Работая, Изабо нараспев произносила над посохом слова силы, вливая в дерево и кристалл свою энергию и превращая их в часть себя.

— Я делаю тебя, посох из орешника, в имя Эйя, матери и отца всего сущего, и вкладываю в тебя все то хорошее, что есть во мне, все мудрое, сильное и доброе.

— Я делаю тебя, посох из орешника, силой звезд и лун и неизмеримых просторов вселенной, и вкладываю в тебя все светлое и темное, все, что известно и неизвестно.

— Я делаю тебя, посох изо орешника, силой всех четырех стихий: Земли и Огня, Ветра и Воды, силой всех вещей, всех растений, которые растут и умирают, всех животных, ползающих, летающих и бегающих, всех скал и гор, всех солнц, звезд и планет.

— Я вкладываю в тебя все это, чтобы ты мог стоять так же твердо, как и дерево, из которого ты возник, полный древней силы и мудрости, чтобы ты мог поддерживать и укрывать меня, как поддерживал и укрывал существ, скрывавшихся в твоих ветвях. Все это я вкладываю в тебя, посох из орешника, и делаю тебя моим.

Потом она благословила посох, сбрызнув его водой с букета веток с каждого из семи деревьев, обвитых цветами, сорванными в траве — розмарином, тимьяном, желтофиолями и клевером. Она встала, подняв посох к солнцу.

— Во имя Эйя, — воскликнула она, — повелеваю тебе, посох силы, во всем повиноваться моей воле. Повелеваю тебе, посох силы, вызывать силы, которые я желаю призвать, и низвергать в хаос все то, что я желаю уничтожить.

Кристалл уловил солнечный луч и преломил его в белое пламя, запылавшее ярко, словно крошечное солнце. Радужные искры, рассыпавшиеся от камня, заплясали над поляной, точно стая разноцветных бабочек. Изабо почувствовала, как по ее пальцам растекается сила, отдаваясь в ее венах, нервных окончаниях и в мозгу, так что на миг показалось, будто ее тело раскалилось добела. Потом шум и боль утихли, и яркое свечение превратилось в извилистое пламя, синее, золотое и малиновое, глубоко в полупрозрачном сердце кристалла.

Изабо закончила связывать себя с посохом силы, излив в его сильное белое тело всю скорбь, желание и бессильную ярость. Она упала на колени и поцеловала кристалл, чувствуя в глубине своего сердца безмолвную и бессвязную благодарность Эйя, Белым Богам и своим собственным колдовским силам.

Я стану великой колдуньей, подумала она. Любовь никакого мужчины не стоит этого!

Фанд скорчилась в темноте, прислушиваясь. Хотя тишину не нарушало ни шевеление воздуха, ни шум капающей воды, Фанд знала, что они здесь и слушают ее так же напряженно, как она слушала их.

Она осторожно пошевелилась, вытянув одну ступню и растопырив пальцы, потом сжала и разжала кулаки. Это стало для нее чем-то вроде ужасной игры, единственным сопротивлением, которое она могла оказывать пытке их постоянного внимания. Они хотели, чтобы она умерла, она знала это, они хотели, чтобы она сдалась и позволила своим мышцам сжаться, легким замереть, крови застыть. Хотя Фанд жаждала ласкового избавления смерти, умереть означало позволить им восторжествовать над ней. Какой-то упрямый клочок ее решимости удерживал ее в живых в обломках ее рассудка и духа, заставлял ее сердце биться несмотря на все то, что они с ней делали.

Фанд не знала, сколько времени уже находится здесь. Вся ее жизнь до этого казалось обрывком сна, который задержался в ее памяти надолго после того, как она очнулась, скорее след эмоции, чем воспоминание. Она была счастлива, она знала это. В той жизни было сияющее море, мягкий песок и теплые поцелуи, которые наполняли ее тело светом и жизнью. В ней было лицо, смуглое и гордое, с серебристо-голубыми глазами, в которых горела страсть…

Темнота шевельнулась. Она замерла.

— Кого? — зашептали они. — Кого ты любишь? Кого ты ненавидишь?

Фанд не ответила. Вокруг нее медленно разгорелся мертвенный зеленоватый свет. Над ней стоял круг жриц, и фосфоресцирующее зеленое сияние превращало их лица в гротескные маски.

— Почему ты не умираешь? — спросила одна.

— Тебе что, не холодно? Ты не хочешь есть?

— Почему ты не умираешь?

— Ты ненавидишь нас?

— Ты желаешь нам смерти?

— Ты любишь нас?

Они склонились над ней. В левой руке у каждой извивался электрический угорь со сверкающим голубовато-белым хвостом. Фанд сжалась.

— Кого ты любишь?

— Я люблю вас, — сказала она хрипло. Все ее тело неукротимо дрожало.

— А мы не любим тебя, глупая полукровка, — отозвались они и принялись хлестать ее хвостами электрических угрей. Она отпрянула, пытаясь спастись, но они были повсюду вокруг, смеясь над ней, хохоча. Она сжалась в комочек, прикрыв голову руками и подтянув колени к подбородку. Электрические угри больше не ударили. Через миг она подняла глаза.

— Ты любишь Йора? — Шипение было негромким, свистящим.

— Да, да, я люблю Йора, — пролепетала она.

— Йор все. Йор могущество. Йор сила. Йор власть. — Жрицы ходили вокруг нее, их голоса звенели, полные страсти. — Йор все. Йор могущество. Йор сила. Йор власть.

— Йор все, — согласилась Фанд. — Йор власть.

Долгое время единственным звуком был лишь шелест их мехов по каменному полу и свист хвостов электрических угрей.

— Кого? — прошептали они. — Кого ты любишь? Кого ты ненавидишь?

— Я люблю Йора. Йор все. Йор могущество. Йор сила. Йор власть.

— Йор все. Йор могущество. Йор сила. Йор власть, — эхом отозвались жрицы.

— Йор все. Йор могущество. Йор сила. Йор власть, — отчаянно повторила Фанд.

Снова воцарилась тишина. Фанд почувствовала, что на лбу, на ладонях и на ступнях у нее выступил пот. Каждая клеточка в ее теле съежилась в ожидании боли. Но боль не пришла.

Одна из жриц склонилась и откинула волосы у нее со лба. Фанд шарахнулась, и она сочувственно поцокала языком.

— Тише, тише, маленькая девочка-человек. Ты хорошо держишься.

— Ты не умерла, — сказала одна из остальных.

— Почему ты не умерла? — подхватила другая.

— Тебе что, не холодно? Тебе что, не хочется есть? Ты что, не ослабла?

Вокруг нее снова засвистели хвосты электрически угрей. Фанд вжалась в ледяной камень.

— Ты хорошо держишься, — повторила первая, нежно гладя Фанд по волосам. — Возможно, ты не так слаба, как мы считали.

— Не так слаба, не так слаба, — тихо откликнулись остальные.

Фанд не могла оторвать глаз от лица жрицы. На глазах у нее выступили слезы.

— Ты любишь меня? — ласково спросила жрица. Фанд кивнула, и слезы покатились у нее по щекам. Жрица расстегнула тяжелый плащ из тюленьего меха и сбросила его на нее.

— Спи, малышка, — сказала она.

Финн благодарно прижала к себе мягкий теплый мех и закрыла глаза.

Пробудил ее всего лишь через минуту или две обрушившийся на нее потоп снега и воды, а меховой плащ безжалостно сорвали с нее. Не сдержавшись, она вскрикнула от потрясения и боли. Они хлестали ее электрическими угрями, крича на нее, обвиняя ее. Из какофонии звуков сложился крик:

— Ты не должна любить никого, кроме Йора, никого, кроме Йора. Йор твой бог, твой повелитель, твой любовник, цель твоей жизни. Йор все. Йор могущество. Йор сила. Йор власть.

— Йор все. Йор могущество. Йор сила. Йора власть, — тупо повторила Фанд, но натиск не ослаб. Она видела лишь голубовато-белые арки шипящего света, когда электрические угри поднимались и со свистом опускались на нее, и плавающие сферы темно-зеленого света позади. Она закрыла глаза и сжала зубы.

После этого они на очень долгое время оставили ее в одиночестве. Она немного поплакала, потом, когда глубокий колодец горя внутри у нее иссяк, Фанд впала в какой-то ступор. Слова и образы мелькали у нее в мозгу, шумные, пестрые, бессвязные.

— Ты горюешь о принце Ниле? — спросил нежный голос.

Фанд не ответила. Нила, подумала она.

— Ты должна постараться забыть его, — сказал невидимый голос, полный сочувствия. — Он забыл тебя, можешь быть в этом уверена. Он найдет себе какую-нибудь другую наложницу, в чье лоно можно пролить свое семя. Мужчины — ветреные и непостоянные существа. Они не умеют любить, как женщины. Их любовь недолговечна.