Последнее?

Если б он не был таким уставшим, он, наверное, заметил бы, что Ингер Йоханне задержала дыхание. Если б он смотрел на нее вместо того, чтобы наблюдать за машиной, разъезжающей по ночам, он заметил бы, что ее рот приоткрыт и губы побледнели. Он бы увидел, что она сидит, застыв как каменная, то и дело поглядывая то в сторону входной двери, то в сторону детских.

Но Ингвар стоял у окна, повернувшись спиной к Ингер Йоханне.

— Машина выпускников, — сказал он разочарованно, когда шум мотора исчез в направлении улицы Хёугес. — В феврале! Они начинают все раньше и раньше.

Он помолчал, потом сел на диван напротив Ингер Йоханне.