Разумнее всего было бы сегодня не пить пива, но что-то Павла будто подмывало, будто назло кому-то хотелось сделать.

В это время один мужчина из компании, сидевшей в углу под окнами, повернулся вместе со стулом лицом к залу и крикнул хриплым голосом:

– Таня!

Таня, которая стояла возле буфета, оглянулась, увидела, что ее зовут, и бросила свое:

– Сейчас, сейчас.

Она отнесла пиво двум железнодорожникам, сидевшим недалеко от буфета, и подбежала к компании.

– Нам… пива, – сказал мужчина. Рукой, в которой держал свернутую из газеты цигарку, он начал считать сидевших за столом: – Раз, два, три… Пять! Во! – выставил он руку и растопырил пальцы. Цигарка, которую он держал, роняя искры, полетела на пол. Мужчина, неловко нагибаясь, начал шарить рукой вокруг себя, ища цигарку. Залитые водкой глаза ничего не видели, и он качался на стуле, пока Таня не подняла ту цигарку и не подала ему. Он взял ее непослушными пальцами, положил в левую руку, а правую опять выставил с растопыренными пальцами. – Пять! Понимаешь?

Таня побежала, чтоб выполнить заказ, принести пива, и тут Павел, сам не зная, как и почему, тоже крикнул:

– Таня!

Таня на бегу оглянулась, увидела, что Павел ее зовет, и быстро вернулась, подбежала к Павлу.

– И мне пива, – сказал Павел почему-то со злостью, оглянувшись на столик, за которым сидела подвыпившая компания.

– Ага, – кивнула Таня и побежала к буфету.

Вскоре она бежала назад через зал, неся на подносе шесть кружек пива, над каждой из которых качалась белая пена, стекая мелкими пузырьками по граненым стеклянным краям. Пять кружек она поставила той компании, а одну, держа в руке, принесла Павлу.

Он понемножку цедил сквозь зубы пиво из тяжелой кружки, поднимая ее за толстую стеклянную ручку, ощущая на губах щекочущую пену, горьковатый вкус и хмельной запах, и считал, сколько будет стоить ему сегодняшний ужин. Выходило многовато для его кошелька, но пиво начинал приятно пьянить голову, во всем теле стало легко, а на сердце весело, не хотелось думать о деньгах, потянуло куда-нибудь пойти, кого-то встретить, поговорить по душам, исповедаться. Но пойти Павлу не к кому было, разве к редакторше, только что он будет делать у пожилой женщины, о чем с ней говорить? И все же куда-то пойти захотелось, показалось, что сегодня вечером должно случиться нечто необычное – или он кого-то встретит, или кто-нибудь найдет его, не может быть, чтоб шли дни за днями, обычные, похожие друг на друга, и ничего у него не изменилось.

Он допил свое пиво и громко, как делали тут все, как и сам обычно делал, позвал:

– Таня!

Она побежала к нему как-то бочком, одну руку держа в кармане фартучка, а другой размахивая взад и вперед.

– Подсчитай, на сколько я тут напил да наел, – сказал он, когда Таня остановилась возле столика.

– Сейчас, сейчас, – быстро заговорила Таня и начала вынимать из кармана фартука свой блокнотик.

Блокнотик зацепился, не вытаскивался, и Таня дернула его раз и два, пока не вывернула наизнанку карманчик. Огрызок карандаша упал на пол, покатился, и она быстро наклонилась, чтоб поднять его.

От своей неловкости покраснела и начала торопливо считать, положив блокнотик на мокрый, залитый пивом стол.

Она назвала сумму, которая показалась Павлу малой, он считал, что проел и пропил больше. Обрадовавшись, что истратил не очень много, вынул деньги, отдал Тане, и та положила их в карман платья.

Таню опять позвали, и она побежала, а Павел собрался уже уходить, но в голове все считал: как же так, почему у Тани вышло меньше, чем у него? Ну, борщ, ну, каша с котлетой, одна кружка пива, другая… И тут он понял – Таня забыла посчитать ту кружку пива, первую.

Он опустился на стул, с которого было поднялся, чтоб идти из столовой. Решил отдать Тане деньги.

Сидел и думал, как он сейчас опять позовет Таню, как она обрадуется, что он не ушел с ее деньгами, увидит, какой он честный, порядочный парень. Деньги за кружку пива небольшие деньги, как говорится, не обеднела бы, потеряв их, Таня, не разбогател бы, найдя их, Павел, и все же ему приятно было ждать минуту, когда он обрадует Таню, покажет ей свое благородство.

А Таня бегала по залу – собирала со столов грязные тарелки, ставила их горкой на поднос и, упирая поднос в живот, тащила к окну, что вело на кухню, потом собирала пустые бутылки, кружки.

Наконец он позваел ее, и Таня, немного удивленная, что он еще здесь, не ушел, подошла к его столику.

Голосом умышленно ироническим, но одновременно и добродушным – его даже распирало от радости, что он такой честный, – Павел сказал Тане:

– А ну, подсчитай еще раз, что я у тебя брал…

Таню будто ударил кто-то, она сжалась вся в комок, испуганно и виновато заморгала глазами.

– А… а что?.. – заикнулась она. – Я могу, могу… – Таня начала торопливо вынимать из кармана фартука свой блокнотик. Она покраснела, как от большого стыда, даже слезы, кажется, заблестели на глазах.

– Ты чего испугалась? – добродушно ухмыльнулся Павел. – Ты в свою сторону недосчитала, себя обманула.

Таня смотрела на него, не понимая, чего он от нее хочет, смеется над ней, что ли. Тогда Павел заговорил серьезно.

– Я у тебя брал две кружки пива, а ты посчитала одну, так что бери, на. – Он вынул из кармана остатки своих денег, нашел среди них пять рублей и подал Тане. – И в другой раз смотри, а то не заработаешь, а прогоришь на своей работе, – грубовато добавил он.

Таня еще стояла растерянная, но теперь уже все поняла.

– Вот спасибо вам, – смущенно сказала она. – А я думала… Думала, что ошиблась и лишнее взяла. – Она быстро полезла в карман, который был на платье, звякнула там мелочью, вынула горсть и начала отсчитывать Павлу сдачу с пяти рублей. Положила мелочь на стол и еще раз сказала, вся светясь стыдливой радостью: – Вот спасибо вам.

– Не за что, – ответил Павел.

Он сгреб со стола мелочь, всыпал в карман, взял свою палочку и направился к выходу.

«А она не такая уж и некрасивая, – думал он, закрывая за собой дверь. – Даже, может, и ничего».

С того вечера что-то изменилось в отношении Павла к Тане, да и в отношении девушки к нему. Теперь Павлу приятно было вспоминать Таню, приятно было думать, что вот придет он в столовую и увидит ее. И девушка – или это уж казалось Павлу? – тоже начала выделять его среди других. Как только Павел приходил в столовую, Таня бежала к нему, брала его талончики и тащила ему на подносе неизменные борщ и кашу, иногда улыбалась ему, и тогда Павел видел, что за ее полными губами скрывались ровные, густые зубки. Павел начал присматриваться к ней и увидел, что у нее свежие, тугие щечки, живые глаза, хоть и наивные, слегка настороженные, будто у зайца, который услышал лай собаки. Узнав, что Танина фамилия Зайчик, он даже расхохотался.

Стояла уже осень, по вечерам на местечко опускались холодные, сырые туманы, с лип в скверике опадали желтые листья и ложились под ноги, скользкие, мокрые. Люди прятались в домах, закрывали ставни, и улицы по вечерам становились совсем темные и пустынные, только иногда кое-где сквозь щель в ставне просачивался свет, и тогда казалось, что там, в доме, кому-то тепло, кому-то не одиноко. Опираясь на свою палочку, Павел иногда бродил по местечку, поглядывая на закрытые ставни, за которыми проходила чужая жизнь, и думал о своей, о том, что ему делать, как жить дальше. Он не собирался надолго засиживаться в этом местечке, хотелось в большой город, из которого его вырвала война, – до войны он жил в Минске, – хотелось учиться, хотя он теперь и сам не знал, на кого учиться. До войны Павел окончил девять классов и собирался поступать в военное училище, очень хотел стать летчиком. Война, о которой так много говорилось до войны, рисовалась ему как победоносная поступь героев, среди которых не последнее место отводил он и себе. Теперь Павел знает, что такое война, хлебал ее из солдатского, потом из партизанского котелка огромной ложкой. Она забрала у него отца, мать и сестру: отец погиб на четвертый день войны – попал под бомбежку, мать с сестрой немцы увезли в Германию, и где они теперь, живы ли, неизвестно. Сам он в партизанах и болото ногами помесил, и опухал с голоду, и человеческую смерть повидал, и сам едва концы не отдал, а потом чуть ногу не потерял – врачи спасли. Раз его теперь не взяли в армию, то и в военное училище не примут, так что о небе думать больше не стоит, надо находить какую-о работу на земле. Конечно, можно остаться и тут, работать в редакции, набирать и печатать газету, это тоже неплохо, но очень одиноко чувствовал он себя в местечке, а в Минске у него жил двоюродный брат, сын сестры его матери. Теперь и этот брат казался Павлу большой родней.